готовность протестовать находится в обратной зависимости от уровня дохода. Но лидеры других относительно богатых автократий – от государств Персидского залива до России, Малайзии, Турции и Казахстана – не зря озабочены поддержанием политической стабильности. При этом их больше волнуют протесты со стороны имущих граждан, а не недовольство бедных слоев, составляющих, например, в России и Турции, базу поддержки режима. Если эти лидеры реже, чем их предшественники, прибегают к насилию, то вовсе не потому, что они чувствуют себя в большей безопасности в богатеющем обществе.
Начиная с 1945 года большинство автократов без труда опознаются как диктаторы страха или как диктаторы обмана. Но примерно четверть всех случаев – гибридные. В одних странах – например, Катаре, ОАЭ и Лаосе, – запрещены оппозиционные политические партии и публичная критика правительства, но при этом нет жестоких репрессий. Правители других стран – например, Шри-Ланки, Бангладеш и Алжира, – широко использовали насилие, и в то же время допускали (или, возможно, не смогли подавить) работу оппозиционных СМИ.
С классификацией Китая, на первый взгляд, должны возникнуть проблемы. Многие китаеведы в разговорах с нами называют целый ряд признаков диктатуры обмана, которым отвечает китайский режим. Со времен Мао и его варварской жестокости уровень политического насилия в стране, безусловно, упал. Сегодня тайная полиция скорее пригласит диссидентов на «чашку чая» (эвфемизм для обозначения профилактической беседы), чем без разговоров сошлет в трудовой лагерь. Лидеры Китая резко критикуют западные политические системы – демократия «нам не подходит и даже может привести к катастрофическим последствиям», утверждал Си в 2014 году, – но они сами часто характеризуют китайскую модель управления как специфическую форму демократии 72. Государство мирится с наличием отдельных частных СМИ, а интернет-цензоры вместо полной блокировки сайтов иногда просто замедляют их трафик 73.
Однако люди, не являющиеся специалистами по Китаю, воспринимают режим как однозначный пример диктатуры страха. В беспокойных регионах проводятся безжалостные репрессии. Более миллиона уйгуров, казахов и представителей других народностей были согнаны в лагеря перевоспитания в Синьцзяне, а те, кто пока остается на свободе, живут в страхе 74. Их каждый шаг отслеживается с помощью вездесущих технических средств. Своей железной хваткой Си явно надеется произвести впечатление на сторонников продемократического движения в Гонконге. В 2019 году он заявил, что сепаратисты в Китае «будут разбиты вдребезги» 75. Попытки расколоть Китай «закончатся раздавленными телами и раздробленными костями» 76. С июня 2019-го по январь 2021-го были арестованы больше 10 200 участников акций протестов в Гонконге 77. И многие из этих репрессий проводятся вполне открыто. Хотя поначалу Пекин отрицал существование лагерей в Синьцзяне, китайское руководство скоро перешло к тактике их оправдания 78. И даже в регионах, где не проживают национальные меньшинства, признания своей вины диссидентами показывают по телевизору; это производит жуткое впечатление. У подобных методов может быть только одна цель – устрашение 79.
Какое-то время казалось, что Китай уверенно движется в сторону диктатуры обмана. Генеральные секретари Компартии Китая Цзян Цзэминь (1989–2002) и Ху Цзиньтао (2002–2012) допускали некоторое общественное обсуждение либеральных идей 80. Благодаря частичной коммерциализации медиаиндустрии начали выходить журналистские расследования 81. Главная вечерняя новостная программа китайского телевидения «Синьвэнь Ляньбо» оставалась ходульной и пропагандистской: по саркастическому замечанию одного из комментаторов, любой, кто смотрит ее, чтобы узнать новости, или «лжец… или псих» 82. Но на других каналах научились производить стильные «поясняющие» видеоролики с анимацией, инфографику и патриотическую документалистику 83. Впрочем, когда в 2012-м у руля Компартии встал Си, он отыграл все назад. Помимо усиления репрессий в Синьцзяне, Тибете и Гонконге, он повел решительную борьбу с прессой, увольняя команды репортеров-расследователей и отправляя в тюрьму все большее число журналистов 84. Последний раз интонации провластной газеты «Жэньминь жибао» были такими восторженными во времена культурной революции 85. Даже коммерческие издания, в которых политической тематике уделяется намного меньше места, пишут о властях исключительно в положительном ключе 86.
Как Саудовская Аравия под управлением МБС, так и Китай, руководимый Си, представляют собой удивительную смесь чудовищных репрессий, замшелой идеологии, современной драматургии и сверхпередовых информационных технологий. Оба государства нанимают хакеров и троллей, чтобы контролировать нарративы социальных сетей и отслеживать активность инакомыслящих 87. Оба лидера умеют работать на публику гораздо лучше, чем классические тираны прошлого века. Но оба не могут отказаться и от страха как инструмента управления. В общении с международным сообществом саудовцы отвергают причастность к любым актам насилия, включая убийство в 2018 году журналиста Джамала Хашогги 88. Но внутреннюю аудиторию хорошо информируют о репрессиях, поскольку они служат инструментом запугивания. По данным «Исламской комиссии по правам человека», в 2018 году в стране насчитывалось около 30 000 политических заключенных, а в качестве наказания применялись публичная порка плетьми и казнь через отсечение головы, после которой тело преступника выставлялось на всеобщее обозрение 89. По сообщениям журналиста Бена Хаббарда, «все настолько пронизано страхом, что… многие саудовцы не ведут разговоров по телефону или прячут свои телефоны в холодильник, когда встречаются с друзьями» 90. Пекин и Рияд осовременили диктатуру страха, сохраняя приверженность ее базовому принципу.
Люди, знакомые с нашей теорией, иногда проводят параллели между диктаторами обмана и некоторыми политиками в странах, которые принято считать демократическими. Доминирующее положение Сильвио Берлускони на рынке итальянского телевидения и СМИ определило его стиль управления государством. Лидеры-популисты, такие как Нестор и Кристина Киршнер в Аргентине или Андрес Мануэль Лопес Обрадор в Мексике, уловками, свойственными диктаторам обмана, кооптировали ведущие СМИ и маргинализировали всех своих критиков 91. В США Дональд Трамп использовал личный аккаунт в Twitter для увеличения поддержки своих недемократических инициатив.
То, что диктаторы обмана напоминают политиков в слабых (и даже в некоторых сильных) демократиях, не должно нас удивлять. Ведь диктаторы обмана пытаются выглядеть демократами. Более того, диктатуры обмана часто возникают на месте слабых демократий, захваченных беспринципными лидерами. Режимы Орбана в Венгрии, Эрдогана в Турции и Путина в России на этапе становления рассматривались многими – и нами в том числе – как несовершенные демократии, а не автократии. Сегодня мы уверенно располагаем их на авторитарном крае спектра. Поскольку режимы варьируются в широком диапазоне, провести границу между самой сомнительной демократией и самой умеренной диктатурой затруднительно.
Диктатуры обмана легко спутать и с нелиберальными демократиями, то есть демократиями, в которых свободно избранные правительства не обеспечивают полной защиты гражданских прав и дискриминируют меньшинства 92. Орбан, к примеру, во всеуслышание
