За каждым кустом - лешак,
В каждом пруду - карась.
3.
Тёмен и тих погост.
Не каждый замолен грех.
В небе - сиянье звёзд -
Знаки Господних вех.
Мир не настолько плох,
Чтоб жить, любовь хороня.
Не битых - не меньше трёх
Надо брать за меня.
* * *
Трагедия уходит на покой,
Как героиня сыгранного акта,
И пишется нечаянной строкой
Признание свершившегося факта.
Всё хорошо, да неприютно как-то,
Неловок повседневности покрой,
И не сойти с наезженного тракта,
И не потрогать будущность рукой.
Идея жизни всё-таки проста:
Взлелей успех, сопротивляйся бедам,
Не дай рассудку обернуться бредом.
Легка в дороге первая верста.
Глядишь, а дальше - тёмные места,
А наш итог и вовсе нам не ведом.
ГОРОДСКОЙ ДИПТИХ
1.
От площадей
В проёмы улиц,
Смывая ржавый снег,
Текло,
От солнца мартовского жмурясь,
Как наваждение,
Тепло.
Оно от стран предельно дальних,
Пройдя сквозь толщу зимних дней,
Коснулось вновь колонн Ростральных
И петропавловских камней.
Как будто час урочный пробил!
Мой город полон синевы.
И стал добрее чёткий профиль
Надменных зданий вдоль Невы.
2.
Смотри, как бьёт в гранит
волна тугая,
Парит мостов узорное литьё.
Жизнь, что была, она была такая -
Запомни и не думай про неё.
А впереди, почти как на ладони,
Вся жизнь твоя на сотни лет вперёд:
Взлетает, словно клодтовские кони,
Но никогда узды не оборвёт.
Предвиденья надёжная основа
Лежит в тебе до срока,
как балласт, -
В погожий день ко дну
тянуть готова,
Но в штормы
Опрокинуться не даст!
«Недолго сторожем работал…»
«Недолго сторожем работал…»
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ
ПИСАТЕЛЬ У ДИКТОФОНА
Сергею Носову не хочется походить на Борхеса
- Известность вам принёс роман "Хозяйка истории", ставший финалистом российского Букера в 2001 году. Чем это событие для вас стало?
- Тем и стало, что роман обратил на себя внимание. Кое-кого он сильно разозлил, но в целом вызвал интерес. Только читать его надо не в журнальной, сильно сокращённой редакции, а в книге, и только так. Надеюсь, скоро переиздадут. С добавлениями.
- Последующие шорт-листы "Национального бестселлера" уже не так радовали?
- Во всяком случае, не огорчали. Но, знаете, лёгкий абсурдизм, присущий некоторым моим сочинениям, похоже, отзывается и в моей жизни. Если вспомнить ещё "Большую книгу" и премию "Нос", я в шорт-листах шесть раз побывал, а кроме того, "лонги" были. Мне уже самому казаться начинает, что это миссия у меня такая - константным присутствием привносить элемент абсурда в славную идею премиального процесса. Сам-то я к этому спокойно отношусь. Отметят или нет книгу премией - на её достоинствах и недостатках это никак не отразится.
- Вас называют блестящим стилистом, а сами вы что думаете о своей прозе?
- Думаю, что, как бы меня ни называли, самому мне лучше не думать о собственной прозе. А то будет, как с той сороконожкой, которая разучилась ходить, задумавшись об особенностях своего шага.
- К вам обычно ещё применяют эпитет "поэт", но я вот заглянул в "Журнальный зал" и не обнаружил ваших стихотворных подборок. Вы давно уже не пишете стихов? Или публикуете их в каких-то экзотических изданиях?
- Вы правильно сказали "ещё применяют". Это по старой памяти. Стихи редко пишу, а когда-то много писал. Было время, когда не мог не писать, а сейчас могу. Значит, что было, то прошло. А печатался в разных сборниках коллективных и антологиях. Скажем, я участник антологии "Поздние петербуржцы", составленной Виктором Топоровым в начале 90-х. Я - единственный из той замечательной антологии, кто так и не выпустил персональную поэтическую книгу. Как-то не очень понимаю, что с этой книгой делать. Друзьям дарить? Жене? Но жена и так всё читала. Может быть, и надо издать. Но я даже не знаю, как издают стихи. Прозу - знаю. Это когда спрашивает издатель: нет ли нового чего. Отвечаю: есть. Оно и выходит. А про стихи никто не спрашивает. Значит, никому и не надо.
- А драматургия?
- А пьесы - наоборот, их издают и переиздают. Некоторые изданы по нескольку раз. И это при том, что сейчас мало кто пьесы читает. Я вот люблю пьесы читать. Читаешь, а у тебя спектакль в голове, и никакого театра не надо. И сам пишу с мыслью о читателе, чтобы можно было глазами воспринимать. Может быть, поэтому кое-что из моих пьес даже включают в прозаические сборники. И правильно - пьеса должна читаться не хуже прозы.
- Вы окончили Ленинградский институт авиационного приборостроения, но работали, в частности, сторожем. Как так вышло? И насколько это занятие расширило, так сказать, ваш писательский кругозор?
- Да я недолго сторожем работал - полгода всего. Это мой персонаж в романе "Грачи улетели" всю жизнь сторожем работает. Но многие, прочитавшие роман, думают, что, значит, и я такой же вечный сторож. А тогда в ленинградских сторожках и котельных сплошь и рядом сидели литераторы, чаще всего поэты, иногда и с двумя высшими образованиями. Вот и со мной что-то такое случилось - рифмы, образы мной овладели, ну и решил не в аспирантуру пойти, а в кочегары. Только меня в операторы газовых котельных не взяли, а на сторожа почему-то сгодился. Это называлось "стрелок ВОХР" - звучало грозно, зловеще почти, но ничего стреляющего нам не давали, конечно. Я даже не знаю, что там требовалось охранять. Ничего не требовалось. Просто в штатном расписании Метростроя была такая ставка предусмотрена. Вывозили самосвалы глину от шахты метро, а я в сторожке сидел, читал, сочинительствовал, осмыслял своё место под солнцем, - в общем, как вы говорите, расширял кругозор.
- А в Литинститут для чего поступали? Вы же учились на заочном, а это не совсем то...
- Как раз то. Заочное не обременяло нисколько, а два месяца в Москве, весной и осенью, это было подарком. Литинститут с его общежитием был большим творческим котлом, в котором всё варилось, взаимодействовало, взаимоусваивалось. На нашем потоке учились Николай Коляда, Леонид Костюков, покойный Михаил Новиков[?] Ради одного только знакомства с костромичом Евгением Шиховцевым стоило поступить в институт. Туда, и именно на заочное, как магнитом, тянуло со всей страны просто удивительных людей, часто талантливых, часто с тараканами в голове. Мы поступали вместе с Геннадием Григорьевым, и оба знали, что по неписаным правилам из Ленинграда на поэзию брали только одного, а Анатолий Жигулин взял в семинар к себе нас обоих. Вы знаете стихи Геннадия Григорьева? Прекрасный поэт. Из числа "беспокойников". И вот его нет в живых, а я - член жюри Международной поэтической премии его имени.
- Вас нередко сравнивают с Борхесом. Подобное сравнение льстит? Может, раздражает?
- Это от Курицына пошло, он вроде того написал, что Носов "просто ушиблен идеей сниженной борхесианы". Стало быть, тут не столько сравнение, сколько, кажется, противопоставление. Не знаю, никогда за собой таких идей не замечал. Но мало ли с кем автора соотносят, должно ли это его волновать? А если бы меня с Шекспиром сравнили, неужели бы я спать перестал?
- А с кем бы сами себя сравнили? Нет, даже не так. На кого хотели бы быть похожим?
- Это, наверно, банально прозвучит, но на себя. Говорить своим голосом это и есть самое важное. То есть о чём бы ни говорил автор, оно должно звучать максимально естественно. Даже если автор по какой-то причине посчитал нужным встать на голову.
- Вы автор книги "Тайная жизнь петербургских памятников". А с чего такой интерес к краеведению? Или он был всегда?
- Просто увлёкся. Бывает, я вслед за своими героями чем-нибудь увлекаюсь без меры. В "Музее обстоятельств" описал свою квартиру, а впрочем, она стоила того - наша семья прожила в ней восемьдесят лет. Ну вот и на памятники посмотрел по-своему, и стало самому интересно, как это я на них смотреть догадался. Для меня они замечательны вне зависимости от их художественных достоинств и исторической ценности. Важно другое - у каждого своя история взаимоотношений с людьми. И когда касаешься существа этих порой причудливых контактов, само собой выходишь на большие и важные темы. Только я бы не стал это называть краеведением. Краеведение - научная дисциплина. Я же методологически не краевед. Меня больше интересует психология памятников, а эту пионерскую дисциплину научной вряд ли признают. Даже если в основу положен материал наблюдений за такой своеобычной популяцией памятников, каковой являет себя петербургская популяция.
