несколько скучным, пресным.
В самом деле, кто был главным врагом писателя в советское время? Цензура. Ее в литературе больше нет. Не хочу ничего идеализировать, и понятно, что на телевидении, в театре, в кино ситуация иная. Где-то прямые запреты, а где-то косвенные, но литература-то – уж точно вольноотпущенница, и думаю, даже самый оппозиционный, непримиримый писатель вряд ли сможет привести сегодня пример, как ему не позволили издать книгу, продавать ее в магазине или встречаться с читателями. Да, это скорее говорит не об отдельной исключительной территории книжной свободы – хотя по факту это именно так! – а о том, что литература сегодня властям не интересна (ну, или как вариант, что ей повезло с министрами). А с другой стороны, что в этом плохого? Формула Некрасова «поэтом можешь ты не быть…» ушла в историю. Никто никому ничего не должен. Хочешь быть либералом – будь, хочешь быть патриотом – имеешь полное право, нравится тебе быть аполитичным – никто слова не скажет. Отсюда и роль толстых журналов. Раньше было очень важно, где ты печатаешься и против кого дружишь. А сегодня правые и левые несут свои книги мимо «толстяков» прямехонько в «Редакцию Елены Шубиной», и она решает, кого издавать, а кого нет, исходя явно не из политической конъюнктуры.
Дух партийности, групповщины, союзничества из литературы ушел, выветрился, хотя особо заинтересованные товарищи и пытаются его искать. Из колхоза или совхоза, каким литература была в советское время со всеми плюсами и минусами коллективизма с его героями труда, передовиками производства, бригадами (деревенщики, горожане, военная проза, сорокалетние), литначальниками, отщепенцами, злостными прогульщиками, единоличниками, дезертирами и пр., изящная словесность превратилась в россыпь хуторов и латифундий. У одного хозяина землицы больше, у другого меньше; у одних чернозем, у других зола, песок или вечная мерзлота; кто-то ее прикупает здесь или за границей, а кто-то вынужден продавать за бесценок и наниматься на фабрику или устраиваться на госслужбу; одни свой товар импортируют, а чью-то продукцию нигде не берут; некоторые книги экранизируются, инсценируются, а другие пылятся на складах, но в целом жаловаться больше не на кого. Сумел убедить издателя вложить в твою книгу деньги, сумел завоевать читателя, заинтересовать режиссера, продюсера, литературного агента – молодец, нет – сам виноват. Это немножко жестоко, но справедливо. И разве не об этом мечтали поколения русских писателей? Как там было у Булгакова в его святочном рассказе «Воспоминание», где Ленин выводит любезную поэту формулу: «Пусть сидит веки вечные в комнате и пишет там стихи про звезды и тому подобную чепуху. И позвать ко мне этого каналью в барашковой шапке».
Собирались мы как-то с группой писателей, лауреатов российско-итальянской премии «Москва – Пенне» в каминном зале ресторана Дома литераторов, и потекли воспоминания про колысь. Как раньше в этот дом приходили одни только члены Союза, как обмывали свои книги, а в само́м каминном зале находился большой партком, и тут вершились в прямом смысле этого слова писательские судьбы. Лет двадцать или даже десять тому назад ничего кроме неприязни к этому парткому и радости от того, что его больше нет, у меня бы не было, а сейчас я сидел, слушал, как хотели, например, исключить из КПСС убежденного монархиста Солоухина, но за него вступилась «русская партия», и думал, блин, как это было круто. Монархист, член КПСС, русская партия, мой глупый земляк Солоухин зовет вас в лес соленые рыжики собирать, да плюньте вы ему в его соленые рыжики, лучше займемся икотой… Где все это?
Советская литература, равно как и литература Серебряного века, сумела создать миф. Твардовский, Кочетов, бодался теленок с дубом, соцреализм, шестидесятники, «Метрополь», самиздат, тамиздат… Эту историю интересно изучать (менее интересно в ней было жить), о ее героях любопытно писать и читать книги, дискутировать, искать архивные тайны, читать разнообразные мемуары, письма, дневники, а вызовет ли такой же интерес наше время? Да, наверное, можно будет написать биографию Прилепина, ну, еще, может быть, Быкова, а больше-то кого? При том, что есть хорошие писатели, есть замечательные романы, но вокруг них нет легенды, и когда какая-то мифология вдруг прорывается, это и ошарашивает, и радует.
Так, в 2019 году, после того как премию «Ясная Поляна» получил Сергей Самсонов за роман о Донбассе, ко мне после церемонии вручения подошла одна литературная дама и сказала со значительным видом:
– Ну понятно. Оттуда спустили указание.
– Откуда? – не понял я.
– Из администрации президента.
Поскольку я сам член жюри этой премии и на моих глазах происходило обсуждение длинного, а потом короткого списка, я мог ее легко опровергнуть, но подумал – зачем? Пусть хоть так, это ж прикольно. Администрация президента, которой заниматься, наверное, больше нечем, читает романы, интригует, лоббирует…
А если бы в самом деле вмешалась? А если бы появился у нас литературный начальник? Ну какой-нибудь там Юрий Поляков, например, и попытался бы всех построить. И были бы у него, допустим, рычаги воздействия. Комиссия по этике, по эстетике. А его бы не слушались, бузили, все ж какая-то литературная настала б жизнь. А впрочем, окончательно ничего ведь не решено и любой покой обманчив. Сегодня есть, завтра – нет. Может, все еще переменится и новая каналья в барашковой шапке займет высокий кабинет. Но пока что затишье, штиль. Можно спокойно работать.
А сейчас внимательный редактор меня поправил: людоед родился 18 декабря.
Я не нищенка (фр.).
Крестный либо приемный родитель.
«Кофе», «Пиво», «Вкусная еда» (словац.).
Цит. по: Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. – М., ГИХЛ, 1959–1962. Том 5. Романы, повести. С. 567–568.
Б. Екимов «Прощание с колхозом».
Впервые произнесена на вручении Е. Г. Водолазкину литературной премии Александра Солженицына.
