Чья-то память вливалась в ночной разнобой,
Чья-то жизнь обрывалась, как будто вчера.
Там, где я целовал тебя на сквозняке,
Там когда-то с решимостью всё превозмочь
Поцелуи прощальные в лютой тоске
Посылались по воздуху – мчащимся в ночь.
В красном отсвете вставшая Родина-мать
Над молвой эшелонов, что были полны,
Не сдалась, не устала в огонь посылать
Неизбывную, гневную силу страны.
Гул оркестров твоих и рыданий твоих
Всю войну разносился и души пронзал,
И неужто во тьме – лишь на время затих,
Белорусский вокзал, Белорусский вокзал!
Воспоминания о Глазкове¹
Налетел, как весёлая буря,
И почуял мой холод немой.
Разглагольствуя и балагуря,
Звал меня искупаться зимой…
Вот мне видится прорубь – светлица,
Где плывут золотые лини,
И улыбка лукавая снится,
Исходящая из полыньи.
______________________
¹ Глазков Николай Иванович (1919–1979) – поэт.
Родня
Много лет сидевший сиднем
В оседающей избе,
Поневоле стал он злыднем,
Горевавшим о себе.
Ветер выл, и под периной
Было душно – не до сна.
В край бежала соловьиный
Изменившая жена.
Оставалась мать-старуха.
Что тут делать без неё!
Было немощно и сухо
Тело лёгкое её.
Сжатый рот, платочек белый,
В руки въелись трудодни…
Взгляд мечтательный и смелый,
Скрытый жар моей родни.
Но какие прегрешенья
Отпускал священник ей!..
Только жизни мельтешенье,
Грусть просёлков и полей.
Лишь коса в бурьяне диком,
Потемневшее крыльцо,
Становящееся ликом
Удлинённое лицо…
Эта память не в убыток
Полонённому Москвой.
Поздравительных открыток
Слог корявый и живой.
И средь жалоб на болезность
В крупных буквицах письма –
Деревенская любезность
И студёная зима.
На Чёрную речку
Иду я на Чёрную речку
От сизой и грозной Невы,
В дороге коплю по словечку
Речной и дворовой молвы.
Конечно, доехать нетрудно,
Но хочется вновь поглядеть
На вечно недвижное судно,
На крепость взглянуть и мечеть.
На камень коричнево-бурый,
Где гибель и хмурая высь,
История с литературой
И с Блоком блокада сошлись.
То чтенье в салоне, то смута,
И ноги на долгом пути
Не могут устать почему-то,
И с ёлки летит конфетти.
А здесь, и суров и беспутен,
По городу Киров идёт²,
И Горький, Уэллс и Распутин
Незримый ведут хоровод…
Но вот оно, место дуэли,
Где снова дышать тяжело
И землю – забвеньем метели,
Небрежным снежком занесло.
_____________________
² Строка из поэмы Николая Тихонова «Киров с нами».
* * *
Рассказать ли о дороге,
Серпантинах вихревых,
Где подъём и спуск пологий
Держат ритм и ставят стих?
Как летел, цеплял, царапал
Ветер, гнавший облака,
И метался строй метафор
За бортом грузовика…
Пусть же вихрей встречных сила
Даст, как молодость вернуть,
Всё, что радость мне дарило –
Верный звук и долгий путь!
А когда подступит проза,
Пусть прервётся жизнь моя
И блеснёт у перевоза
Леты зыбкая струя.
Стрекоза
На ребёнка, что бродит по лугу,
Устремив золотые глаза,
Может быть, ожидая подругу,
Замирает в цветах стрекоза.
От весеннего их изобилья
Бытия обнажился недуг…
Вот и скрылись прозрачные крылья,
Словно жизнь, пролетевшая вдруг.
Синей блёсткой мелькающей дрожи
Обозначив немеркнущий день,
Жизнь оставила в памяти всё же
Своего наваждения тень.
Ореховый лес
На склонах Тянь-Шаня ореховый лес,
Чуть брезжащий сквозь забытьё,
Ещё не иссох и ещё не исчез,
Как детское сердце твоё.
И наземь неслышно слетает орех
В зелёной ещё кожуре,
И тотчас же слышатся гомон и смех,
Лишь горны споют на заре.
И голос минувшего ясен и чист,
И шелест ветвей не утих,
И свеж благовонный ореховый лист,
Растёртый в ладонях твоих.
* * *
Войдёшь ты в парк, в широкие ворота,
Где носится пустынный ветровей,
Но стала явной скрытная работа
В урочный час очнувшихся ветвей.
Через неделю всё зазеленеет…
Но кто велит, чтоб листья проросли?
Лишь этот ветер, что весною веет
Над наготой медлительной земли.
О, нет, не зря промчались эти годы,
Коль в мире старом, что сегодня нов,
Не устаёшь учиться у природы,
Чтоб в лучшей песне обойтись без слов.
Весна
Земля вскипела от вчерашней тучи,
Прошли дожди, блеснула синева,
И льётся в душу, как напиток жгучий,
То, что цвести торопит дерева.
Как суетятся птицы, распевая,
Как нынче неожиданна, нежна
Природы лихорадочность живая!
Повсюду спешка, жизни новизна.
Уже вослед постылому здоровью
Спасительный является недуг,
И нелюбовь сменяется любовью,
И разом всё зазеленело вдруг.
Теги: Современная поэзия
Фоторобот с чертами Наполеона
Алексей Колобродов. Захар. – М.: АСТ, 2015. – 590, [3] с. – 4000 экз.
Как отметил сорокалетие Захар Прилепин, неизвестно. Наверное, собрал многочисленных друзей в своем доме на Керженце, потчевал их, слушая приличествующие событию здравицы, радовался подаркам, вручались, должно быть, и открытки, но по рукописной части уж точно перещеголял всех саратовский журналист Алексей Колобродов – выпустил о юбиляре книгу. Сказать, что что это нескромно, значит ничего не сказать. Это просто неприлично: ни одному из наших классиков и в голову бы такое не пришло. Представьте себе Бондарева или Распутина, которые к своему сорокалетию (!) заказали бы этакий парадный портрет. И даже если Прилепин ничего специально не заказывал и данная инициатива исходит исключительно от его почитателя Колобродова, то всё равно – и не остановил ведь, не сказал, что, дескать, неловко как-то, я же не классик всё-таки...
В своё время Прилепин выдвигал дебютную вещь Колобродова – провокативный центон «Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве» – на премию «Национальный бестселлер». (Тогда не вышло, лауреатство отхватила «темная лошадка» Фигль-Мигль с «Волками и медведями».) Теперь из творческой лаборатории сбежал еще один спекулятивный нон-фикшен.
Работа внушительная, в «Захаре» 500 страниц, перемежаемых фотографиями из личного архива героя текста. Автор уверяет, что ему хотелось написать не биографию, а литературный портрет. Получилось ли?
Едва ли, жанр оказался травестирован. Видимо, слишком долго находился автор под излучением своего героя: задумывалось одно, а вышел панегирик. Помимо понятной пристрастности «портретиста» удивляет безнадёжная казённость «полотна» – так режут глаза постановочные снимки на агитках кандидатов в депутаты. Ничего нового о писателе поклонники не узнают, лишь то, что он сам решит прояснить и сочтёт нужным поведать, – книгу открывает анкета из семи пунктов, где сам Прилепин коротко рассказывает о крестьянском своём происхождении и деревенском детстве-отрочестве. Затем Колобродов, пользуясь положением демиурга, удаляет Захара за кулисы, впрочем, в финале вновь даёт ему слово – в приложении помимо библиографии и дискографии героя (дань его многочисленным творческим ипостасям) немалое место занимают интервью с ним, где он высказывается о времени и о себе; в них злободневности куда больше исповедальности. Остальное – творимая легенда, камлание над прилепинскими текстами. Особое внимание уделяется крайнему роману – масштабной «Обители», – который изнуряюще долго препарируют, не жалея читательского вкуса: хвалебная циклопическая рецензия на три четверти заполнила книгу, выдавив прочие художественные произведения – о них сказано бегло, «штрихпунктирно» (любимое словечко Колобродова), разум и сердце отданы соловецкому modus vivendi Захара.
Структура у книги запутанная, а язык заплетается. Колобродов щеголяет витиеватостью слога и множит словесные загогулины с единственной целью: не дать читателю заметить отсутствие фактологии. Ещё во вступлении помимо прочих туманных оговорок сообщается: «У меня не будет выстроенной хронологии – я пытаюсь связать смыслы, а это – шкала нелинейная. Мне очень хотелось дать среду, время, запах эпохи – именно поэтому в книге немало отступлений, импрессионистских вставок, желаний поймать сущность, может, напрямую с героем и не связанную, ибо Прилепин живёт не на облаке, и оторвать его от контекста – невозможно, только выкорчёвывать, и то центнеры земли останутся на корнях». Там, где для заполнения сюжетных лакун авторского красноречия не хватает, на подмогу вызываются друзья и коллеги Захара – писатели и музыканты, и у каждого помимо дежурных комплиментов находится какая-нибудь «пацанская» байка.
