Новгородов рассказывает нам и о строительстве Паронайской ГРЭС — гордости сахалинцев. Железная дорога, мелькающая за окнами автобуса, ведет в Паронайск, но нам туда поехать не удастся из-за разрушений, причиненных где-то на побережье недавно прошедшим тайфуном. На стройке ГРЭС масса интересных дел, и работает там опять же комсомольская молодежь, съехавшаяся из разных мест страны.
Автобус, одолевая крутые виражи, гудит-заливается, чтобы из-за поворота не налетела встречная машина. Бывают встречи и с медведями, которые зазевались на дороге, — к гудкам они относятся довольно равнодушно. Ущелья по сторонам глубоки, с мостов видны внизу бурные речки. То и дело встречаются совсем голые склоны гор, порубки, покрытые, лишь коврами бамбучника, по которым, как пасущиеся овцы, сереют большие пни.
Местный старожил рассказывает о грузовой машине, которую занесло здесь недавно во время дождя. Шофер, молодой парень, сумел повернуть руль и с километр съезжал юзом под откос с полным кузовом пассажиров-солдат. В течение нескольких минут он поседел.
Холмск — город южно-сахалинских рыбаков. Большие каменные дома. На улицах людно. Город растянулся вдоль гористого побережья, и совсем рядом бьется неумолчный морской прибой.
— Никогда не думала, что увижу ее здесь! — С таким возгласом идет ко мне, издали нетерпеливо протягивая руку, крепкая, энергичная женщина с моложавым круглым и смуглым лицом и гладко зачесанными черными волосами. Это знатная рыбачка, Герой Социалистического Труда Александра Степановна Хан.
Женщине шестьдесят лет. В артели рыбаков, где она бригадиром, и в городе ее зовут мамой. Нелегко заслужить это ласковое обращение у тружеников моря, не однажды побывавших в лапах смерти! Совладать с ними, подчинить их дисциплине не всегда удается и бывалому бригадиру, а Шура Хан явилась в Холмск из Кзыл-Орды самым что ни на есть сухопутным человеком с отнюдь не романтичным званием страхового инспектора. Она и ее муж — председатель промартели — приехали сюда в 1948 году, чтобы работать переводчиками корейского языка. Хан не понравилось быть переводчиком, и она организовала первую бригаду рыбаков из девяноста человек. Когда ей предложили самой возглавить эту бригаду, она поначалу растерялась. Но задели, раззадорили насмешки:
— Не хватало нам как раз такого бригадира — сети чинить.
— Шура Хан будет ловить рыбу юбкой.
— Ах, так! — рассердилась Александра Степановна. — Ну, погодите, я вам докажу, на что способна женщина!
И доказала.
— Сейчас никто меня не обхитрит, где ставить невод. Но вначале ничего не понимала и училась у любого, — громко говорит она, весело поблескивая милыми, чуть вкось поставленными глазами. — Знаю ход рыбы. Сначала сельдь ловили. До двадцати тысяч центнеров в путину брали, а теперь ловим кету-серебрянку, горбушу. На кунгасах выходим за катером.
— Опасно? — спрашиваем мы, глянув туда, где вздымался и хлестал прибой.
— Да как сказать… Сильный шторм — прогноз дают, но до шести баллов — выходим. На кунгас по восемь тонн грузим. У других бывали случаи — перевертывались, а у нас не было. Тут главное — без паники.
Она сразу завладевает нашей большой компанией и ведет к себе.
— Я знала, мне сообщили. Пельмени состряпала и все такое…
На ходу она успела откомандировать кого-то из своих за арбузами, и вот мы в ее двухкомнатной просторной, веселой квартире.
— Муж уже на пенсии, а я хочу себе замену найти. Женщину, конечно. Принципиально ставлю вопрос, — говорит она.
— Будь мне поменьше лет, я пошла бы, — отвечаю шутя. — Меня нигде не укачивает, и хоть плаваю плохо, но воды не боюсь.
— Тут далеко не уплывешь: вода очень холодная. Нынче я на День рыбака ездила в Москву, выступала в Сокольниках. Рассказала, как мужикам нос утерла. Когда народ узнал, что мне шестьдесят лет, все встали, чтобы поприветствовать. Скажу не хвастая — я за словом в карман не лезу. Когда кто-то спросил: «Вы, наверно, скоро на пенсию?» — я ответила: «Рановато, силы еще много. Вот впереди крепкий товарищ сидит, пускай сюда на сцену выходит; один на один я его запросто на лопатки уложу». Хохотали очень.
Хан знакомит нас с местными властями.
— Вот Рытов Владимир Ильич. Хорошее имя? — Она с дружеской теплотой смотрит на очень высокого человека. — Двадцать лет здесь. Сначала был матросом, потом капитаном, теперь начальник Управления морского рыболовства и зверобойного промысла. В подчинении у него около пяти тысяч человек. Работник экстракласса. Да? А он еще учится и сдает экзамены.
— У нас есть асы-рыбаки, — отводит разговор от своей особы Рытов. — Вот Сипатрин Александр Васильевич — мы его зовем Саша, — капитан сейнера «Ост», побил рекорд Хвана Владимира, капитана «Одессы», и всех побил на ловле сайры у Шикотана.
— И Александра Степановна нынче опять не подкачала, дала семнадцать тысяч центнеров горбуши и кеты-серебрянки, — сказал Борис Иосифович Копылевич — директор консервного комбината.
Копылевич на Сахалине работает тоже лет двадцать. Приехал сюда сразу после демобилизации со 2-го Белорусского фронта. Сейчас в его подчинении пять консервных заводов: один на охотском побережье Сахалина, один в Холмске и три на Шикотане.
— Вы там бываете?
— Как же. — И начал расписывать нам красоты Шикотана. — Тот, кто там не был и не ходил на лов сайры, считай, ничего не видел.
Стол был накрыт богато. Александра Степановна славится и как прекрасная кулинарка. Глядя на нее, трудно представить ее усталой. Угостив нас на славу, она сразу загорелась желанием показать нам ход кеты и рыборазводный завод.
Снова едем по узкой береговой полосе, рядом с железной дорогой, тоже спустившейся с гор. Мелькают хижины южно-сахалинских старожилов, огороды, плетнями которым служат изношенные сети. Солнце садится по ту сторону пролива, оно уходит отсюда на большую советскую землю — к Владивостоку, Хабаровску… На море сильная рябь, а прибой все время набегает на серое мелководье бесконечно длинным валом с изогнутым, накрененным вперед зеленовато-белым гребнем, обрушивается, оставляя кайму пены на кипящей поверхности воды, и снова вздымается, чтобы набежать и разлететься в брызги. Так целую вечность. И так же без конца можно смотреть на него, не ощущая ни скуки, ни усталости, потому что всегда завораживает могучее движение стихии.
— Нынче мои рыбаки заработали по четыре тысячи рублей на человека за три месяца путины, — громкоголосо сообщает в автобусе Александра Степановна. — А что? Я не хвастаюсь: в прошлом году получили по триста семьдесят рублей в месяц. Другие бригады работают сезонно, а мы круглый год. Идем на север Сахалина, ловим кету в Рыбновске. Там кета, как семга, — жирная, серебристая. Отправляем на мировой рынок. Отдельные экземпляры — по пятнадцать, даже по восемнадцать килограммов. А чавыча — до шестидесяти килограммов попадается. Икра — семьдесят процентов жирности — тоже идет на экспорт.
Круглое лицо Хан с блестящими черными глазами сияет гордой улыбкой. Движение ее сильных, но женственно округленных рук стремительно-энергичны. Она с увлечением говорит о рыбе, о море, и мы то и дело подталкиваем своих фотографов, чтобы успевали запечатлеть ее на пленку.
— Зимой корюшку берем на озере Бусе — на юге Сахалина. По полтораста центнеров вытаскиваем неводом за один раз. Огурцом пахнет эта рыбешка.
Двадцать четыре километра от Холмска до рыборазводного завода имени Калинина мы проскочили незаметно.
Еще издали, из окон автобуса, увидели необычайное зрелище: в заливе «играла» крупная рыба, высоко выбрасывалась из воды, черная на голубом фоне. Бежим по крупной гальке к устью маленькой речонки, куда захлестывается волна прибоя, бьющего здесь прямо на берег.
— Рыба пляшет! Кормится. А когда хватит преснячка, наденет брачный наряд — то сразу есть перестанет. Тогда только вперед да вперед по руслу, — сказал, подойдя к нам, директор рыборазводного завода Тимофей Тимофеевич Кочетков, человек крепкого сложения, хотя и невысокий. Он был очень колоритен в своей необычной шляпе с опущенными полями и болотных сапогах с широкими отворотами.
Он тоже старожил Дальнего Востока — ровно тридцать лет в этих краях.
— Где же здесь поместится столько кеты? — спрашиваем мы его, глядя на светлую и мелкую, в каменистых бережках, речку Калининку и на больших рыб, стаями прорывающихся в нее через пенистый вал прибоя. — Лезут в такую ничтожную щель! И как только разыскали ее?!
— Идут, будто по компасу. В Калининку-то раньше кета не шла, мы ее приучили. Видите, находит обратный путь.
— А почему вы так уверены, что это ваши?
Кочетков весело смеется, щуря зеленоватые таежные глаза.
— Мы их метим. Выборочно, конечно. Усыпляем мальков и отсекаем у них кусок жаберной крышки или жировой плавник. Вернется через три года богатырь настоящий, а щека вскрытая или вместо плавника будто дробинка под кожей.
