Как известно, выпивание – занятие общественное. Конечно, алкоголику в состоянии тяжелой абстиненции компания не нужна. Но в остальных случаях – это процесс глубоко социальный. Исторически совместное употребление спиртного за трапезой было важным элементом общения. Человечество создало специальные заведения, где в отсутствии иных помещений, чтобы не беспокоить семью, люди могли насладиться горячительным и закусить в своё удовольствие.
Так сложилось, что, с одной стороны, развивались постоялые дворы, превратившиеся позднее в гостиницы, дававшие кров и еду вместе с выпивкой, с другой – трактиры – то есть стоящие «у тракта» прообразы будущих точек общественного питания на дорогах. В этих заведениях всегда наливали. Интересна история пабов – одних из самых ярких представителей профильного алкогольного направления. Когда-то пиво варили все. В каждой семье было своё пиво. Ходили друг к другу в гости и пробовали. У кого-то получалось лучше. Молва шла по округе, и самые успешные начинали продавать свои изделия, специализируясь уже исключительно на производстве веселящего. Пабы становились центрами культурной, общественной и политической жизни. Это были естественные клубы. Кстати, высокие табуреты были придуманы давно, чтобы излишне выпивший у стойки посетитель обозначил своим падением максимально принятую дозу. В России в 1533 году был открыт первый «царев кабак», где продавалась государственная водка. К концу века водка продавалась только в «царевых кабаках» – была введена государственная монополия на производство и продажу спиртного.
Какое это имеет отношение к флэту? Прямое. Чтобы выпивать, надо где-то собраться. В советское время рестораны были слишком дорогими и формальными, рюмочные и котлетные закрыли, пивзалы и пивбары были слишком шумными и не располагающими к процессу задушевного выпивания. Это были скорее алкогольные фаст-фуды – «закидался и домой».
Поэтому каждая социальная группа в условиях тотальной алкогольной зависимости всей страны искала и находила свою неповторимую замену кабаку и пабу. Безусловно, абсолютную пальму первенства здесь держит «кухня». Люди, переехавшие в 60-х из коммуналок и бараков, обнаружили у себя пятачок «свободной земли», где можно было, не вставая с табуретки, дотянуться до плиты и холодильника, на котором стоял приемник ВЭФ и шипел иностранными голосами антисоветские откровения. Эти кухни и выпитое на них были катализаторами самиздата и диссидентского движения. Простому бытовому задушевному пьянству на кухнях тоже было очень уютно.
Следующим по популярности местом я бы назвал гаражи. Гаражи вообще. У человека могло не быть машины и гаража, но выпивать у гаражей – это другое. Это изолированный мир, куда не ворвется чужак. Если же гараж был своим – это давало возможность практически владеть трактиром. У рачительного хозяина конечно же были стаканы, а в погребе гаража хранились соленья и другая закуска. У особо удачливых в гараж вмещалась еще половинка старого дивана (на всякий случай). То время, которое мужчины проводили в гаражах, не объяснялось одним лишь низким качеством автомобилей. Это было алиби – возможность бежать из семейного быта на остров свободы.
А вот эстетствующая молодежь, проживавшая в больших квартирах с модной, нечеловечески дорогой музыкальной аппаратурой, имела флэт. Как правило, предполагалось, что родители – дипломаты или иные «выездные». Это обеспечивало и пустую квартиру, и классную музыку. Экзотические напитки из обязательного бара тоже были немым подтверждением причастности к красивой заграничной жизни, казавшейся недостижимым раем. Отсюда и лексика – флэт, дринк, герла…
Относительно герлов – то есть девушек: флэт был тем местом, где было можно всё. Всё, что удастся. Потому что других мест не было. Ну, разве что дома в отсутствии родителей или в турпоходе. Так что в этом плане – секса в СССР не было. А на флэте – был. Потому что флэт – это был не СССР, это была виртуальная западная территория, на которой творилось, что и должно было твориться на Западе, – секс, рок-н-ролл и наркотики, в наше целомудренное время успешно заменявшиеся самой разнообразной выпивкой. Всё поклонение Западу потом рассыпалось в один миг, но тогда…
Я ещё раз могу сказать, что ничто не разрушало социализм с такой силой, как алкоголь, дававший иллюзию стремления к свободе.
Вы помните, господа, что такое пельменная?
Нет, я не имею в виду первые ночные пельменные начала перестройки – вроде бы для таксистов, – про них отдельный разговор. Нет, я – про обычную пельменную семидесятых, коих в нашей безбрежной тогда стране было – сколько их было? Пельменная в России – больше чем пельменная. Как вы переведёте это слово иностранцу? Дамплин хаус? Не смешите меня. Пельменная – абсолютная модель мира – со своей эстетикой, запахами, хамством, нечаянной добротой, сложной структурой взаимоотношений человеческого и божественного. Вся советская держава – одна большая пельменная. Помните дверь? Она облицована каким-то казённым пластиком – под дерево, и в середину вставлено оргстекло (стекло давно разбили), и оно мутное и покорябанное и запотевшее изнутри, и красной краской на нем набито – «Часы работы с 8.00 до 20.00», и кто-то попытался из «20.00» сделать слово «хуй» – не получилось, и поперёк ручки намотана и уходит внутрь жуткая тряпка – чтобы дверь не так оглушительно хлопала, когда вы входите, и вы входите с мороза и попадаете в пар и запах. Я не берусь его описать – молодые не поймут, а остальные знают, о чём я. В общем, пахло пельменями – в основном. Слева – раздаточный прилавок, вдоль которого тянутся кривые алюминиевые рельсы – двигать подносы. Гора подносов, которые, кстати, здесь называются не подносы, а – разносы. Чувствуете – не барское «подносить», а демократичное – «разносить». Интересно, в каком году придумали? Так вот, гора разносов высится на столике с голубой пластмассовой поверхностью, и разносы тоже пластмассовые, коричневые, с обгрызенными краями, и они все залиты липким кофе с молоком, про это кофе – дальше! Вот откуда корни перехода слова «кофе» из мужского рода в средний. Может быть, «говно» тоже когда-то было мужского рода? И тут же лежит ещё одна жуткая тряпка, такая же, как на ручке двери, – эти разносы от этого кофе протирать, и конечно, никто этого не делает, потому что прикоснуться к серой мокрой скрученной тряпке выше человеческих сил, и несут разнос, горделиво выставив руки вперёд – чтобы не накапать на пальто. За прилавком – две толстые тётки в когда-то белых халатах и передниках. Они похожи, как сестры, – голосами, движениями, остатками замысловатых пергидрольных причёсок на головах, печалью в глазах. Это особая глубинная печаль, и ты понимаешь, что ни твой приход, ни стены пельменной, ни слякоть и холод за окном, ни даже вечная советская власть не являются причиной этой печали – причина неизмеримо глубже. Вы когда-нибудь видели, как такая тётка улыбнулась – хотя бы раз? Одна из них периодически разрывает руками красно-серые картонные пачки, вываливает содержимое в огромный бак, ворочает там поварёшкой. Из бака валит пар, расплывается по помещению, оседает на тёмных окнах. Вторая равнодушно метает на прилавок тарелки с пельменями. Пельмени с уксусом и горчицей – 32 коп., пельмени со сметаной и с маслом – 36 коп. Сметану либо масло тётка швыряет тебе в тарелку сама, а уксус и горчица стоят на столиках – уксус в захватанных пельменными руками и оттого непрозрачных круглых графинчиках, а горчицы нет – она кончилась, и баночка пустая и только измазанная высохшим коричневым, и торчит из нее половинка деревянной палочки от эскимо, которой кто-то всю горчицу и доел, и идёшь по столам шарить – не осталась ли где. «Простите, у вас горчицу можно?» Столы маленькие, круглые и высокие – чтобы есть стоя, на ножке у них специальные крючки для портфелей и авосек, а потом ножка переходит в треногу и упирается в пол, и сколько не подсовывай туда сложенных бумажек – стол всё равно качается. Пельменная, если угодно – маленький очаг пассивного сопротивления советской власти, пускай неосознанного. У нас тут внутри своя жизнь и свои отношения, и никаких лозунгов и пропаганды, и приходим мы сюда делать своё мужское дело, и или ты с нами, или не мешай – иди. Ибо кто же приходит в пельменную просто поесть? Поэтому нужны стаканы, и если у тётки хорошее настроение – до известных пределов, разумеется, не до улыбки, – она вроде бы и не заметит, как ты хапнул с прилавка пару стаканов и не налил в них этого самого кофе. А если тётка в обычном своём состоянии – возникнет вялый скандал, и придётся брать кофе и выпивать его, давясь, потому что вылить просто некуда, и водка потом в этом стакане будет мутная и тёплая. Бачок с кофе (это называется «Титан») стоит в конце прилавка, перед кассой – там, где вилки и серый хлеб. Кофе представляет из себя чрезвычайно горячую и невообразима сладкую и липкую жидкость – сгущёнки не жалели. Стаканы гранёные и обычные тонкие – вперемешку, но надо брать гранёный, потому что тонкий моментально нагреется от кофе и его будет очень трудно донести до стола. Вилки навалены грудой в слегка помятом алюминиевом корытце. Они тоже алюминиевые, слегка жирноватые на ощупь, и у них сильно не хватает зубов, а сохранившиеся изогнуты причудливым образом – недавно специальным постановлением советской власти был отменён язычок на водочной крышке, теперь это называется «бескозырка», и снять её без помощи постороннего колюще-режущего предмета невозможно. Говорят, какой-то умник подсчитал экономию от бескозырок – сколько тысяч тонн металла будет сэкономлено, если не делать язычков. Думаю, на алюминии страна потеряла в сто раз больше. Но вот ценой ещё пары зубьев крышечка проткнута – естественно под столом, вслепую, а двое твоих друзей заслоняют тебя от бдительных тёток, и ты, рискуя порезать пальцы, сдираешь ненавистный металл с горлышка, а там ещё коричневый картонный кружочек, а под ним – совсем уже тоненькая целлофановая плёночка, и – всё. И, конечно, разлить сразу на троих, а выпить можно и в два приема – после первого глотка чувство опасности отпускает, и что странно – небезосновательно. Человек выпивший и человек трезвый существуют в параллельных, хотя и близких, но разных реальностях, и то, что может произойти с одним, никогда не произойдет с другим. И наоборот. И вот – стало тебе хорошо, и мир наполнился добротой, и день вроде не прожит зря, и дела не так уж безнадёжны, а пельмени просто хороши – всё ведь зависит от угла зрения, правда? И с тобой рядом твои дорогие друзья, и пошла отличная беседа, и кто-то уже закурил втихаря «Приму», пуская дым в рукав. Сколько таких пельменных, разбросанных по необъятному пространству страны, греют в этот миг наши души? Вот входят, настороженно озираясь, трое военных в шинелях – явно приезжие, слушатели какой-нибудь академии или командировочные, пытаются открыть под столом огнетушитель с красным портвейном, суетятся, бутылка выскальзывает из рук, громко разбивается, мутная багровая жидкость разлетается по кафельному полу, покрытому равномерной слякотью, в устоявшийся запах вплетаются новые краски. Сизый мужичонка в кепке, не оборачиваясь, презрительно констатирует: «И этим людям мы доверили защиту Родины!» И приходят, и приходят, и выпивают, и едят пельмени, и тихо беседуют о чём-то дорогом, и опять спасаются ненадолго, и выходят, шатаясь, в темноту и метель, забывая портфели и авоськи на крючках под столами.
