В жутких промежутках меня подкармливал четвёртый, женский этаж в общежитии. Девушки более экономно использовали свои студенческие средства.
Суламита завела толстую тетрадь: «За каждый ужин будешь вписывать сюда новое стихотворение». После «каторги» Кудрейко набросать несколько строф – не труд. Во мне распрямлялась пружина – гены Пешего Мусы, импровизатора, деда по отцовской линии. Пока Суламита на кухне жарила котлеты, я успевал заполнить пару страниц. Иногда спонтанно, но чаще это были «домашние заготовки». Она входила с благоухающей сковородкой и не допускала до тарелки, пока не продекламируешь написанное.
Однажды Суламита сообщила, что ужин состоится в другом месте. Так я впервые встретился с Борисом Слуцким.
Что-то физики в почёте,
Что-то лирики в загоне:
Знать, в стремительном полёте
Не взметнулись наши кони!..
Седой, крепкий телом и литературным именем человек. Один из возбудителей поэтической волны послесталинской «оттепели».
Зашли в кабинет. Большая комната – книжные полки и скульптуры. На пустом письменном столе увидел свою «котлетную» тетрадь.
«Я слышал, вы за ужин рассчитываетесь стихотворением. Здоровые традиции нарушать не будем. Подарите мне одно из этих. Я уже выбрал». Он открыл тетрадь, прочёл: «Ребята, судите по мне о казахах». Эту строку не жалко? Я сейчас пишу о Назыме Хикмете. Никак не могу найти ключа к его образу. Слишком близко его знаю. И вот он, ключ – судите народ по поэту. Мне бы такая строчка не явилась. «Ребята, судите по мне о евреях». Даже Карл Маркс и Эйнштейн не имели бы права на такое заявление. Евреи слишком многообразно известны миру. И одна личность, даже самая выдающаяся, не может представить собой всей этой мозаичной расы. А турки в нынешнем мире не так славны. Казахи – тем более. Может быть, это и хорошо. Сознание, что ты не сам по себе, а по тебе судят обо всём народе, должно воспитать личность. Я казахов на войне встречал. Хорошие солдаты, исполнительные, нетребовательные. Но поэт – более собирательный образ. В нём все качества племени – и дурные, и хорошие. Многие, с кем вы мимолетно встречаетесь или встретитесь, никогда не общались с казахами. Они будут знать о вашем народе только то, что увидят в вас. Любой, даже случайный штрих вашего поведения гиперболизируется в портрет казахов. Выпили ненароком – «казахи – пьяницы!». Уступили в драке – «казахи – трусы!». Изобрели велосипед – «казахи – гении!». Никаких полутонов, это свойство массовой психологии. Литературная среда подвержена тому же. Знание казахской поэзии в Союзе близко к нулю. В мире и того меньше. Может быть, в оригиналах она гениальна, но в переводах никого ещё не заинтересовала.
Вы собираетесь обходиться без переводчиков. Значит, берёте на себя обязанность в единственном числе представлять всю оригинальную казахскую поэзию перед российским читателем. Да-да, именно по вашим вещам будут судить о ней в целом, во всей глубине. Теперь на переводчиков не свалишь. У ваших русских сверстников доля полегче. За ними великая история, слава предков, громадное культурное наследие.
Русский поэт имеет возможность быть посредственностью. Вы – нет. Любите скульптуру? Я недавно увлёкся, вот сколько насобирал. Вучетич удивился: «Это ты наваял?» Прелестная терминология. Поэт должен заинтересоваться всем, не только строчки коллекционировать. Отвлекайтесь от стихов, не думайте, что этим обкрадываете мировую поэзию. Тогда стихи пойдут. А упрётесь взглядом в одну точку – вспугнёте музу. Она не любит домогательств…»
Некоторое время спустя вышел новый сборник Слуцкого. Стихи, посвящённые турецкому другу, начинались со строк:
…Судите народ по поэту,
Я о турках сужу по Назыму Хикмету,
По-моему, турки голубоглазы…
V
Смотри, на кургане, где ветер поёт,
Где слышится волчий плач,
Вцепившись корнями в сердце моё,
Шатаясь, стоит карагач!..
Эти строчки из моего тетрадного стихотворения отметил Леонид Мартынов. Его «Лукоморьем» в то время зачитывалась молодёжь. Эта необычной пластики поэзия была мне особенно близка. Слуцкий понял и показал тетрадь Леониду Николаевичу.
Он пригласил меня к себе на Ломоносовский проспект. Я с порога начал быстро говорить о своём отношении к его вещам, он остановил:
– Полно. Будет. Так-то вот. Хотя, не скрою, пятёрки получать всегда приятно. В душе мы все отличники. Вот и вам я ставлю за первые экзерсисы «хорошо». У большого читателя выпросить добрую отметочку будет потруднее – вот.
…Вы ещё не читали Чокана Валиханова? Был такой гений у нас. Нет, не алашординец. В девятнадцатом столетии ещё. Почему наш? Такие рождаются от двух родителей. Степь одна бы не смогла произвести. И Россия без Европы не породила бы ни Пушкина, ни остальных из золотого века. Без немецкой философии, без Байрона и французского романа. Александр Сергеевич вместе со сказками Арины Родионовны впитывал Вольтера. Потому и стал – Пушкин.
…История, скажу, не сплошное «худо», бывает и «добро», если выводы делать. Русь вот по истории своей то сверху, то снизу, то на спине. Истязали, насиловали, страдала, но рожала! И чёрненькие, и рыженькие – все её дети, деточки, детища. Благодаря им вставала, выпрямлялась уже не Ева, но Адам. Не Русь, а Урус. И навязывает окружающим свою любовь. Топчет, как хочет, кого захочет.
Чокан – порождение такой любви. Да и вы, и целое поколение вам подобных. Ну так используйте вашу сложную генетику! Не давайте степи залежаться. Не то насилие в привычку, в удовольствие станет и ей самой. Тогда ничего не породит.
Вот если такие, как вы, напомнят ей, что когда-то была Адамом, то встанет, даст бог, настоящим Казахстаном, братом России.
Вы знаете, я – омский. Жили мы рядом с Казачьим базаром. У нас часто тамыры из степи останавливались. Имён не помню, но помню, что называли себя адамами. Потом, уже взрослым, узнал: «адам» по-казахски – просто «человек». А мальцом, когда закон божий проходили, библейского Адама представлял долго в образе казаха. Кнут за поясом и малахай, как нимб. Так вот.
…Летом 1959-го в «Литературной газете» появилась большая подборка моих стихов. Предисловие Леонида Мартынова под крупно набранным заголовком «Доброго пути». Такого рода публикации с напутствием мастера стали традиционной рубрикой в «Литературке».
Пером писал я лебединым
Литература / Поэзия
Харис Ренат
Теги: Ренат Харис
О РОДНОМ ЯЗЫКЕ
Ренат ХАРИС Когда я на татарском говорю,
я пульса его чувствую биенье,
и поступь жеребца, и крыл скольженье –
как будто сам я соколом парю.
Когда я на татарском говорю,
в упругий пляс пускаюсь поневоле –
взлетаю в небеса
над отчим полем
и прославляю звёзды и зарю.
Когда я на татарском говорю,
приветствую я по-татарски
тоже
всех тех, кто мне роднее
и дороже,
притом не прибегая к словарю.
Когда я на татарском говорю,
трясу я головой своей,
как выей,
как будто бы обиды вековые
стряхнув с себя, судьбу
благодарю.
Когда я на татарском говорю,
на нём поёт душа моя и плачет,
и очень много песня эта значит
для тех, кого я так боготворю.
Когда я на татарском говорю,
увереннее гордость бьётся
в сердце,
и разум разгоняет сумрак
серый
уныния – и снова я творю…
Когда я на татарском говорю.
КАК СДЕЛАТЬ ТАК?..
Не выношу я плач младенцев –
когда один малыш орёт,
мне кажется, весь мир ревёт…
Стяну я лоб свой полотенцем,
что вечно боль на части рвёт:
ревут разбитые дороги
и горные ревут отроги,
озёра, высохнув, ревут…
и воет ветер одинокий
над мёртвой степью, как в бреду.
Целуя льда холодный мрамор,
ревёт метель, и ноют раны
земли, измученной людьми…
Деревьям не хватает влаги,
животным – пищи, нам – отваги
унять безумие в крови.
Везде царит духовный голод,
неважно, стар ты или молод,
безрадостно живёт душа…
как будто страны заболели,
народы дышат еле-еле,
с трудом даётся каждый шаг…
Вновь голова трещит от шквала
вестей тревожных и накала
трагедий, войн и катастроф –
и в мозге нет уже извилин,
которые бы не забили
бедой, как мертвецами ров…
Как сделать так, чтоб не ревели
младенцы в тёплой колыбели?..
Когда орут они опять –
душа моя тоской объята,
как будто в чём-то виновата,
