И стереть бы, как графит,
Все волнения.
Жить, влюбляться и творить
Без сомнения.
"Что печалит? Что не так?" –
Робко спросите.
На душе вновь листопад –
Время осени…
31.08.11
Последний день лета
Чуть тёплый чай и лёгкий шёпот ветра.
Последний день так тихо и легко
Уходит прочь, оставив запах лета:
Он залетит в раскрытое окно.
Навстречу осени спешат костры и птицы.
Зелёный сад вздохнёт едва-едва.
Ему теперь ночами будут сниться
Тот знойный воздух, солнце и трава.
А я сожму в руке осколки лета,
Развею пепел от костра и грёз
И улыбнусь тому. Что было где-то,
Оставшись в памяти мозаикой из роз*…
31.08.11
______________
* «Долина роз», г. Кисловодск.
Набросок любви
Любовь нарисую на листике смятом,
Простым карандашиком –
нежность и страсть.
Мне красок не надо: мир света и тени
Покажет, как можно взлететь и упасть.
Как можно разбиться под тяжестью неба,
Как можно парить высоко в облаках,
Как трудно отбросить все тени сомнений,
Как сладко уснуть на любимых руках.
Один полутон – это радость от встречи.
Другой – это грусть во влюблённых глазах.
Никто не узнает, никто не заметит,
Какая же тайна сокрыта в сердцах.
Вдруг падает снег – оживает улыбка,
И кажется, шепчет: «Меня позови!..»
Ещё один штрих, ещё пара оттенков…
На смятом листочке – набросок любви…
01.09.11
* * *
Хочу писать письма. Тебе.
Тонким почерком.
На чистой странице, с налётом времён.
Хочу. Только город и улица прочерком:
Наверно, твой адрес души изменён…
Хочу писать письма.
В конверт запечатать
Частицу неведомой раньше мечты.
Писать обо всём. И себя перепрятать
Средь строчек и фраз, среди букв суеты.
Тебе написать. Обо всём, что тревожит.
О том, что сегодня теплее рассвет,
Что завтра наступит. Что осень,
быть может,
Кленовым листом передаст мой привет.
И я напишу. Пусть твой адрес неведом,
Конверт мой отыщет дорогу к судьбе.
Кто знает, решусь ли
отправиться следом…
Хочу писать письма.
Без марок.
Тебе.
27–28.09.11
Уходит всё
Уходит прошлое. Его не удержать.
Всё дальше голоса, улыбки, взгляды.
И хочется от боли закричать,
Чтобы вернуть того, кого нет рядом.
Уходит мир. Который был любим.
И не узнать дома, аллеи, скверы.
Где каждый камень был уже своим,
И где теперь другие интерьеры…
Уходим мы. Какими уж не стать.
И нет билета в солнечное детство.
Как много мы теперь готовы дать,
Чтобы найти в былое время дверцу.
Уходит счастье. Только б не забыть
Тепло души и рук прикосновение.
Как хочется до слёз всё вновь прожить,
Вернуться в прошлое.
Хотя бы на мгновение…
7–8.04.12
Жил-был Пёс. У него был хороший Хозяин: никогда не бил его, частенько ласково трепал за холку и исправно кормил горячим ароматным супом. Один недостаток был у Хозяина - почти всегда он был занят своими делами, редко выходило у него погулять с Псом. А Пёс тоскливо глядел из своего вольера на вольно бегающих по улицам дворняг, мечтал гоняться за их манящими хвостами и игриво носиться с высунутым языком. И вот однажды негодование переполнило его собачью душу, и Пёс решился на побег, впадая в блаженство от одной мысли о безграничной уличной свободе.
По обыкновению своему человеческому, Хозяин всегда возвращался домой вечером и всегда очень уставшим; в этот день всё было так же. Хозяин, неся в руках полную миску похлёбки, открыл калитку вольера и лишь собрался поставить её, как Пёс хитро извернулся и молниеносно проскочил между ног Хозяина, а потом, совершив небывалый прыжок, перемахнул через забор и был таков. Хозяин поначалу было растерялся, похлёбка в чашке тоже, будто в удивлении, пыхнула паром; но потом он кивнул головой, хитро ухмыльнулся, пробормотал что-то себе под нос и, вылив заверещавшее варево под ближайший куст, зашёл в дом.
Тем временем всё в душе Пса ликовало: вот она, долгожданная воля, бесконечная и сладостная! Он прямо-таки летел над землёй, разбрасывая слюну и свою собачью радость, постоянно визгливо потявкивал – мол, глядите на меня, я такой весёлый и беззаботный, я обрёл свою свободу! А вам слабо, а вы, сидящие за заборами?
Так мчался он и гавкал, задирая сидевших по вольерам да будкам собак: кто-то из них начинал рваться с цепи от ярости, кто-то тоскливо скулить, кто-то звонко лаять в унисон. Никого радость Пса не оставила равнодушным.
А вот из-за угла и появились те самые манящие дворняги. Их было много, разные – светлые и тёмные, мелкие и довольно крупные. Пёс радостно подбежал к ним:
– Я теперь ваш брат! Я буду жить с вами! – и наивно махнул пушистым хвостом.
Но не тут-то было. Дворняги, дербанившие мусорный пакет и всегда так зазывно лаявшие Псу из-за забора, вдруг разом зарычали, разъярились, начали зажимать Пса в угол:
– Брат нам, говоришь? Нет у нас братьев, мы каждый сам себе и брат, и сват. А ты, интеллигент вольерный, узнаешь сейчас, чё почём! – и набросились все на поджавшего от страха уши Пса. Страшный визг разнёсся по улице: дворняги вцепились зубами в шею и хвост Пса, и только его недюжинная, вскормленная домашней похлёбкой сила помогла ему чудом вырваться из гнилых челюстей смерти...
Пёс убегал от стаи несколько кварталов и только потом, почувствовав, что погоня отстала, без сил рухнул на асфальт. Жалкое зрелище он представлял: взмыленный, уши подраны, бока – в глубоких ссадинах, на шее шерсти как не бывало. Грустно стало Псу, что свобода так встретила его: совсем уж не так, как он ждал!.. Но Пёс тут же мотнул головой и подбодрил себя – свобода ведь на этом не кончается, найдёт он себе хороших друзей и заживёт счастливо.
С этими мыслями встал Пёс и, собрав все силы, побрёл дальше по улице, и лишь тогда понял, насколько сильно проголодался. В голове замаячила родная миска и ласкающий запах переваренных и заправленных макаронами объедков. Но – нет. Пёс прогнал эту мысль и повернул к ближайшей помойке.
В ней копалась маленькая, но при этом довольно пожилая и абсолютно бесформенная собачонка, деловито потрясывавшая комками невероятно грязной шерсти. Увидев Пса, она лишь хитро осклабилась и, приглашающе махнув хвостом, снова принялась за своё дело. Разило страшно, грязь несусветная, но – делать нечего, свобода есть свобода, надо выживать. Стараясь поменьше наступать на мусор, Пёс принялся рыться в баках.
– И откуда ты такой взялся, а? Из дома, поди, убёг? – ехидно спросила собачка-старушонка, перемалывая своими зубами какую-то гадость.
– Убежал, да, – стараясь не дышать носом, ответил Пёс.
– Свободы захотелось, да? Знавали мы таких! Убегут, а потом скулить начинают – домой да домой, а потом раз – да сдохли, либо собачники увезли... Кхе-кхе, дурень! – прошепелявила псина и большими, подёрнутыми дымкой старости глазами в упор уставилась на Пса. Тут ему совсем не по себе стало – то ли от взгляда, то ли от сказанного – но он начал пятиться назад. А окаянная старуха, будто став в разы больше, рыча, надвигалась на него и бормотала:
– Домой, домой возвращайся, пока не поздно! Домой!!!
Пёс не выдержал и побежал восвояси. А старуха вдруг опять помельчала, тихо-тихо проскулила и буркнула себе под нос:
– Убежала одна, теперь всю жизнь по помойкам ковыряется да тухлятину ест... Эх, дура, дура была! И этот молодой туда же... Свобода, свобода... Тьфу! – и дальше принялась проводить свою жизнь, ковыряясь в помойке...
А Пёс от страху убежал куда-то далеко. Потом сбавил шаг и медленно потащился вдоль серого, как осеннее небо, забора. Так, горько задумавшись и уже начав сомневаться в правильности сделанного им, добрёл он до широкого-широкого проспекта, по которому со свистом пролетали машины, но не такие привычные и тёплые, как Машина Хозяина, а злые и недовольно шипящие. Постояв немного у бордюра, Пёс решил: во что бы то ни стало он должен перейти эту улицу и вот уж за ней-то и начнётся настоящая свободная собачья жизнь! Почему-то Пёс вмиг в этом уверился, и дорога показалась ему ещё одним забором, подобным тому, который ограждал его в Доме Хозяина. Вновь породистая боевая ярость вскипела в нём, и он, высоко вскинув голову и воинственно гавкнув, бросился вперёд.
Страшный визг, рокот, рёв, крики. Слепящий свет в глаза. Грохот разрывающегося пластика где-то слева. Ругань повыскакивавших из своих разбитых машин людей. Страх и ужас.
