дядьки в Киеве сходят с ума:
«Убирайся в свои Фермопилы!
Заскучала твоя Колыма…»
И грозят из динамика в спину,
что моей здесь не будет ноги.
Так и ждут, что копыта откину –
и припишут чужие долги.
Это мы проходили: в два счёта
приучали себя к нищете,
а спартанцы по кругу почёта
возвращались домой на щите.
К Фермопилам давай, к терриконам,
где копьё до звезды достаёт,
где препятствовать волчьим законам
соберётся не больше трёх рот –
дармоедов встречать, мародёров
(для прикрытья – отечества дым),
где подпишутся триста шахтёров
за меня. А тогда – поглядим.
* * *
Это шахтный ствол, это клеть дрожит.
Это я спускаюсь, разинув рот,
в горном деле тёмный, что антрацит, –
услыхать струенье подземных вод.
Нам – довольно Пруста среди зимы.
Нам бы – лишь боярышника кусты...
Но придём к шахтёрам – просить взаймы,
исчерпав лексические пласты.
Чтоб, когда им скажут: «Всему хана.
Трепыхаться дальше – какой резон?» –
коногонки луч натыкался на
запредельный угольный горизонт.
Это мой Вергилий, седой шахтёр,
сапогами чавкая, месит грязь,
воспевая лаву и транспортёр,
лишь мужскою рифмою обходясь.
Горнякам знаком ядовитый газ,
и взрывная взвесь распирает грудь.
Я хотел бы с ними нащупать лаз,
ускользнуть отсюда – куда-нибудь.
И когда всё станет огнём гореть,
их чумазый ангел проявит прыть –
на поверхность где-то поднимут клеть:
...и цветёт боярышник, так и быть!
* * *
Ночь вполне ориентальна.
Не сподобился Синдбад
в золотых садах шайтана
стырить правильный гранат.
Промахнулся с непривычки.
Выпив ряженую дрянь,
прёшься к чёрту на кулички –
в непроглядную Рогань.
Всё выходит неказисто
в неразборчивой ночи.
Слушай трезвый бред таксиста,
утвердительно мычи.
Пререкаться бесполезно –
говоришь как со стеной,
что до самого Хорезма
нужно ехать за женой.
Тормознуть у магазина
с пиететом попроси.
Ночь предельно аллюзивна
в этом радиотакси.
Отвратительной отравой
я нисколько не согрет.
Нет руки со мною правой!
От ментов защиты нет!
Им ни холодно ни жарко
в эти поздние часы…
Нужно ехать мимо парка,
мимо лесополосы.
Ночь размыта, иллюзорна.
Слёзы пьяные сморгни:
как гранатовые зёрна –
габаритные огни.
Ночь беззвёздна, безвозмездна,
безусловна – впереди…
У знакомого подъезда
просыпайся – выходи.
Дверью хлопаешь – тирада:
«Закрывай… нежнее дверь!»
Ночь – почти из Фицджеральда.
Но не здесь и не теперь.
Возвращение Синдбада.
Чутко спят жена и дочь.
«Где ты шастал?»
…Всё как надо.
Вот и славно. Ночь как ночь.
Анна МИНАКОВА
Родилась в 1985 г. в Светловодске Кировоградской области. Окончила Харьковский национальный университет искусств по классу фортепиано. Лауреат литературных премий. Автор книг «Золотая зола» (2000), «Дорогое моё» (2002), «Ода радости» (2004), «Сны стеклодува» (2011).
* * *
В тех краях, где мы были с тобой,
слышен клёкот земли голубой,
слышен посвист растущего клёна.
И когда нас возьмут холода,
не заснём, а вернёмся туда,
несомненно и определённо.
Если влажные сны торопить,
то любимой земли не испить.
Кровотóчит, но светится ранка.
Там прилипчивый сахар песка
мне понятен и глина близка.
Или я не вполне чужестранка?
Это нам, дуракам, подают
неумытых ботинок уют,
платья лёгкие, птичьи манишки,
и зелёновый щёкот травы,
и полуденный гул головы,
и поэтов юродивых книжки.
Я к тому завожу эту речь,
что уже не обнять, не сберечь
тех, кто райской напился водицы.
Но не будем, возлюбленный че,
друг у друга рыдать на плече,
ибо это ли нам пригодится.
Друг печальный, не нам ли пора
чёрный снег выметать со двора
и глотать не вершки, а коренья?
Чтобы что-то в нутро потекло,
обращая земное тепло
в неземное какое горенье.
* * *
я хочу чтоб всегда вырастала звезда
над твоим молчаливым окном
чтоб стучали шумели всегда поезда
и тянулись сплошным волокном
из далёких и нерастворимых краёв
незапамятных детских краёв
где жуков находил и встречал муравьёв
и апостолов и воробьёв
и летели апостолы в белых плащах
словно перистые облака
улыбались легко говорили «прощай»
Тимофей Иоанн и Лука
исчезали в дыму за дорожной чертой
где растут полевые цветы…
я хочу чтобы ты никогда ни за что
я хочу чтобы ты чтобы ты…
* * *
Я буду в этот день твоя или никто,
любимая или заплаканная насмерть.
Я кутаюсь, ряжусь в дырявое пальто,
и спутники мои – маразм, озноб и насморк.
Дыра в моей груди ещё не зажила.
Одним тобой была и буду уводима.
Я без тебя пуста, темна и тяжела,
с тобою – весела, светла, непобедима.
Побудь со мной ещё, ещё-ещё-ещё –
до самого темна, заката золотого,
до самого светла. Когда предъявят счёт,
я буду ко всему практически готова.
И от меня себя отвадить не берись –
не хватит ни ума, ни холода, ни силы.
Смотри, мои слова по свету разбрелись
рассказывать о том, как я тебя любила.
Теги: поэзия , Украина , Крым
Борис Орлов. Звёздный свет. Лирика. - СПб.: Изд-во ООО "Сезам-принт", 2012. – 276 с. – 1000 экз.
Традиционную лирику принято хвалить. Дескать, продолжает традицию классической русской литературы, и темы-то все хорошие: о душе, о природе, о любви. Глубокие – не придирёшься. Даже величественные. И строки мудрые:
Люблю молчать – в молчанье больше правды,
Чем в пламенных и праведных речах.
Именно таким путём идёт родившийся в Ярославской области, а живущий в Кронштадте Борис Орлов. Публикуется с 1972 года, автор 16 книг стихов, лауреат нескольких литературных премий.
Но вот ведь какая штука. Всё вроде и написано неплохо, и складно, и ладно, и в душе какой-никакой отклик находит, но как явления литературы, как заметного поэта Бориса Орлова нет.
Он вторичен и даже третичен, до обидного банален: стихотворение ещё только началось, а ты уже знаешь, чем оно кончится, – в конце непременно будет некая мудрая мысль, очередная прописная истина, типа такого:
Нету к прозреньям доверья!
В сердце обида и страх.
Стыдно ходить в подмастерьях,
Трудно ходить в мастерах.
Или: «Подлунный мир таким как есть приемлю», «Сюжеты в жизни одинаковы / Из года в год, из века в век», «Бедность – порок», «Жизнь – поднял я её, словно знамя», «Россию, как клещи, сосут города», «Смерть – мгновенье. Жизнь – тоже мгновенье» и т.п.
С рифмами та же история: почти все они избиты и прозвучали у других поэтов уже тысячи раз: небо – хлеба, стене – мне, снегов – берегов, человек – век, руке – реке, пою – бою, душа – дрожа, храма – мамы, дорога – Бога, птицы – молиться, потерь – дверь, свет – лет, слов – любовь и т.д.
В таком слабом версификационном исполнении традиционная поэтика теряет свою силу, становится скучной и неинтересной. В несвежем образном потоке теряется и то хорошее, что есть. Например, такое: «В шкафу, как летучие мыши, / На «плечиках» платья висят», «постаревшая вода», «Мама меряет жизнь не годами, / А моими приездами к ней».
К сожалению, Борис Орлов лишён главного для поэта – собственной узнаваемой интонации. Зайдите на любой сайт поэзии, таких стихов сотни, одно от другого не отличишь. Мелькает то Есенин, то Рубцов, а порой и Тютчев, но где же сам Орлов-то?..
Процитируем стихотворение, гладкое и «правильное», с христианским посылом, но, увы, создающее ощущение читаного-перечитаного.
Я люблю весенний шум сосны
И апрельский голос певчей птицы.
Помолюсь за сирых и больных,
За которых некому молиться.
Кружатся над храмом журавли,
И пылится сельская дорога.
К падшим состраданья и любви
