— Да, — сказал мальчик, — они не посмеют… Это некорректно.
— Недозволенный прием, — подтвердил Малянов. — Так?
— Так. А вот со мной дозволенный?
— Чего-то я не понял, — сказал Малянов. В это время в дверь позвонили.
— Это что? — спросил Малянов обеспокоенно. — А?
— Иди, открывай, — сказал мальчик.
— Зачем? — спросил Малянов.
— А так. Ты посмотри, что на улице делается.
Малянов вскочил и раздернул шторы. Природа взбесилась. Окно дрожало. В него то и дело били мощные порывы ветра. Стекла жалобно дребезжали. Сверкнула молния. Вдали загрохотало. А через секунду оглушительный треск заставил Малянова вжать голову в плечи… Свет замигал. Малянов подбежал к телефону, сорвал трубку, дунул в микрофон, постучал по рычагу. Телефон безмолвствовал… В дверь снова позвонили…
На лестнице перед Маляновым стоял крупный человек и смущенно улыбался.
— Простите, — сказал он. — Дмитрий Андреевич? Вдалеке прогремел раскат грома.
— Алексеевич, — недовольно сказал насторожившийся Малянов.
— Да, да, простите, мне говорили, Алексеевич…
— Кто говорил?
— Э-э-э… В жакте, — быстро сказал посетитель и заглянул через маляновское плечо. — А-а-а-а! Вот и он! Видите ли, сын у меня потерялся. Валерка, иди сюда!
Малянов оглянулся. Мальчик стоял в прихожей и насупившись глядел на пришедшего.
— Мать все глаза проплакала, все участки, все морги и больницы обзвонила, а ты вот где! Уши-то надеру! Ради бога, извините нас пожалуйста!
— А документы у вас есть? — спросил Малянов безнадежным голосом.
— Господи! — сказал пришедший. — Ради бога! Вы к нам приходите! Он у нас такой, ей-богу… Сейчас!
Гость начал ковыряться в заднем кармане брюк, достал оттуда мятый паспорт и зеленую корочку метрики:
— Вот, пожалуйста! Валерка, ты чего стоишь, пошли!
— Не надо, — сказал Малянов потерянно. — Я… в-в-вам верю…
— Вот. — Гость спрятал документы и протянул Малянову маленькую белую картонку: — Вот моя визитка. Я и моя жена… Короче, если что нужно, я всегда и жена тоже… Я вам, надеюсь, пригожусь… Пошли, Валерка, пошли, не будем дяденьке мешать, он у нас работает… До свидания.
Малянов поспешно протянул руку гостю, и они расстались. На улице снова загрохотал гром.
— Да, — сказал Малянов. — Конечно. До свидания…
Гость взял мальчика за руку и они медленно начали спускаться вниз по лестнице. Малянов захлопнул дверь и повертел визитную карточку: белая картонка была абсолютно чиста с обеих сторон.
Малянова осенило. В один прыжок он оказался на лестнице и помчался вниз… Когда он, как пробка, вылетел на улицу, она была абсолютно пуста и тиха. И в это время где-то далеко закричал ребенок. Малянов бросился на крик, завернул за угол и остановился: на небольшой площади было полно народа. Все смотрели вверх, прикрывая лица ладонями, черными очками и специально закопченными осколками стекол. На солнце наползала черная тень луны…
Это было затмение…
Было отвратительно тихо. Адский лик луны дышал смертью. И только где-то далеко, чуть слышно, кричали дети…
Малянов попятился.
Малянов задыхаясь и придерживая локтем большую белую папку, с лету брал один лестничный марш за другим. Где-то приблизительно на уровне восьмого этажа на ступеньках, скорчившись, сидел маленький жалкий человечек, положив перед собой серую старомодную шляпу. Малянов обошел его и стал подниматься дальше.
— Не ходите туда, Дмитрий Алексеевич, — вдруг сказал человечек. Малянов остановился и посмотрел на него. Это был Глухов. Он встал, подобрал шляпу, с трудом распрямился, держась за поясницу. Лицо Глухова было вымазано чем-то черным. Глухов поправил очки и сказал, едва шевеля губами:
— Еще одна папка, белая. Еще один флаг капитуляции.
Малянов молчал и ждал, что он еще скажет.
— Понимаете, — проговорил наконец Глухов, слабо похлопывая шляпой по колену. — Капитулировать всегда неприятно… В прошлом веке, даже, говорят, стрелялись, чтобы не капитулировать.
— В нашем — тоже случалось.
— Да, конечно, конечно. Но в нашем веке стреляются, потому что стыдятся других, а в прошлом стыдились себя. Теперь мы почему-то считаем, что человек всегда может договориться сам с собой.
— Не знаю. Может быть.
— Я тоже не знаю, — сказал Глухов тихо. — Я столько времени думал об этом… И столько еще предстоит… Так всегда было, во все века.
— Я понимаю, — сказал Малянов. — Просто иногда чужие раны больнее.
— Ради бога! — прошептал Глухов, вытирая тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. Он попытался улыбнуться. — Я бы никогда не осмелился. Как я могу вас отговаривать или советовать? Но вы знаете, что я все думаю? Почему мы так мучаемся? Я не могу разобраться.
Малянов молчал. За стенами отчаянно завывал ветер, гремели громовые раскаты. Глухов зашевелился, вялым расслабленным движением нахлобучил свою смешную шляпу и сказал:
— Ну что ж, прощайте, Дмитрий Алексеевич. Мы, наверное, никогда больше с вами не увидимся, но все равно очень приятно было с вами познакомиться. И чай вы отлично умеете заваривать.
Глухов опустил глаза и начал медленно спускаться. Малянов постоял немного и, твердо ступая, пошел дальше… Когда Малянов подошел к двери, далеко внизу, перекрывая шум этой странной вновь обрушившейся бури, заскрипела и глухо бухнула дверь… Малянов надавил кнопку звонка, но за дверью было тихо. Малянов подождал и не отпускал кнопку, пока не послышались шаги и голос Вечеровского не спросил:
— Кто там?
— Это я. Открой.
Замок щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге появился Вечеровский. Его трудно было узнать: чудесный клетчатый костюм был продран, на левой стороне пиджака зияла большая жженая дыра. Вечеровский был неимоверно грязен.
— Заходи, — сказал он хрипло, ворочая на закопченном лице белками глаз.
Некогда шикарная комната была полностью разгромлена… Посредине ковра красовалась обугленная дыра, из которой торчали горелые планки паркета… Пятна черной копоти на стенах. Тонкие черные нитки сажи, плавающие в воздухе… Сплющенные, раздавленные, разбитые детали звукоаппаратуры, осколки аквариума… Изъеденные кислотой занавески… Горы растрепанных книг… В одном из углов валялась куча опаленного каким-то адским огнем тряпья — это были костюмы Вечеровского…
Вечеровский молча взял у Малянова папку и прошел в соседнюю комнату. Малянов как сомнамбула последовал за ним. Комната была абсолютно пуста и лишь по центру стоял старинный несгораемый шкаф с двумя отделениями.
— Здесь всё? — спросил Вечеровский.
— Всё, — сдавленным голосом подтвердил Малянов.
Вечеровский вытащил из кармана связку ключей и загромыхал запорами. Весь сейф был забит разноцветными толстыми папками. На корешках пламенели написанные красным фломастером фамилии: 3.3. Губарь, В. С. Глухов, А. П. Снеговой, В. А. Вайнгартен и какие-то еще.
Малянов обалдел. Потом потрогал кончиками пальцев корешки.
— Едрысь тя в койку… — сказал он тоскливо — Нафинкен-дулили… Они ж тебя убьют.
— Не думаю, — сказал Вечеровский. — Промахнутся. Пошли.
Они пришли на кухню. Она не пострадала. Все в ней было в порядке. Даже кофейная аппаратура, с которой возился Вечеровский. Он поставил на стол кузнецовскую чашку и граненый стакан, в которых дымился черный кофе. Вечеровский вытер руки о полотенце, сел за стол, пододвинул к себе стакан и отхлебнул горячий напиток… Руки у Вечеровского были в копоти и машинном масле.
— Ну и глупо, — сказал Малянов.
— Что именно?
— Ты же уникальный специалист. Ты же первый в Европе, задница!
Вечеровский промолчал.
— У тебя же есть твоя работа! Работай! Работай, черт тебя подери! Зачем тебе понадобилось связываться со мной?.. С нами…
— Значит, ты ничего не понял? Моя работа. За мою работу оно лупит меня уже полгода… Раньше, правда, как выяснилось, покупало…
Вечеровский помолчал и выразительно обвел глазами свою шикарную кухню…
— Пижон, — сказал Малянов. — Есть в тебе что-то от этого, как его…
— Есть, — согласился Вечеровский. — От всех. Больше всего от Глухова. Жажда спокойной жизни, жажда безответственности. Станем травой и кустами, станем землей и цветами… Я тебя раздражаю?
— Да пошел ты…
— Я хочу все-таки объяснить тебе, что происходит. Мы ведь имеем дело с законом природы. Так?
— Так.
— Так вот, воевать против законов природы — глупо. Капитулировать — стыдно. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Это банально. Но в этом тысячелетний опыт всего человечества… Мы не привыкли к тому, что природа проявляет себя так, как она проявила себя в отношении нас…
За окном сверкнула молния, громыхнул железными перекатами гром.
