Газета День Литературы - Газета День Литературы # 114 (2006 2)

Господь мой, а пред Тобой — это прах, прах, прах...

И вот мой родной отец ушёл во прах, прах, прах и стал прах... вместе с мудрецами и поэтами мака... певцами наслаждений...

Господь мой, отец мой следил за мной и не пускал меня к прохожим, сладким, чужедальным караванам и к Учителям иных народов.

А теперь он ушёл с невозвратным караваном своим, и двери дома моего открыты.

А Матерь Мария безмолвная моя не может удержать меня, и я ухожу с караваном в Индию древлей Мудрости.

В Индию Шакья Муни, в страну Будды Блаженного.

Индийский караван мой шёл чрез Персию Царей Аршакидов, откуда пришли к яслям моим волхвы Балтасар, Гаспар и Мельхиор.

Караван мой заночевал в горах Бисутуна, и тут все уснули тяжким, высокогорным сном.

Но я увидел на вершине Горы Древо Жизни Хаому, а у Древа Костёр, который доходил до звёзд, и звёзды многопадучего августа сыпались в него и не давали ему иссякнуть.

А у Костра Звёзд сидел Пророк Зороастр, а вокруг Костра на скалах густо лепились белые орлы-могильники и грифы-бородачи, и огонь Костра плясал в их жёлтых, хищных глазах...

И Пророк Зороастр, пророк Огня и загробных птиц, сказал:

— Иисус, Отрок! Я ждал Тебя и узнал Тебя!

Добро Ахурамазды уступает в мировой борьбе Злу — Ангро-Манью.

Зло везде побеждает Добро...

Но огонь моего Костра очищает, побеждает и добрых, и злых...

Тут белый орёл-могильник и гриф-бородач сошли со скалы, и цепко, когтисто утвердились на руках Пророка, и стали заживо его плоть поедать, клевать, брать, рвать.

Тогда Зороастр сказал:

— Иисус, Ты изменишь Весы — и Чаша Добра перевесит Чашу Зла, но для этого Ты отдашь себя Злу и злым человекам, как я отдаю эти руки трупоядным грифам и орлам.

Но для этого Ты окропишь, утяжелишь Крест своей кровью и покроешь Кровавым Крестом Чашу Добра. И Она перевесит Чашу Зла.

Но стоят ли грешные, заблудшие, сладострастные человеки Такой Жертвы? Такого Креста?

Я тоже погиб за Добро, за человеков — но вот они забыли меня.

У Бога нет сил любить всех человеков, которых расплодилось лютое, слепое множество.

И потому Бог возлюбил избранных Пророков.

Человечество — это тесто. Пророки — это хлебы, выпекаемые Творцом.

И что хлебы должны возвращаться в тесто?..

А мир — это перекличка Пророков.

Это я послал к Твоим яслям моих Волхвов с моей огненной Звездой...

Иисус! Брат мой! Иль не слаще войти в мой Костёр Звёзд, чем на Кровавый Крест?..

Иисус сказал:

— А Я люблю сырое тесто более печёного.

А Я люблю родниковую воду более кипячёной.

А Я люблю пастухов более, чем царей...

А Я люблю всех человеков. И более всего — слепых.

Но!

О, Отец Небесный мой!

Меня так тянет уйти в последний Костёр Звёзд! И так горят глаза орлов-могильников и грифов-бородачей... И так они алчут плоти моей, и так хочется мне усладить, умиротворить их, как я кормил перелётных птиц в Назарете моём...

Но кто-то молит, глядит на меня из-за скалы, и глаза Ея горят более, чем Два донебесных Зороастра Костра...

О, Небесный Отец мой!..

Это моя безмолвная Матерь Мария, и Она неотступно, покорно, тайно бредёт за мной по всем тропам и градам... я знаю, знаю, знаю...

И что же я отдам птицам и Костру моё тело, которое Она родила и лелеяла?

И что же Она одна вернётся вспять в пустой наш назаретский дом?

Где зачахли на землистой крыше иерихонская роза и отцовский сладкий утешитель, собеседник — мак-текун-сон-смерть-рай?

— Иму, Матерь моя, Ты спасла меня от Костра, да не убережёшь от Креста...

И вот караван наш ушёл от Костра Зороастра и пришёл в Индию, к Священному Древу Бодхи.

И там, во блаженной дрёме, в ещё земной, но уже небесной нирване, восседал Шакья-Муни, Блаженный Будда.

И Он шептал с закрытыми очами:

— Иисус! Младший брат мой!

Я не хочу глядеть на земной мир — больно очам моим и душе моей...

Я слеп для этой жизни...

Но Творец сказал мне, чтобы я вышел из нирваны, и вернулся, пришёл к Тебе, в Колесо Сансары.

Я одинок блаженно, как белый носорог, как белый слон.

И Ты одинок, как белый носорог, как белый слон...

Но Ты ещё отрок, и не знаешь, что одинок, как белый носорог.

А Ты не устал от кровавых, многострастных библейских Пророков и огненных воюющих народов?

А от многих страстей приходят многие несчастья... Творец дал Тебе мудрость уже в молодости Твоей, и зачем входить в Костёр Страстей, когда можно миновать его...

И Ты уже избранный Белый Носорог, а не стайный пахучий волк.

Твой народ гневен, твой народ хмельной от страстей человеческих. И великие муки тела и души предстоят Тебе...

Они распнут Тебя и не дадут поколебать, как ветру, сонное Древо Древнего Завета, которое кормит их и чад их.

Погляди на своё тело — оно свежо, целомудренно, как альпийский снег нетронутых гор.

И зачем отдавать Его гвоздям и копьям слепцов-безумцев?

Разве блаженное тиховеющее Древо Бодхи, Древо блаженства и нирваны, не лучше Креста Кровавого?

Разве на Древе Бодхи распинали живых, кротких человеков?

Иисус, Ты же сын плотника, Ты знаешь запахи деревьев, разве запах вечного Дерева Бодхи не слаще запаха кипариса, кедра и сосны-певг, из которых составят Крест Твой?

Все человеки предадут Тебя, и даже деревья предадут, и только глиняные воробьи не предадут Тебя...

Брат мой Иисус, разве нельзя миновать Голгофу и придти ко Творцу неусечённым, непронзённым...

Разве гвозди сотворены для тела человека?

Иисус вздрогнул, когда Будда говорил о Кресте и о том, что Он сын плотника.

Значит, Он видит прошлые дни и грядущие...

Тут Блаженный открыл один глаз, и сноп звёздных лучей едва не ослепил Иисуса... А что было бы, если бы Блаженный открыл оба глаза?

— Брат мой Иисус, одинокий белый носорог, оставайся со мной.

Всё равно мы встретимся Там, Там, Там, у подножья недвижного

Творца.

И кому Там нужны гвозди Твои и Голгофа Твоя?..

Иисус сказал:

— На миру и смерть красна,

А со Креста вся земля видна,

А со Креста ближе небеса...

Меня Отец Небесный Мой на Крест ради человеков позвал, послал...

И боле ничего не сказал.

Но тут ниспала на землю, пришла такая густая ночь, нощь, что стало казаться, что нет на земле ни Блаженного Будды, ни Блаженного Дерева Бодхи. Они растворились, стали ночью, ночью...

Ночь, нощь загустела, и стало казаться, что это ночь, нощь нашептала Блаженные Слова.

А Блаженный Будда не сходил на землю, а оставался в вечных небесах, а только Древо Бодхи шелестело...

А это ночь, нощь нирвана блаженная, вселенская, на землю сошла, сошла, сошла... аааааа...

Окутал а, опутала все камни, тропы, горы, дерева и души человеков, и тела... ааааа...

И только в кромешной, очарованной, блаженной ночи шелестели древние ветви Дерева Бодхи... Ууууууу...

Матерь, матерь, мама маа, такая чужая ночь окрест нас такие чужие деревья, горы, камни, реки, такие чужие Вечные Слова...

А Блаженный Будда — это Ночь, а ночью, в тишине, слышней, ближе Господь небесный ...

Такая ночь, нощь, что в ней затонули, померкли все Белые Носороги и все Белые Слоны... Ииииии...

Ночь колодезная, чужая черна, как спящая вселенская сова, сова, сова...

Но нет ничего чужого, всё родное...