Бальтазар, в числе первых увидевший Персуордена после смерти, пишет для Дарли: «Лицо мертвого Персуордена очень напомнило мне лицо мертвой Мелиссы (смерть ее, если помните, также принял — если не ускорил — Бальтазар. И Клеа. — В. M.), y них обоих был такой вид, как будто им только что прекрасно удалась изящная шутка весьма личного свойства — и они уснули, не успев до конца погасить улыбку в уголках рта». Летальной шутки Мелиссы коснусь позже, она не столь заметна в тетралогии (хотя в конечном счете последний пас Персуордену отдала именно она), вокруг же самоубийства Персуордена, как вокруг той самой им завещанной Дарли оси, вращается в той или иной степени действие всех четырех романов «Квартета». Различные сюжетные версии того, что же послужило истинной причиной этого неожиданного для всех шага вполне здравого и удачливого человека, сменяют друг друга с типичным для Даррелла результатом — каждая дает вполне приемлемое в данном контексте объяснение, но при расширении контекста, при изменении угла зрения выглядит все же слишком натянутой, чтобы полностью объяснить случившееся. Для понимания истинных мотивов этого самоубийства необходимо обратиться опять же к старшим Арканам Книги Таро. По логике вещей в колоде должен быть двадцать один старший аркан, ибо они строго разбиты на три седмицы: первая — «Непостижимый Абсолют», или Бог, вторая — «Душа Абсолюта», или Человек, и третья — «Тело Абсолюта», или Универсум, Вселенная. Но два последних Аркана имеют по две позиции: Абсолют — XXI и XXII и Дурак — XXI либо 0. Дурак есть необходимая ступень к постижению Абсолюта, но при прохождении этой ступени, при достижении цели он должен исчезнуть («переходность» природы Дурака). Абсолют, перейдя на XXI позицию, включается в строгую систему трех седмиц. Дурак же «умножается на ноль», уходит, чтобы встать впереди Мага, но уже — вне системы, вне мира. Растворив в Абсолюте прошедший через него импульс, вернув свет Свету, Дух — Богу, он уничтожает себя в отъединенности и ограниченности своей как ступень к гармонии, не имеющую более смысла по достижении оной. Таково таротное содержание этого самоубийства. Перед самой смертью, представляющей собой, как то выяснится позже, целый каскад «шуток» для остающихся в мире, снимающий с себя маску Персуорден успевает еще раз пошутить над прежней своей, уже ненужной ролью. Цианистый калий, с помощью которого он выйдет из игры, он возьмет у секретаря посольства, «чтобы отравить пса», явно имея в виду и себя самого, и ненужного более вечного спутника таротного Дурака, не дающего спать на ходу.
Путь Дурака от двадцать первой позиции к нулевой в случае Персуордена лежит еще через один аркан — через Повешенного, чей номер (XII) в системе оккультного счисления равен XXI, номеру Дурака. Для Даррелла важно и то обстоятельство, что XII зеркально отражает XXI, повторяя возникший еще в «Жюстин» образ Персуордена как уходящего из пространства Александрии, из мира зеркал.
Фигура Повешенного на карте повторяет своими очертаниями алхимический знак точного осознания человеком своего места в мире — перевернутый равносторонний треугольник с крестом над ним. Один из смыслов Повешенного — преодоление личности, личной отъединенности. Человек, постигший законы, движущие миром, не может сделать большего, нежели способствовать их исполнению, отринув личностную ограниченность и действительность, включившись таким образом в процесс самодвижения Абсолюта. Истинность понимания Божественного Промысла тем или иным человеком может определяться лишь правильностью выбора точки доступного ему применения силы (как вам понравится в данном контексте общеизвестная Архимедова похвальба?). Так, в «Квартете» самоубийство Персуордена послужило толчком, приведшим в движение сразу несколько механизмов, причем люди, вовлеченные в этот процесс, уже не могут, при всем желании, остановиться и отойти в сторону. Камень упал, и круги пойдут все шире.
Повешенный, пожалуй, наиболее яркий сюжет в таротном пути личности (как Дурак — наиболее изящный), ибо здесь она на краткий миг, совпадающий с моментом самоотрицания, уравнивается с Богом, уподобляется Солнцу, Божественному Логосу (в окружении 12 Зодиаков — 12 сучьев на рисунке. Здесь представляется необходимым вторично обратить внимание на параллели между Персуорденом, шире — Художником, и другим Повешенным — Иисусом Христом. Ср. также традиционное «зодиакальное» толкование апостольской дюжины). Важно для Даррелла и то обстоятельство, что Повешенный тесно увязан с идеей «насильственной смерти, вольной или невольной».[26] Не в этом ли свете следует воспринимать смерть Китса, шедшего за Персуорденом следом?
И еще один аркан, связанный с образом Художника, — Отшельник (на «гадательном» уровне с ним ассоциируются понятия Защиты, Мудрости, Осмотрительности и Осторожности (Молчания). Отшельник у Даррелла предшествует Дураку и одновременно представляет собою этап на его пути. Явная параллель этому образу в «Квартете» — Дарли, укрывшийся от александрийской стихии на греческом островке и пытающийся в одиночестве и молчании отыскать выход из лабиринта Города. Образ острова, параллельный образу Отшельника, несет в тетралогии весьма ощутимую смысловую нагрузку. Остров — это замкнутое на себя пространство света, тепла и воздуха, окруженное со всех сторон мифоэпической стихией моря с ее многогранной зеркальной поверхностью. В «Клеа» символика острова станет весьма и весьма многомерной, но покуда он развивает в основном одну-единственную тему — Художника и Мира, Личности и Толпы. Отсюда ясно, что связь между Персуорденом и Отшельником, пожалуй, куда более важна, нежели на поверхности лежащая параллель Отшельник — Дарли, — вторая служит «ключом» к первой. В самом деле, Дарли свойственны лишь внешние, общекультурные атрибуты Отшельника, этакая подсказка для читателя. Но истинный Отшельник в александрийском мире, несомненно, Персуорден. Его манера говорить парадоксами, тщательно скрывая от собеседника истинный фарватер своей мысли, — как разительно несхожа она с честными попытками Дарли «родить» истину в споре, в препарировании фактов (и Дарли здесь — шаг вперед по сравнению с Арноти). В «Жюстин» Дарли, сам весьма неохотно афиширующий свои любительские занятия каббалой, вполне искренне считает Персуордена полным профаном в оккультных науках, вспоминая какой-то давнишний пьяный разговор, в котором Персуорден «говорил о Бальтазаре насмешливо, говорил о его религиозных изысканиях, об Обществе (о котором знал понаслышке)». Персуорден вообще обладает способностью удивительно быстро напиваться — и еще одной, не менее поразительной, — помнить все, о чем шла речь при нем, мертвецки пьяном. В другом пьяном разговоре Персуорден будет говорить Дарли как о болезни эпохи о «тяжелых валах оккультизма, окруживших нас со всех сторон». И далее: «Ну вот, Кружок, Бальтазар. Он никогда не поймет, что ни с кем не нужно быть столь осторожным, как с Богом, ведь он так властно апеллирует ко всему что ни на есть самому низменному в природе человеческой — к нашему чувству собственной ничтожности, к страху перед неизвестностью и личными неудачами и прежде всего — к нашему чудовищному эгоизму, склонному даже в венце мученика видеть атлетический приз. Истинная, сокрытая сущность Бога должна быть свободна от всяких определений: стакан родниковой воды, без вкуса, без запаха, только свежесть…» «Падение» самого Бальтазара, жертвы любовной горячки в «Клеа», будет подтверждением этим словам. В своем Комментарии Бальтазар, со свойственной духу места осведомленностью, заметит, что Персуорден только в двух случаях говорит на кокни — когда пьян и наедине с собой. Пьяный — хорошая маска для того, чтобы зарубки, оставленные для идущего следом, не выглядели слишком серьезно, да и слишком заметно. Осторожность в слове и человеческая любовь, два основных качества Отшельника, сопутствуют Персуордену в «Квартете». Что же касается других ипостасей Художника — все тот же Кисе отказывается от хороших денег и «жареного» материала (что уж и вовсе не по-журналистски), предлагаемых женой Персуордена после смерти писателя для работы над книгой о нем. Да и сам Дарли, которому приходится решать судьбу писем Персуордена к сестре, превосходящих, по его словам, все когда-либо написанное «мэтром», предпочитает сжечь их согласно завещанию.
3. Дальнейшие таротные параллели в «Квартете»
Еще одна достаточно интересная связка персонажей при посредстве таротной структуры отталкивается от тандема Лейла Хознани — Жюстин. Эта центральная в тетралогии семья прямо-таки выстроена Дарреллом согласно порядку первых Арканов. Сама Лейла привязана ко второму аркану — Высокой Жрице. Жюстин, жена ее старшего сына, — Императрица, III. Сам Нессим — Император, IV. Наруз, младший сын, — Иерофант, V. Далее следует Влюбленный, общий аркан для мужчин «Квартета», и Колесница, VII, отвечающая Маунтоливу, давнему любовнику Лейлы. Боуд ошибочно связывает Высокую Жрицу с Мелиссой, не слишком, правда, настаивая на своем заключении. Параллель между Высокой Жрицей и Лейлой между тем представляется достаточно очевидной. На рисунке изображена сидящая на троне перед занавешенным входом в храм Изиды, между двумя колоннами, женщина с лицом, спрятанным под густой вуалью. На коленях ее лежит раскрытая книга, которую она наполовину прикрыла полою мантии, на голове — корона, увенчанная полумесяцем. Лейлу мы впервые видим в «Бальтазаре» сидящей в дверях летнего домика с книгой на коленях и под густой вуалью (вуаль эта «выстрелит» еще в «Маунтоливе»). Высокая Жрица связана с образом Изиды, хранительницы тайн, — и Лейла молчит, затворившись в Карм Абу Гирге. Единственный способ связи с миром для нее — переписка с Маунтоливом. Высокая Жрица — воплощение женского начала, и Лейла, став первой женщиной в жизни молодого Маунтолива (тогда еще — Влюбленного), на долгие годы останется для него Единственной. Астрологическое соответствие этого аркана — Луна, и Лейла является все эти годы, подобно луне, постоянной спутницей Маунтолива и живет его отраженным светом.
