Я спросил, почему оно тут. И он на минутку утратив свою монументальность, сказал:
– Дети есть дети. Это полотно задевает их достоинство.
На полотне был изображен человек, который заглатывал канат и испражнялся тем же канатом.
Именно после этого мы пошли на банкет с яствами, дружелюбием и непониманием, зачем нужен букварь. Спиридон Вангели, молдавский писатель написал букварь для народа, а американцы не поняли сути, они сказали: «В каждой семье свой букварь. У школы другие задачи».
Потом мы пошли в протестантский храм на концерт. Думаю, в Филипс Академии имеется и концертный зал, и театр, и, наверное, два театра…
Слушая «Весну священную» я, как говорят, констатировал, что созданный во мне ещё в школе образ капиталиста сильно смахивает на дарвинскую обезьяну. Да и была ли она, обезьяна? А фразу «В каждой семье свой букварь» я понял, можно сказать, только сейчас, когда у нас начались волнения на национальной почве – выбор букваря оказался делом семейным, – в школу ребёнок обязан приходить, умея читать на том языке, какой для него выбрали родители. И по сути, это последний, если не единственный сейчас родительский выбор.
Где-то в парке свеже-зелёном был месяц май, распластались открытые стадионы, к ним подступали спортивные залы, плавательные и для художественного ныряния бассейны. Я их не видел, но как бы видел, глядя на ребят, пришедших послушать концерт. Половину зала занимали школьники среднего возраста. На задних скамьях не густо сидели юноши. Будущие капитаны мировой экономики сдержанно озорничали.
Слова «нет» и «нельзя» для них привычные слова, но никто не разрушал созданного ими в детстве хрустального мира, где нужно быть добрым. Никто не заставлял их вытрясти из головы гномов, колдунов и троллей как выдумки антинаучной ереси. Никто не говорил им, что Бога нет. Никто не говорил им, что английская королева, а заодно с ней и голландская и датская – дуры. Никто не объяснял им, что вчерашний день был ошибочен и преступен. В их библиотеках Маркс и Ницше стоят, наверное, на одной полке.
Всё, что мы увидели в Филипс Академии, я понял как создание сверхпрочной оболочки для защиты того детского хрустального мира.
Филипс Академия воспитывает высокопробного, без трещинки, капиталиста с младых ногтей. Кого воспитывают наши школы?
Кого? Без трещинки…
И какие школы хотя бы в схеме, мы можем попробовать как образец для наших коммунальных школ или училищ – конечно, Академия Филипс Андовер нам ни указ. И ни к чему.
Заводы и научно-производственные объединения сейчас хотят подтащить старшие классы к себе, чтобы из них отбирать технически одаренных ребят. Пусть.
Я же говорю о школе как о духовном принципе. Что в основе?
Сдаётся мне, что ответ на этот вопрос, по крайней мере достаточный для меня, я получил в «Яблоневой долине».
Люди прожили на космической станции год и не сошли с ума – это наполняет нас надеждой. Но то, что школьники могут изо дня в день учиться в классах без стен и не мешать друг другу, – звучит, по меньшей мере, как анекдот из пионерской жизни.
Но «Яблоневая долина» именно та школа, из-за которой можно слетать в Америку, – школа без стен.
Ее придумал и спроектировал учёный-педагог Джеймс Ф. Басен. Он же убедил власти штата Миннесота и финансовых воротил дать ему деньги на строительство. И построил ее. И сейчас он в ней директор. В городе Миннеаполисе.
По архитектуре школа представляет собой друзу тесно связанных разноформатных объёмов, выполненных из красного кирпича. Красная скала на зеленой поляне. Вокруг школы парк, даже с сосновым лесом. Сосны подступают к ней вплотную.
Мы пришли в эту школу как снобы – мы уже столько видели. И что ещё возможно после Филипс Академии – может хрустальные люстры в сортирах и столовое серебро?
Но школа была с типовой мебелью – сине-белой.
Четыре спортивных зала. Свой театр – настоящий, похожий на ленинградский ТЮЗ, только меньших размеров и с мягкими синими креслами в зрительном зале. Я сказал Джеймсу Ф. Басену, что в нашем ТЮЗе сплошные скамьи – они якобы способствуют динамическому диалогу, то есть локтевому обмену мнениями, что тоже важно. Он задумался и ответил:
– Наверное, для маленьких ребят это имеет значение, и для средних тоже, но для старших нет. У них на первый план выходит чувство собственного достоинства. В «Яблоневой долине» учатся только старшие.
Им преподают балет, танцы ретро и современные стили. В школе четыре оркестра: два симфонических, духовой и джазовый. Хоры. Театральная студия. Изо…
– Искусством загружены, может быть, перегружены, – сказал директор. – Зато у нас нет проблемы с наркотиками, как в некоторых других школах.
О наркотиках в Филипс Академии вопрос не поднимался, наверное, этот вопрос там посчитали бы некорректным.
В «Яблоневой долине» не было учебных кварталов, мраморных музеев и школьных храмов: кабинеты физики, химии, биологии возникали как бы прямо в коридоре в широких рекреациях, где с потолка из каких-то вспомогательных помещений спускались лабораторные столы, уже оснащенные для проведения урока.
Директор и его штаб сидели в коридоре за барьером – все на виду. Учительские столы тоже стояли в рекреациях – синие с белым.
И что очень важно, я бы сказал – поразительно: в школе в 2300 учениками, с хорами, оркестрами, спортивными играми тишина была, как в библиотеке. И дело тут не только в прекрасной звукоизоляции, но и в самих школьниках.
Когда мы поднялись на открытую галерею, где располагались классы, у меня буквально подкосились ноги – в классах не было стен. Честно говоря, я в это не верил, думал – метафора. Не было стены, которая отгораживает классы от коридора. Стена, где окна, естественно, была. Стена, где висит доска, тоже была. А вот где дверь – той стены не было. И двери не было. Был сплошной ковер табачного цвета.
– А ты отрицал роль ковра, – сказал мой друг ясноглазый. – Без ковра сейчас невозможно. И школьники босиком. Или в носках?
Я понимаю его подтрунивание надо мной, но это нужно было испытать самому. Это как если бы лошадь заговорила. Мы проходили на цыпочках мимо классов, а ребята на нас внимания не обращали. И учителя на нас внимания не обращали. Один парень на полу сидел, но на нас внимания не обращал. Они жили в другом, сосредоточенном мире, в другой системе координат. Мы для них были тенями, ноуменами или той вороной, которая за окном клюет свою ногу. Привыкать к такой полностью открытой жизни было трудно и ученикам, и особенно учителям. Многие учителя не
