«Ты спрашиваешь, что это такое? Это, милый мой, ставка на немедленный социализм, то есть, утопия, доведенная до геркулесовых столбов глупости! Нет, ты подумай только, они все с ума сошли, с Лениным вместе! Забыто все, что проповедовали социал-демократы, забыты законы естественной эволюции, забыты все наши нападки и предостережения от попыток творить социалистические эксперименты в современных условиях, наши указания об опасности их для народа, все, всё забыто!.. Ленин… он стал совсем невменяем, это один сплошной бред! И это ставка не только на социализм в России, нет, но и на мировую революцию под тем лее углом социализма!»[258]
И тем не менее, при таком настроении Красин поехал на переговоры в Брест-Литовск, служил в наркомате иностранных дел, перебывал на нескольких важнейших наркомовских постах, более того, с 1918 года восстановил членство в РКП(б), прерванное в 1912 году, был первым советским наркомом внешней торговли, умер в 1926 году в Лондоне в должности полпреда и похоронен в Кремлевской стене.
Один из родственников Ленина, его зять Марк Елизаров говорил еще круче:
«Право, они все вместе с Володей просто с ума сошли. Спорить с ним бесполезно — он сразу обрывает всякие возражения шумом оскорбительных выпадов… Право, мне иногда кажется, между нами говоря, что он не совсем нормален… Ведь, как умный человек, он не может и сам не чувствовать всю неустойчивость обоснования всех своих идей… но вот именно, потому-то он и отругивается… Словом, творится ахинея в сто процентов… Ну, да, впрочем, всякому ясно, что вся эта затея осуждена на полное фиаско, и я лично жду провала со дня на день…»[259]
Между тем, в ожидании провала, Елизаров работал не кем-нибудь, а наркомом путей сообщения, пока не умер в марте 1919 года от сыпного тифа.
Впрочем, и сам Соломон думал так же:
«Беседа с Лениным произвела на меня самое удручающее впечатление. Это был сплошной максималистский бред.
— Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, — сказал я, — что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров Утопия, только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю…
— Никакого острова Утопии здесь нет, — резко ответил он тоном очень властным. — Дело идет о создании социалистического государства… Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем… А!.. Вы пожимаете плечами! Ну так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, — это только этап, через который мы проходим к мировой революции!..»[260]
Да и сам Соломон какое-то время честно работал на новую власть. Будучи дипломатом, он выдержал тюремное заключение в Германии, занимался внешней торговлей, был директором «Аркоса»[261]. То, что он потом стал эмигрантом — это уже совсем другая история[262].
Почему же они, уверенные в бредовости происходящего, равно как и множество других людей, психически нормальных и разумных, активно во всем этом участвовали? Да потому, что в том, что им приходилось делать, не было ни малейших признаков никакой утопии.
С первых же шагов большевики столкнулись с чудовищным расхождением теории и практики. Тот же Володарский еще до Октября говорил: «Мы должны знать, что, став у власти, нам придется понизить рабочим заработную плату, увеличить количество выходов на работу…». Они уже тогда знали, что декларации декларациями, а жизнь коррективы внесет. А то можно подумать, рабочие этого не знали! Они вот прямо-таки полагали, что 25 октября большевики возьмут власть, а 26-го с неба посыплются бублики и жареные гуси!
Вождям Октября хотелось мировой революции и новой, небывалой жизни — а приходилось проталкивать по железным дорогам хлеб, рассчитывать нормы и печатать карточки, уговаривать чиновников выйти на работу, демобилизовывать старую армию и собирать новую и делать множество других практических дел, точно тех же и так же, как и в самой разбуржуинской республике и в самой заплесневелой монархии. И они решали эти проблемы все теми же методами — других-то не было! Продотряды существовали при Николае, при Керенском и при Ленине; карточки печатали как в июле, так и в ноябре, и точно так же их печатали в 1942 году в Англии; те же генералы управляли как императорской, так и Красной Армией; и точно так же, как в любой другой воюющей стране, «органы» расстреливали за измену, шпионаж, мародерство и спекуляцию, причем не всегда тех, кого следовало. «Красный террор» лоб в лоб сталкивался с «белым террором» и ничуть не превосходил развлечения англичан в англо-бурскую войну[263], хотя ни в какое сравнение не шел, конечно, с «зачистками» Гитлера. Разницы в методах между большевиками и всеми прочими не было никакой. Перед тем, как совершать мировую революцию и строить всепланетный социализм, надо было разобраться с наследством прежних правителей в одной отдельно взятой стране, и утопичной эта работа могла показаться исключительно по причине колоссальных масштабов бардака. Кстати, на такой случай есть хорошая русская поговорка: «глаза боятся, а руки делают».
Этот метод большевики и применили. Впрочем — а что им ещё оставалось?
Основа основ воинского искусства — вовремя позаботиться о пропитании.
Элеонора Раткевич. Парадоксы младшего патриарха
Что было главным из свалившихся на новую власть проблем? Голод, саботаж, погромы? Да, и голод, и саботаж, и погромы, но первый и главный вопрос был все же кадровый. У них было колоссальное количество вакансий и толпа совершенно не подходящих к этим вакансиям людей. Крохотная кучка образованных деятелей находилась на самом верхнем этаже власти, а все остальные уровни надо было закрывать теми людьми, которые имелись в наличии. А кто был в наличии? Саботирующие чиновники да едва умеющие читать обитатели городских окраин. Мат-pocbi, рабочие, прошедшие солдатскую школу, и большевики с дореволюционным партийным стажем ценились выше всего — они были хотя бы относительно грамотны, организованы и знали, что распоряжения надо выполнять. Их распределяли, как хлеб в голодный год — крохотными порциями в каждое ведомство, в расчете, что вокруг них возникнут некие островки порядка.
В этом смысле показательна история Павла Малькова, матроса с крейсера «Диана». Крестьянин по происхождению, он подростком пришел в город, устроился на завод, в 1904 году, шестнадцати лет, вступил в РСДРП(б), успел поучаствовать в революции 1905 года, побывал в тюрьме. В 1911 году его призвали на флот. От чьего большого ума было решено, что матросская служба послужит к исправлению сего закоренелого смутьяна — неведомо, но уже одно это решение показывает, до какой степени были не обременены мозгами царские сановники. С 1912 года «Диана» стояла в Кронштадте, а ее экипаж принимал самое горячее и деятельное участие в событиях 1917 года.
В октябрьские дни Мальков перемещался по охваченному смутой городу, иной раз делая то, что просят, а то и наводя порядок по собственному усмотрению. Считается, что большевики, едва придя к власти, порушили свободу слова, закрывая буржуазные газеты. На самом деле первые газеты были закрыты стихийным порядком, ну, а когда есть прецедент, отчего ж его не развивать? Вот как это было…
25 октября матрос Мальков, выполнив очередное поручение ВРК, ехал из Петропавловской крепости в Смольный.
«Дело шло к утру, светать начало, по улицам бегут мальчишки-газетчики, тащат пачки разных газет: „Дело народа“, „Новая жизнь“, „Речь“, „Новое время“, „Биржевые ведомости“ („Биржевка“, как эту газету называли)… Паршивая была газетенка, черносотенная, вечно всякие пакости печатала, не раз на моряков-балтийцев клеветала. Терпеть мы „Биржевку“ не могли. Специально о ней в Центробалте[264] вопрос ставили, принимали резолюции протеста, посылали в „Биржевку“, да она их не печатала. Вынесли, наконец, решение: просить правительство закрыть „Биржевые ведомости“, как клеветническую, буржуйскую газету Только никакого проку не было. Вот об этом-то решении я теперь и вспомнил и велел шоферу ехать в Балтийский экипаж: Приехал, говорю ребятам: пора „Биржевку“ прикрыть, нечего с ней церемониться! Есть решение Центробалта. Сразу нашлось несколько охотников.
Сели мы в машину и поехали на Галерную, в редакцию „Биржевых ведомостей“. Подъезжаем, ребята выскочили из машины, встали у входов, никому ни войти, ни выйти не дают. В это время мальчишки несут последний выпуск „Биржевки“. Газеты мы у них отобрали и выбросили, а им велели убираться. Сам же я в редакцию пошел. Вхожу. Сидят несколько человек.
— По постановлению Центробалта, — говорю, — закрываю вашу газету
