В любом случае мне ненавистно положение вещей, а не положение людей: тех или иных людей во власти.
А до людей мне всё равно. У меня нет врагов. Есть несколько упрямых в своей алчности людей, и есть невыносимые дураки, но где нет дураков.
В любом случае в России, наверное, уже не будет Гражданской войны.
Её так долго не было, что истины стали едины для всех русских людей, вот о чём я говорю. В последние времена мы слишком мало отличаемся друг от друга, чтобы истово ненавидеть.
Помню, в середине и конце 90-х годов мне дико хотелось убить, физически уничтожить нескольких человек из числа, скажем условно, либералов, либеральных политиков, либеральных журналистов. Мне казалось, что они изо дня в день уничтожают то, что составляет меня, и мириться с их существованием нельзя.
Теперь я смотрю на этих людей почти с нежностью.
Они – одни из немногих, охраняющих то, что крепит и меня.
С ужасом думаю: а если бы убил тогда?..
При том, что либерализм ненавижу по сей день как чуму.
Ещё я много времени провел в компании писателей, мы выпили удивительное количество вина.
Там был Сергей с чёрной, наглой башкой, вызывающе красивый, вызывающе талантливый, взрывной, импульсивный, жадный до жизни, ратующий за социализм, за любое буйство и за драку.
Там был Дима из Петрозаводска, который написал несколько гениальных рассказов, в том числе про муху и янтарь; он ненавидит самое слово "социализм", первым синонимом которого склонен видеть слово "мерзость". Он из того поколения, что осваивало распавшуюся советскую реальность, свободно предпринимая те или иные не всегда законные действия.
Там был замечательный Роман, странно близкий и Дмитрию, и Сергею, мрачный и весёлый одновременно.
Там был Илья, который жаждет описать Алтай, заселить его ведомыми и неведомыми людьми; и когда мы спорили о национализме, Илья призывал нас навсегда забыть эти слова, и никогда никого не делить.
Там был Денис, который говорит с грузинским акцентом, он вырос в Грузии. Денис все время обещает взяться за оружие, если кто-то придёт к нему в дом, чтобы разделить его имущество.
Три года мы разговаривали и кричали иногда, чтобы я понял в конце концов, что мы почти неразличимы. Что у нас одни и те же слова, которые мы произносим в разной последовательности, и лишь это нас пугает.
Народ, воистину, данность в современной России. А нация – воистину – задание.
Но задание не для всех. Лишь для тех, кто в который раз рискнет взять на себя ответственность, и артикулировать изначально понятное всем.
Задача почти невозможная, но начать стоит.
Просто потому, что никто, в сущности, не против, и все уже готовы.
Я хожу по нашей земле с тем странным ощущением, когда тебе отзывается всё вокруг тебя. Наверное, так ходят лесники по любимому лесу.
Владимир Винников В КИТАЙСКОМ ЗЕРКАЛЕ. Еще раз о герое современной поэзии
"Говорящий не знает, знающий не говорит", – древняя китайская мудрость лишний раз подчеркивает глубочайшее расхождение между нашими цивилизациями. Китайский мудрец говорит мало или не говорит вообще – он, даже отвечая на почтительные вопросы учеников, расставляет облака на небе, создает жизненные ситуации, в крайнем случае – рисует некий иероглиф, который, помимо своего прямого, "словесного", "понятийного" значения будет нести, как минимум, один дополнительный смысл. Дающий – но только тому, кто уже достоин ответа, – тонкий намек на ответ. Скорее – зеркало, чем эхо другого иероглифа. Впрочем, таких "зеркал" может быть и десяток, и более того – на то есть искусство и наука каллиграфии. Разницы между "мертвой буквой" и "живым словом" в китайской традиции нет – хотя бы по причине полного отсутствия букв и смыслового бытия иероглифики исключительно в понятийной, а не звуковой сфере.
Зато в китайской традиции есть, например, такое понятие, как "невидимость мастера". Оно означает, что человек достигает совершенства в каком-либо умении благодаря достижению высшей мудрости, а потому попросту "невидим" для окружающих его людей: они, глядя на него, могут увидеть только своё отражение – если, конечно, сам мастер по каким-то причинам не захочет иного. Присутствует "невидимость мастера" и в прикладных боевых искусствах Востока, где Китай заимствовал и преобразовал древнейшие индоарийские принципы. А уж от него эти принципы разошлись по вьетнамам-кореям-таиландам-япониям и так далее.
Представители академической науки утверждают, что 85% информации об окружающем мире, которую получает обычный человек, доставляют нам именно органы зрения. И только 5-7% приходится на слух, но зато значимость слуховой информации на порядок, а то и на несколько порядков выше зрительной.
Возможно, поэтому у нас всё не так, как в Китае. Евангелие от Иоанна: "В начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Слово бе Бог". Слово как "логос" должно быть прежде всего сказано, "лектос". На Западе, израненном и активизированном католическим "филиокве", это "диалог", "диалектика", двоичная система исчисления, заложенная в компьютеры Apple и IBM... Но и молчание православных исихастов суть внешнее проявление их непрерывной внутренней молитвы к Богу-Троице. Колокол звонит всегда – просто мы не всегда способны его услышать. Бог Слова Живаго, Господь и Спаситель наш Иисус Христос – это Бог именно звучащего слова. Он поучает народ, Он проповедует, Он говорит притчами. Евангелие от Матфея: "Аз есмь альфа и омега". Альфа и омега – буквы греческого алфавита… Но любые буквы, в отличие от иероглифов, передают на письме именно звучащее слово, передают почти "позвуково", – они суть отлитые в графику звуки, они вторичны по отношению к речи: "Аз буки веди. Глаголь добро есть…"
Для нас поэзия – прежде всего созвучие, сопряжение звучащих слов и – через них – веществ, существ, миров. Китайские поэты достигают той же (или близкой) цели через сопряжение иероглифов, знаков. Поэтому китайская поэзия (а "страна поэзии" – одно из популярных самоопределений Китая) принципиально непереводима на семитские и индоарийские языки, в том числе русский. Она есть род не звукописи, но живописи. Это совершенно разные искусства, лишь по странному недоразумению называемые одним и тем же словом "поэзия". Да, китайская поэзия порою рифмуется, декламируется и даже поётся, но ведь не это составляет её внутреннюю сущность. Думаю, её лучше и называть по-китайски: ведь говорят же теперь: "тайконавт" – вместо "космонавт" или "астронавт"…
В лучшем случае, переводя с китайского, мы получаем некое подобие засушенной бабочки: форма вроде бы всё та же, те же крылышки, усики, лапки, но жизни, полёта там уже нет. "Однажды Лао Цзы приснилось, что он – бабочка и порхает среди цветов…" Собственно, всем переводчикам с китайского всегда снится один и тот же сон…
Создается впечатление, что подавляющее большинство современных наших поэтов: хоть старых, хоть новых (и молодых тоже), – пишущих вроде бы стихи, вроде бы на русском языке, занимается на деле "переводами с китайского". Должен оговориться сразу, что проблема неких фундаментальных отличий русской поэзии от "русскоязычной", которой по-прежнему всерьёз озабочены многие мои добрые (и не слишком) знакомые, поэты и просто стихотворцы, вторична и "мелководна". Пресловутая "русскоязычная" поэзия существует лишь потому, что в нынешних условиях беспредельного хаоса плюрализма и многопартийности нет согласного понимания того, какую систему ценностей и – соответственно – какую поэзию считать "русскими". Но искать сучок в чужом глазу, следуя евангельским заветам, можно лишь после того, как вынешь бревно из своего.
Именно поэтому пришлось обратиться к китайскому "зеркалу". Обозначенное некогда (см. "ДЛ", 2003, №1) "возвращение поэзии" в Россию, несомненно, состоялось. Пока ещё не в форме повсеместного общественного признания – но в форме пока точечного возрождения интереса к этому странному занятию. И это – важнейший симптом не только общекультурных, но и политических изменений в нашей стране. Повторю сказанное четыре года назад: "Как заметил один современный мыслитель, литература – род воинского искусства, и в этом ряду искусств: войны материальной (войны-деформации), войны душевной (войны-информации) войны духовной (войны- трансформации), – её воины занимают важнейшее, срединное положение. Не в доказательство, а в дополнение данной мысли приведу следующую цитату из Льва Гумилева (человека удивительной судьбы и сына двух поэтов, Николая Гумилёва и Анны Ахматовой): "Появились саги и поэзия скальдов – сравним плеяду арабских поэтов перед проповедью Мухаммеда и в его время. Или Гомер и Гесиод накануне эллинской колонизации... С движением викингов, противопоставившим себя оседлым и зажиточным хевдингам, связано возникновение скальдической поэзии около 800 г. И если суры Корана диктовал Аллах, то он диктовал их – поэту".
