императив должен быть обращен не только к отдельным людям, но и к нациям. Национальное самосознание – высший расцвет национального бытия. При этом необходимо уяснить себе, что самосознание означает одновременно как проникновение в собственную «субстанцию», постижение своей «идеи», так вместе с тем и отчетливое представление о степени собственной развитости, о границах своих конкретных возможностей в данных условиях. О внутренней зрелости своей к осуществлению «миссии»…
Конечно, большому кораблю большое и плавание. Но и у больших кораблей должны быть умные капитаны. А в мелких местах – и опытные лоцманы.
Пусть мы вступаем в «новый исторический период». Пусть русская революция – «величайшая, какую знала когда-либо человеческая история». Но, признавая обе эти становящиеся банальными истины, ни в коем случае нельзя настолько путать времена и сроки, чтобы не отличить столетия от года и конечного результата от первых шагов. Извращение исторической перспективы грозит привести к полной утрате практического чутья.
Это предостережение непосредственно относится к тем русским революционным романтикам, которые доселе почти что готовы утверждать, будто мир и впрямь одним, хотя и длинным, прыжком перепрыгивает из царства необходимости в царство свободы, из провинции «отечества» на простор «человечества». В конкретной сегодняшней деятельности они не прочь равняться прямо на «конечную цель», смешивая, подобно бесперспективной футуристической картине, отдаленный ландшафт с фигурами передового плана. В результате – восторженная путаница, беды и срывы…
Покровский нас упрекает в нечуткости к «диалектическому процессу» истории. Но он сам, очевидно, не хочет понять, что и современный интернационализм развивается диалектически. Чтобы достичь высот интернационала, необходимо прежде пробудить и развить в нациях подлинное культурное самосознание. Иначе вместо интернационала «мировых штатов» – явления высшей дифференциации и интеграции – получится просто первобытный хаос, таящий в себе неизбежный распад.
Вряд ли возможно сомнение, что по крайней мере Россия нуждается ныне прежде всего в углубленном национальном оформлении. «Диалектический процесс» интернациональной идеи в ней достиг до уровня «антитезиса», и всякая попытка сразу перескочить на неясный еще в конкретных очертаниях синтез – заведомо обречена на крах и объективно-исторически не может быть признана «прогрессивной». Если коммунизм в России лишь неотвратимо обостряет собственническую реакцию, то и чрезмерные увлечения интернационалистического максимализма только повлекут за собой болезненную гипертрофию неминуемо грядущего интернационализма. И никакими крепкими словами («националистическое барахло» и проч.) тут делу не только не поможешь, но и определенно повредишь, ибо таковые слова лишь без нужды накаляют крайности неизбежного процесса.
Разумеется, совершенно неправильно при этом приписывать нам утверждение, что «революция есть реакция, только осуществленная иными методами». Нужно точно условиться о понятиях и терминах. Реакцией в России было бы восстановление дворянско-самодержавного или лжеконституционного строя. Но мы никогда не были сторонниками этого строя, в корне изжившему себя к 20 веку. Тем меньше оснований исповедовать нам реакционную веру сейчас. Революция есть революция, а вовсе не реакция. Равным образом, необходимо твердо запомнить, что «белая мечта» никогда не была реакционной: в реакцию вырождалась лишь белая действительность. Следует вообще воздерживаться от игры слов и путаницы понятий в серьезном политическом споре.
Государство, создаваемое революцией, не есть государство, революцией разрушенное. Но столь же бесспорно, что государство, создаваемое революцией, не есть государство, революцией проектировавшееся. Цели революции (да, да!) – «уходят в глубь предстоящих столетий»… Крестьянская Россия не есть Россия дворянская, помещичья. Но из этого все же отнюдь не вытекает, что крестьянская Россия есть в какой бы то ни было мере социалистическое и пролетарское государство. И все «боевые» ныне и столь тревожные толки о «смычках» и «уклонах» лишь подтверждают эту простую истину.
Если рискнуть парадоксом, то нельзя не подчеркнуть, что нынешняя «коммунистическая» Россия объективно является наименее социалистическим государством в современной «буржуазной» Европе. Веяния «государственного социализма» в какой-либо Англии или, скажем, в Чехии с их рабочим законодательством, финансовой политикой, усиливающимся влиянием государства на экономическую жизнь и т. д. – бесконечно ощутительнее, нежели в разоренной, окустаренной, о «первоначальном накоплении» мечтающей России. Это обстоятельство отнюдь не отнимает у русской революции ее всемирно-исторического значения, но вместе с тем, однако, фатально предопределяет собою колорит ближайшего века русской истории. И недаром сам проф. Покровский в цитированной статье принужден заявить, что базисом советской власти он считает не только «труд», но и «мелкую собственность» (с. 85). Знаменательное заявление, в 20 году прозвучавшее бы едва ли не как самая ужасная мелкобуржуазная ересь!..
«Диалектичность» исторического развития интернационализма сказывается хотя бы еще и в том несомненном явлении, что великая война нанесла тяжелый удар делу упрочения международных связей, отбросила человечество в этом отношении назад. Военные потрясения прервали процесс интернационализации хозяйства, сделали ее линию зигзагообразной, выдвинув на историческую авансцену ряд иных факторов, мощно стимулирующих кристаллизацию национальных хозяйств. По необходимости и в плане политическом все эти зигзаги должны были получить и получают соответствующее отображение. Человечество по-прежнему раздроблено, и, пока еще не найден надежный рецепт всеобщего мирного преодоления междугосударственных противоречий, рано говорить об изжитости «империализма» и «отмирании» национально-государственных принципов, утвержденных традицией длинного ряда веков. Недаром даже и отрицание этих принципов на деле принуждено воплощаться в парадоксальные формы «красного империализма», научившегося уже – не хуже Пуанкаре! – щеголять пышной словесностью «пафоса обороны»… При современных условиях «воля к мощи», воля к расширению (хотя бы «понимаемому духовно») – по-прежнему является признанием государственного здоровья, национального полнокровия. Разумеется, эта «воля» должна контролироваться «разумом», воплощаться в осмысленные формы и умеряться трезвым сознанием собственных возможностей…
И, быть может, именно здесь, «на берегах Великого океана», разительнее, чем где-либо, ощущается величие нынешнего «империализма», самодовлеющей культурной мощи великой нации, великого государства: – воистину, ведь словно вся Азия пронизана английским языком, и в захолустнейших углах, в мире Желтого Дракона, то и дело обдает удивленного туриста дыхание англо-саксонской вселенской экспансии. «Мир становится английским» – с невольной горечью вспоминается тогда горделивая формула Крэмба…
Как мыслящие люди, мы должны, конечно, размышлять о перспективах будущих столетий, иметь их в виду как «регулятивный принцип» [33], – но как практические деятели, люди известной эпохи и граждане своей страны, мы обязаны заботиться и об очередных задачах дня. Тем более, что фальшь наивных теорий прогресса, самоуверенно предопределяющих и его цель, и весь его путь, – в настоящее время достаточно разоблачена. Расплываясь в безбрежных заданиях, мы не приближаем к себе «далекую цель», а безнадежно отдаляем ее от себя. «Идя без оглядки вперед, можно затесаться, как Наполеон, в Москву и погибнуть, отступая от нее, не доходя даже до Березины» (Герцен – «К старому товарищу»). Вот почему нам не должны быть страшны упреки в «старомодности», обильно расточаемые мечтателями, не только оценивающими современность под знаком столетий, но
