Этот год всем раздавал непереносимые удары. О событиях в Чернобыле я узнал на первомайской демонстрации. Впрочем, толком никто ничего не знал. Мы шагали мимо праздничной трибуны подмосковного городка, кричали «ура» в ответ на здравицы в честь покорителей космоса и вполголоса обсуждали событие, масштабы которого тогда никто не представлял. Много позже будет заявлено: «Мы пережили атомную войну…», а тогда, в мае 1986-го наши газеты наводили, как говорится, тень на плетень.
«Правда» напечатала заметку «Пожар на английской АЭС». В эти же дни на пресс-конференции для журналистов в пресс-центре МИД упоминалась авария в США в 1979 году и было сообщено, что 26 апреля в 1 час 23 минуты на четвертом блоке Чернобыльской АЭС произошла авария с частичным разрушением активной зоны реактора. «По результатам систематического контроля радиоактивного загрязнения местности на территории Украинской, Молдавской, Белорусской ССР уровень радиации не превысил нормы радиационной безопасности, установленной МАГАТЭ и Минздравом СССР».
В своих посмертных записках академик В. А. Легасов писал: «…мне тогда и в голову не приходило, что мы движемся навстречу событию планетарного масштаба, событию, которое, видимо, войдет навечно в историю человечества, как извержения знаменитых вулканов, гибель Помпеи или что-нибудь близкое к этому…
…Когда мы подъезжали к станции, поразило небо. Уже километров за 8-10 до неё было видно малиновое зарево… Начались облёты, внешние осмотры состояния 4-го блока. В первом же полёте было видно, что реактор полностью разрушен, верхняя плита, герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в вертикальном положении… Из жерла реактора постоянно истекал белый в несколько сот метров высотой столб продуктов горения, видимо графита, а внутри реакторного пространства было видно отдельными крупными пятнами мощное малиновое свечение…»
Беда была где-то рядом и чудом не коснулась Москвы. Сотрудники института Патона привозили на обуви киевскую пыль, заставляющую бешено щёлкать счётчики. На нашем Митинском кладбище появились ряды безымянных могил, и только позже возникла временная надпись: «Здесь покоятся люди, которые приняли на себя удар ядерной стихии». Шесть пожарных, девятнадцать работников атомной станции, две женщины из невоенизированной охраны. На памятниках короткие, иногда двухнедельные интервалы жизни после взрыва.
В юности я обожал философию. Затем всё это ушло, и теперь образцом литературы и мировоззренческого пророчества я принимаю, например, «Пикник на обочине» Стругацких. В «Пикнике» всё задевает: и сам факт посещения Земли, оказавшейся на обочине звездной дороги, и фигура сталкера, проникающего в Зону Посещения. И невольно думаешь, что все мы – сталкеры, выносящие из зоны в меру сил для человечества.
Здесь, в Париже, в переплетении скучных улиц неподалеку от французского Министерства обороны я наткнулся на странную афишу на голой стене с одиноким деревом и человеком, лежащим под ним на траве, а дальше пространный перечень стран и фирм – участников производства фильма и субсидирования. С моим французским я перевел тогда «Жертва», хотя название нового фильма Тарковского было – «Жертвоприношение».
Ещё у нас не прошла очистительная волна гласности, и о Тарковском, творившем в те дни на Западе, вообще не упоминалось, а жить ему оставалось уже чуть-чуть. Жертва? Чья жертва? А мимо на министерский прием спешили разряженные пары. Скоро нашего талантливого современника не станет. И для меня эпитафией и завещанием выдающегося мастера останутся его слова, вычитанные в журнале «Искусство кино»:
«… Приступая к работе, художник должен верить в то, что он первым воплощает то или иное явление в образ. И только так, как он его почувствовал и понял. Художественный образ – явление всегда уникальное и совершенно неповторимое».
Вдруг всё переменилось. «Аксакалы международного сотрудничества» и мы – вчерашние новички поменялись местами. Мы – новички жили в поездке коммуной, а «ветераны» с нами не общались, куда-то их приглашали, и по утрам они пробуждались трудно, а завтрак заказывали в номера. Триер обращался с нами все хуже и хуже, и тут всё переменилось.
Тот понедельник сделался действительно для всех нас тяжелым днем. Автобус привез нас на заключительное заседание, но тут же вернулся с Горшковым в гостиницу, где он якобы оставил паспорт. Ни денег, ни паспорта, ни авиационного билета в гостинице не оказалось. ЧП! Заключительная церемония не радовала. Мы вспоминали вчерашний день.
– Меня вчера с вами не было, – предупредил Триер.
– Хорошо.
Только позже я понял, что в основе его поведения лежало несколько фундаментальных причин: флотационные процессы выносили Триера наверх, в верхние эшелоны власти.
– Вы, может, не поняли? Я с вами вчера вместе не ходил.
Какие-то скрытые пружины толкали Триера, и он не хотел рисковать. С нами он не церемонился.
– Не ходил и не говорил, оставался в гостинице…
– Хорошо, хорошо.
Визит в посольство теперь превращался из формальности в необходимость.
В посольском дворике, огороженном высокими стенами здания-крепости, был обычный привычный московский мир: судачили бабушки, играли дети. И на этом нашенском (среди Парижа) клочке земли я впервые увидел вблизи живого писателя-классика. Мы столкнулись с ним и его моложавой восточной женой в посольской лавке, где она отбирала роскошные головные платки. Чуть-чуть волнуясь, она показывала: этот, этот и тот…
Затем классик курил во дворе со своим приятелем, и о жене он сказал: «Теперь её оттуда не вытянешь». Он только что закончил свой чудесный роман, где лучше всего описывались волки, но с должным гражданским мужеством он поднимал завесу отечественного наркобизнеса. Я вскоре видел его на трибуне съезда писателей и в зале союзного парламента, но все это уже с телеэкрана. Потом он войдет в президентский совет, рождая недоумение: зачем ему это? И все-таки он – молодец!
Только лишь год спустя наши газеты начнут открывать завесу над истиной. «Мне пятнадцать лет. С тринадцати лет колюсь. Да, я – наркоманка. Я боюсь саму себя, я боюсь умереть, но ничего не могу поделать с собой. Я пыталась, но все напрасно». Республики принимали указы «О мерах по уничтожению дикорастущей конопли и опийного мака». Но это было потом, а пока мы во все глаза смотрели на классика, а вернувшись на родину, раскрыли его новый роман.
Вечера, а точнее ночи, мы делили с телевидением. В программе «Мир животных» выступила пятидесятилетняя Брижит Бардо. До этого я видел её в пародии на американские вестерны, где она вместе с Клаудиа Кардинале выполняла немыслимые трюки, лихо скакала на коне, стреляла, участвуя в ограблении поезда. А теперь она кротко призывала беречь природу и любить животных. Закончив кинематографическую карьеру, Брижит Бардо стала адвокатом кошек и собак. В ее доме 60 кошек, 11 собак и прочие животные.
И ещё был большой футбол. Начался мексиканский мировой чемпионат. Прямые трансляции проходили ночью. Собираться было неудобно, так как была глухая ночь, но каждый в номере на собственный страх и риск глядел на расчерченное зеленое поле в телевизионном окошке.
Мы «присутствовали» там, на стадионе «Ацтека», в полсотни километрах от знаменитых пирамид Луны и Солнца с изображением пернатого Кетцалькоатля, и первый матч нашей сборной выглядел чудом. Он был тем самым, долгожданным, в который верили, ну, наконец-то, радовались хоккейному счету с венграми, и он казался нам увертюрой грядущих побед.
В Тулузе, правда, заместитель тулузского отделения КНЕСа Жак Бретон назвал венгерскую сборную маленькой командой и показал самый кончик мизинца. Но мы считали иначе – венгерскую сильной, а нашу ещё сильнее её.
Но дальше, к несчастью, всё пошло по Бретону. Ничья с французами, и много хороших слов, в том числе и от Платини. И вот поражение от бельгийцев, и наше обычное – махание после драки кулаками: «Второй гол в ворота Дасаева был забит из положение „вне игры”» – заявил после матча Лобановский. А футбольный поезд шёл себе уже без нас.
Мы были в Париже во время матча чемпионов Европы и мира. Газеты писали: «Париж сегодня смотрит большой футбол». Во время игры итальянцев и французов парижские улицы были необычно пусты. Но кончился матч, и они ожили. В метро мы стали свидетелями подростковой «вакханалии»: парни вскакивали на кресла, кричали, танцевали. И только характерный жест – «Виктория» – не позволял усомниться: переживали победу. Впервые за шестьдесят лет сборная Франции в официальном матче победила итальянцев.
Подводя итоги чемпионата, Марадона назвал лучшей игру Бразилии и Франции: «Бразилия должна была победить, но удача улыбнулась Франции». Пеле говорил перед матчем ФРГ – Франция: «У меня нет сомнений в победе чемпионов Европы. Западногерманская сборная ничем не блещет. Кроме того, она разучилась забивать». Жизнь перечеркнула эти прогнозы. Сборная ФРГ победила французов и уступила Аргентине. Прав оказался только Марадона, который перед чемпионатом сказал: «Нынешний турнир станет чемпионатом сборной Аргентины и моим. Ни на секунду в этом не сомневаюсь».
