Чтобы какой-нибудь сноб с набобом
шли за твоим, извиняюсь, гробом?
В небытие уходить достойней
здесь на отшибе, чем в центре с бойней,
пока заря на сырой подушке
одна и держит на красной мушке.
***
Сделалось с годами, допекая,
всё слышней дыхание в груди,
с ним таким теперь на пик Синая,
потакая звёздам, не взойти.
Кажется, что жизненная квота
вычерпана – но, наоборот,
из кармана заставляет кто-то
доставать затрёпанный блокнот.
Словно это юнкер темноокий
у себя в казарме налегке
спит и видит сон про одинокий
и мятежный парус вдалеке.
Станционные стансы
Неужели бывает
то, чему не случалось бывать:
на глазах прибывает
жизнь, способная лишь убывать
со времён колыбельной,
будто это меня на заре
порешили под Стрельной
иль у проруби на Ангаре.
Из-под ног уходила
уж земля за последний порог.
Но, войдя, полонила
та, с которой ещё не продрог.
Помнишь, как прижимали
лбы к тускневшему сразу стеклу?
А за ним опускали
проходимцы родную страну.
Как его не замылен
чем ни попадя глаз на веку,
понимать, что бессилен,
посуди, каково мужику.
Не пловцом, не артистом,
как когда-то покойный отец,
надо минималистом
неуступчивым стать наконец.
Только, милая, снова
знай, что я не сметливый хорёк.
Я заветное слово
с загрудинною болью сберёг
и не хрень диамата
положил на надгробье эпох,
а на стёклах когда-то
колосившийся чертополох,
что в наследство достался
нам от прежних арктических зим,
от уездных вокзалов,
задымлённых на подступах к ним.
Георгий СУДОВЦЕВ ПРИКОСНОВЕНИЕ К ПОКОЮ
***
Поэт понятен только краем звуков.
Он, говорящий прежним языком,
пытается слова найти о том,
что лишь ему открыто средь живущих –
подобно тем алхимикам, кто прежде
"меркурием" обозначали ртуть,
не ведая, что пролагают путь,
ведущий к синтетической одежде…
ИЗГНАНИЕ
Me destierro a la memoria…
M. de Unamuno
Отправляю себя в изгнание,
безвозвратно ссылаю в память,
чтобы всех, наконец, избавить
от того, кто жил наизнанку.
Мир вам, братья мои! – в котором
не хочу, не могу оставаться,
я ему не обязан сдаваться,
я доволен своим приговором.
Я для этого мира – преступник,
здесь я болен неизлечимо.
Веще-сущая книга-имя
Станет ныне любым перепутьем.
Пусть от ваших шагов и песен
сотрясутся земля и небо –
это сплетенный мною невод
держит их, и совсем не тесен…
***
Не искушай меня, искусство!
В твоих садах цветут цветы,
и даже самый мелкий кустик
исполнен вечной красоты.
Напоминанием о рае,
где все блаженны и чисты,
искусство, ты со мной играешь,
как миражи среди пустынь
играют с гибнущим от жажды…
Искусство, здесь моя душа!
Но стать цветком твоим однажды
и навсегда – не искушай!
***
Закраснелись
у рябины грозди –
значит, осень
скоро будет в гости,
раздавая
золото за зелень
по каким-то
небывалым курсам,
по каким-то
выгодным донельзя,
и цыплят считая –
на смех курам,
оставляя старые долги нам,
поражая невозможной сутью…
Что за осень в жёлтых георгинах
незаметно подокралась всюду?!
ДНИ ЛИСТОПАДА
Боже мой! Уходящие дни –
точно листья на ветру осеннем.
Память провожает их полёт
до прикосновения к покою
мириадов облетевших листьев,
уходящих в землю,
в землю, в землю…
Что же я?
Зачем я собираю
красные, багровые, рдяные,
золотом червлёные листы,
если вдруг передо мною вспыхнет
всё, что не вернуть,
что отлетело,
и перебираю их страницы –
книгу жизни собственной моей?..
А меня всё осыпает ветер
этою продрогшею листвой,
и не оторвать от листопада
глубины таящихся зрачков,
и не разглядеть, когда последний,
сонный лист
закружится в пространстве
и меня, влюблённого,
подхватит –
вот, как есть,
с охапкой мокрых листьев, –
и за времени пределы унесёт…
***
Говорите со мной о любви!
О любви говорите со мной!
О "закате в крови",
о прекрасной, как вы,
и смертельной планиде земной!
И – в огонь, на костер словари те,
где нам свет не ловить,
где нас корень подземный повил!
Говорите еще, говорите!
Говорите со мной о любви!
ЛЕГЕНДА
"Соколиные очи кололи им
шилом железным…"
Дмитрий Кедрин
Жил в России поэт.
Он лелеял мечту о свободе –
никогда не бывалом,
волшебнейшем счастье земном,
о таком бесконечном
и ввысь устремлённом полёте,
для которого тесен
любой человеческий дом.
Он ходил по грибы,
слушал пение птичьего ветра,
в небесах разбирал
письмена золотых облаков,
и, поставив лукошко в траву,
до последнего света
отпускал стаи мыслей
парить далеко-далеко. Он гранил и чеканил слова,
и низал их на строки,
в зеркала, словно в воду,
глядел на людей.
чтобы прошлые знаки увидеть
и новые сроки,
и сравнить, и спросить у себя:
"Ну, какие лютей?"
Но родную страну не любить –
это самое горькое горе,
а Господь никогда никого
не оставит надолго в беде.
Вот и встретил поэт –
ну, не сразу, конечно, но вскоре
на тропинке лесной
пару ангелов НКВД…
РЕЧИ КРОВИ
Тише!
Тише.
Ти-
