Стрелял и бегал враз.
Деревня за Ловатью –
Борки – сгорела вся,
Куда мы шли всей ратью...
А взять никак нельзя.
Жизнь, пеплом в том горниле,
Не знала неба синь,
Знай только хоронили
Товарищей...
О, сгинь!
Сон, снова на неделе
Пугавший... Не бывать
Уж мне, где, знать, на деле
Красна река Ловать.
Не помню я, поверьте,
Какой была река,
Где воды – местом смерти,
Могилой – берега.
ЗАБЫТЬ ТАКОЕ НЕ ВОЛЬНЫ...
Гулять по парку есть резоны:
Тут воздух свеж, мазок листа
Пометил жёлтеньким газоны,
Аллея влажна, но чиста.
Сегодня нет почти что ветра,
Но зябко стало – будто жду,
Что неба мертвенная сфера
Позволит вылиться дождю.
Как чую: близко неприятель!
В тревоге слышу сердца стук –
Так увлечённый делом дятел
Быстрее всё «тук-тук-тук-тук...»
Дремала память, видно, чутко:
Пахнуло – точно на войне,
Где тишина сгущалась жутко
Перед атакою вдвойне,
Была – как аспида уловка...
И та же если тишина,
Сюда сейчас артподготовка
Ворваться бурею должна.
Вот-вот солдата в чисто поле
«Ур-р-ра!» поднимет пуле встречь,
Отдастся он звериной воле
Без права жизнь саму беречь,
Громада нас, свинца и стали
Родит в горниле вой и свист...
И взглядом вышаривший дали
Ничком уткнётся, словно лист.
...Хотя к беспамятству мы склонны,
Забыть такое не вольны –
Сильнее поздних лет на склоны
Ложатся отблески войны.
* * *
Четыре года шёл я на огонь,
Глотая дым, себя подставив пуле.
Лопата так огладила ладонь,
Что кожа рук была подобна шкуре.
Кто чудом жив оставшийся – учён:
Он любит трижды клятую лопату,
Он, скажем прямо, с нею обручён,
Ей более послушен, чем комбату.
В гречишном поле целых полчаса
Давили танки пчёл и нас, чтоб знали...
Как молнии взрезают небеса,
Мы в землю т а к окопами влезали.
Нарыли вместе мы паучью сеть –
Да от Москвы к далёкому Берлину.
Конечно, время сгладит жуткий след,
Но с памяти не сдёрнуть паутину.
...Война, окопы – это, братцы, зря!
Пчела б летала и цвела бы греча,
Была б, доверясь лемеху, земля
За нас спокойна, хлебом обеспеча.
Анатолий БИК
(1915–1980)
Родился в деревне Бирюбаш Мишкинского района Республики Башкортостан. На фронт ушёл в марте 1942 года.
В самом начале 1944 года командиром химического взвода в составе 21-й гвардейской Невельской дивизии брошен в наступательные бои на территории Латвии. В конце августа при авианалёте противника у станции Эргли получил серьёзное ранение. Домой из госпиталя вернулся лишь в апреле 1945-го.
Автор военного романа «Сквозь огонь и воды».
ПОСЛЕ БОЯ
Закончен бой.
Иду к землянке.
На сердце радостно сейчас,
Что жив остался, весь в порядке
Я вот уже в который раз.
Переборю и страх, и горе –
Себя жалеть никак нельзя,
Сгорю иначе тех в укоре,
Кто не пришёл.
Вот правда вся!
1943
* * *
Длинна дорога у войны.
Для тех, кто ей уязвлены,
Иначе всё там, где полгода
Я в воду лез, не зная брода,
В огонь – как будто смерти нет,
Окоп – рабочий кабинет,
Бомбят – готовая могила...
Не знаю я, какая сила
Меня повсюду проносила.
Почти что льдинкой на снегу,
Был слаб до мысли «не смогу!»...
Но чем труднее, тем всё чаще
Лесов марийских снились чащи.
Хотенье вновь войти туда
Сильнее ратного труда!
И даже медных труб сильнее
Мой край, где синь других синее.
1943
Я НЕ ЗАБУДУ!
Ребёнка крик! И женский – смертный! –
Донёс с немецкой стороны
Порывом ветер... Признак верный:
Фашисты зверствуют, пьяны.
Чем горе матери измерить?
Кричит пред гибелью о том,
Что нет, нельзя глазам поверить:
Не дышит сын, проткнут штыком!
И нет, чего б я испугался
Теперь – и холоден, и прост:
Ни пуль, ни мины, ни фугаса...
– В атаку!..
Встал я в полный рост.
1945
Подборку стихотворений перевёл Герман ПИРОГОВ
Теги: фронтовая поэзия , Марий Эл
Игорь Иртеньев. Повестка дна. - М.: Время, 2015. – 176 с. – (Поэтическая библиотека). – 2000 экз.
Большой художник не может быть[?] не имеет права быть безэмоциональным. Как он будет устанавливать необходимую связь с людьми, входить в резонанс с ними, если внутри у него нет колебаний нужной частоты? Никак. Я сейчас говорю не о мастерстве, не о виртуозном владении техниками ремесла. Я имею в виду именно то, что образно называют когда искрой Божьей, а когда и продажей души дьяволу. О том огне, в котором выплавляются поистине великие произведения – неважно, знак плюс они имеют или минус. Холодный машинный разум не разглядит тех неявных соответствий, которые составляют ткань жизни. Циник, человек, которого ничто глубоко не трогает, не может и сам никого затронуть, каким бы виртуозом своего дела он ни был. Или всё-таки может? Сегодня у нас есть хорошая возможность это выяснить. И поможет в этом новая книга Игоря Иртеньева "Повестка дна".
Для начала – выдержка из одного иртеньевского стихотворения:
Это кто всю ночь без сна,
Без воды и света
Лепит шарик из говна,
Уж не я ли это?
Безжалостная, прямая характеристика. Всё как полагается – вроде бы даже с некоторыми надрывными нотками. За неё становится как-то неловко, хочется отложить книгу и утешить автора, хотя бы в фейсбуке. «Что вы, Игорь Моисеевич? Не вы. Нет-нет, совсем не вы, – не переживайте!» Но читаем далее:
Страна моя идёт ко дну
Со мною заодно,
А мне обидно за страну
И боязно за дно.
Как мастеровито сделано это четверостишие! Но сколько в нём желчи, сколько неприкрытого цинизма… Конечно, есть много людей, для которых нет ничего святого. Но когда они зачем-то подаются в поэты, становится страшно. Вроде бы это просто юмор такой. Должно быть смешно, местами – по всей видимости – до упаду. Однако хочется убежать от такого юмора, закрыться от него и не знать, что он вообще возможен. Вероятно, такой иронией обладают патологоанатомы: «Гляжу – в стакане плещется вода. // Ну, думаю, опять землетрясение. // Куда бежать? И где искать спасения? // Ответа два – нигде и никуда».
В стихах Иртеньева нет добра и зла. Точнее, есть, но вот разницы между ними нет никакой. Мысли сформулированы чётко, но за ними не скрывается никакой человеческой оценки. Народ спивается? Хе-хе, пожалуйста, на то он и народ. Люди погибают? Ага, люди – хорошее удобрение. Кто-то совокупляется с козой? Занимательно…
Пусть твердят, что я зоофил,
Враки это,
Как сестру я тебя любил,
Лизавета.
Лирический герой Иртеньева живёт в каком-то постапокалиптическом мире, в котором все старые нормы и законы искажены практически до неузнаваемости. Чёрного и белого больше нет – остался только коричневый. Всё коричнево: небо, люди, взаимоотношения между людьми. Такой мир, конечно, существует только в сознании автора, но от этого менее ужасным не становится. «Длинная очередь грозной стеной // Стояла, как Родина-мать» . Какая разница – очередь за колбасой или память о народном подвиге? Для Иртеньева – никакой. Для вас ещё есть что-то святое? Почитайте «Повестку дна» – полегчает. Самое интересное, что автор с одинаковым презрением издевается и над страной, и над властью, и над соратниками-либералами. Очевидно, Иртеньев – финальная стадия своеобразной эволюции циника. Без идеалов. Без приоритетов. Без малейшего шанса допустить, что возможна некая «положительная программа». Ничто не свято, да и не может быть ничего святого в принципе, – вот что доносит до нас автор:
