Британцы тоже в совершенстве познали искусство парадной маршировки и на плацу показали себя прекрасно. В их колоннах мне хотелось бы особо выделить одного старшину, который, на мой взгляд, заслужил того, чтобы быть увековеченным на живописном полотне. Он олицетворял собой все лучшее, что присуще старшинско-сержантскому составу британской армии, и, вне сомнения, прекрасно сознавал это. Я никогда раньше не видел человека, столь глубоко преисполненного чувства собственного достоинства.
За британской пехотой следовали американские ганки с британскими экипажами на борту, потом собственно британские танки, а затем полевая артиллерия.
В общем и целом весь парад продлился два с половиной часа. Когда он завершился, около тридцати из нас получили приглашение на обед, который давал в резиденции французского губернатора генерал Жиро. Прием был сугубо официальным, но тостов не произносили. Как только обед закончился, большинству из нас пришлось срочно откланяться, чтобы до темноты успеть к местам дислокации наших подразделений.
Надеюсь, что этот парад – первый в ряду многих будущих триумфов, которые мне доведется праздновать.
Так уж вышло, что обратно мы снова летели при попутном ветре, [45] дувшем со скоростью километров пятьдесят в час. В результате этого мы прилетели на полчаса раньше, чем рассчитывали.
За обедом в Танжере я встретил своего друга генерала Бриггса, командовавшего 1-й британской бронетанковой дивизией, и, воспользовавшись случаем, познакомил его с генералом Хармоном, командовавшим 1-й бронетанковой дивизией в нашей армии. У них нашлось много общего и было чем похвастаться друг перед другом.
Генерал Жиро сразу меня узнал и рассыпался в комплиментах. Жиро производил впечатление, на мой взгляд, он чем-то напоминал Верцингеторига{48} на современный лад.
Кое-что об арабах
9 июня 1943 г.
Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, сколь многое может почерпнуть от арабов тот, кто интересуется средневековой историей.
В наших глазах, глазах детей цивилизации двигателей внутреннего сгорания, дороги – это асфальтовые магистрали, а уж, в крайнем случае, укатанная тысячами колес проселочная колея. В любом случае, дорога – нечто определенное и понятное для нас. Вместе с тем дороги, или, может быть, правильнее сказать пути, существовали с незапамятных времен, задолго до потрясшего мир изобретения колеса. Вот по таким-то дорогам, или путям, путешествовали наши предки пешком, ступая по ним босыми или обутыми в сандалии ногами, как делают арабы и по сей день.
Если смотреть на землю сверху, можно заметить множество мелких дорожек, некоторые из которых, словно ручейки или маленькие речки, впадают в более крупные артерии. Происходит это обычно, когда местность труднопроходима. Тут уж все отдельные дорожки сливаются в одну, однако как только тяжелый участок остается позади, единая дорога превращается в набор отдельных дорожек, протоптанных одна вдоль другой, при этом расстояние от одного края такой своеобразной магистрали до другого может достигать когда шести, а когда и двенадцати метров. Нигде вы не найдете следа, оставленного колесом машины или подковой, потому что у арабов нет машин, а лошадей своих они не подковывают.
В безводных регионах дороги прямые, но не в сугубо утилитарном американском смысле, а в другом. Для араба главное – добраться прямым, а значит, самым коротким путем от одного оазиса [46] до другого. Такие дороги напоминают просохший след улитки на тротуаре.
В прибрежных регионах, где большое влияние на жизнь населения оказывают дожди, дороги выглядят иначе. Основные магистрали, точно так же как индейские и буйволовы тропы у нас на Западе, идут вдоль горных хребтов – ведь американские пионеры, прокладывая свои дороги, придерживались правил, которые диктовались особенностями гористой местности. Проложенные по возвышенностям, дороги замыкаются в единую цепь с дорогами на равнинах, но последние становятся непроходимыми, когда наступает дождливый сезон.
В лесах дороги еще более извилистые, поскольку прокладывавшие их люди были лишены обзора, так что главным критерием являлось общее направление, которого и придерживались первопроходцы.
Не нужно иметь слишком развитое воображение, чтобы, глядя на араба на белом жеребце и едущих на покорных осликах мужчин и женщин, представить себе кентерберийских паломников, тогда как пешеход с кинжалом на поясе, опирающийся на длинный посох, может вдруг запросто показаться братом Туком, Маленьким Джоном или Робином Гудом. Сходство не только во внешнем облике – например, в бородах, в одежде, исключая, конечно, тюрбаны – в запущенности, но еще, наверное, и в особой морали. И, кроме того, они любят говорить – они всегда много говорят. Впрочем, иных источников информации у них не существует. Лишь очень немногие умеют читать, да и читать-то им в общем-то нечего, поскольку книги, газеты и журналы практически отсутствуют, как нет и радио – словом, не густо у них с развлечениями. Есть лишь одно живое слово, которое поистине обретает крылья, покрывая в день от полусотни до ста километров, в чем мы имели возможность убедиться во время кампании в Тунисе, когда пытались понять, каким образом слухи о тех или иных событиях доходят до нас, едва ли не опережая сами эти события.
Сбрасывать со счетов этот источник информации мы не могли. Конечно, часто слухи так и оказывались слухами – не все из них получали прямое подтверждение, однако частенько именно таким образом мы получали сведения даже в менее искаженном виде, чем те, что приходили к нам по радиоволнам. В слухах танки часто путались с грузовиками, а грузовики с танками, численность же всегда завышалась в астрономических пропорциях, что конечно же естественно. Однажды я спросил фермера в Виргинии, сколько солдат прошло по дороге мимо его фермы. Он задумался, а потом ответил: «Ну не знаю, сэр. Не знаю, но думаю, не меньше миллиона». А человек этот, заметьте, не только умел читать и писать, но даже слушал радио.
В течение длительного времени мне не давала покоя одна и та же группа арабов, которых я видел постоянно сидевшими прямо на [47] земле в пыли и грязи – как они умудрялись не схватить простатит, уму непостижимо! Они все время шептались, а я думал: что же они тут делают, о чем шепчутся? Пока один солдат не объяснил мне, бросив довольно меткую реплику: «Наши друзья слушают сводку утренних новостей».
У арабов сельскохозяйственные традиции глубокой древности живут бок о бок с явлениями, присущими современности. Рядом с сеялками и уборочными комбайнами можно видеть Руфь и Ноеминь – множество Руфей и Ноеминей{49} – с серпами в руках, бережно связывающих в снопы каждый сжатый колосок. Но даже когда арабы используют современную технику, влияние их обычаев все равно чувствуется. Как никуда не деться им от своих протоптанных, заменяющих дороги тропок, так и не додуматься до общей упряжки для нескольких животных в ряд. Вследствие этого плуг или уборочную машину приводят в движение не пара волов или коней, идущих бок о бок друг с другом, а четыре лошади, построенные цугом, при этом каждую погоняет отдельный человек, в то время как один или чаще двое оперируют плугом или жаткой. Как в библейские времена, на поле выходят люди, подбирающие колоски, которые пропускают жнецы.
Обмолот производится прямо на земле, с помощью лошадей, которые ходят по кругу, роняя по пути навоз. Иногда животные просто идут, ступая копытами по колоскам, иногда тащат за собой валёк. После того как данная операция завершается, мужчины, вооруженные длинными деревянными трезубцами, подбрасывают вверх зерно вместе с соломой, которую относит ветер. Наконец женщины с широкими корзинами принимаются подкидывать в воздух оставшееся зерно со всем, что примешалось к нему в процессе обработки. В ходе веяния – последнего этапа сей варварской процедуры – они избавляются от большей части примесей и грязи.
Традиции и народные обряды грубы, непритязательны и по меньшей мере странны для цивилизованного человека. Во многих местах, часто на вершинах холмов, можно встретить небольшие прямоугольные здания с куполообразными крышами. В таких строениях обычно помещаются останки людей, считающихся в народе святыми. Однако места упокоения марабутов{50} не есть церкви ли святилища, это всего лишь гробницы; существует обычай хоронить рядом с ними мертвецов без каких-либо надгробий или иных [48] опознавательных знаков. В результате наши люди, которые просто подходили к гробницам святых, невольно оказывались в роли тех, кто ступает по костям умерших, что вызывало недовольство.
Могилы видны только сверху, с воздуха. Видно, как они во множестве окружают марабут, а иногда просто занимают один склон холма, на котором располагается надгробье. Случись наводнение, могилы не затопит, а арабы, думается, боятся воды после смерти ничуть не меньше, чем в жизни.
