Бессменный ведущий программы «Зеркало» Николай Сванидзе сейчас углубился в историю. И это отнюдь не случайное увлечение. Для него исторические хроники не модный продукт, который нынче хорошо продается. Он и себя, и своих героев, казалось бы, очень далеких от политики, не мыслит вне времени…
Грузинская фамилия Сванидзе не редкая, но и не слишком распространенная. К первой жене Сталина, Екатерине Сванидзе, семья не имела никакого отношения, но 37-й год на себе испытала сполна. Дед Николая Сванидзе был секретарем тифлисского горкома партии. В его подчинении находился Лаврентий Берия. Они не ладили, и, возглавив НКВД, Берия этого не простил. Чтобы спасти друга, Серго Орджоникидзе I перевел Сванидзе министром на Украину, но и это не помогло. Во время одного совещания его вызвали к Генеральному секретарю ЦК КП(б) Украины Станиславу Косиору. Оставив пиджак на спинке стула, Сванидзе направился в его кабинет. Там его взяли под стражу и перевезли в Тифлис. Бабушка Николая положила партбилет на стол и, взяв малолетнего сына в охапку, уехала в Москву, к родной сестре, которая жила в «доме на набережной». Почти через двадцать лет, при получении документов о реабилитации мужа, ей посоветовали не смотреть протоколы его допросов…
— Николай Карлович, ваш папа так и жил у тети?
— Какое-то время. Потом он связался со шпаной, чуть не угодил в тюрьму. Бабушка отправила его в Сухуми, где он, окончив девятый класс и прибавив себе год, ушел на фронт. Вернувшись, поступил в МГУ на исторический факультет, где и встретил мою маму. Я родился через десять лет после окончания войны. Жили мы на улице Матросская Тишина, где-то между тюрьмой и сумасшедшим домом, в большой коммунальной квартире. Несмотря на более чем скромный достаток семьи (мама преподавала в школе, отец был экскурсоводом в Политехническом музее), у меня была няня. Маме нев'ыгодно было сидеть дома. Няня была молода, и солдатики из воинской части, находящейся недалеко от нас, приударяли за ней. Это из-за нее я поначалу болел за ЦСКА. А вообще, футбольным болельщиком я стал благодаря отцу. Первое, что я увидел на экране телевизора, был футбол. Отец смотрел какой-то матч. Однажды, следя за игрой любимой команды, я обнаружил, что люди в белой форме ее обыгрывают. Я спросил отца: «Кто это?» Он ответил: «Торпедо». И мои симпатии переметнулись на сторону сильных. Я до сих пор поклонник «Торпедо». Конечно, я и за нашу сборную болею. Правда, одно расстройство. Почему вы решили поступать на истхрак МГУ? В школе меня мало что увлекало, но читать любил, был чистый гуманитарий. Лето 72-го года, как помню, было жаркое. Под Москвой горели торфяные болота. Я пришел подавать документы и увидел, как в бассейне перед корпусом гуманитарного факультета купаются. После школьных запретов это произвело на меня такое впечатление свободы, что я решил: непременно поступлю. Те годы вспоминаю с любовью. Студенчество — это особая планета, особый воздух. Это романы, мужская дружба. Мы жили по своим законам: нельзя предать друга, нельзя покуситься на девушку друга. Эти запреты, которые сейчас кажутся устаревшими, составляли значительную часть жизни. Конечно, были и прогулы, и жуткие пьянки. Меня выручил хороший генофонд. Генетически я не был расположен к пьянству. Для меня оно было лишь приправой к дружескому общению. После окончания МГУ я по распределению попал в Институт США и Канады, потом стал преподавать в Историко-архивном институте, занимался репетиторством.
«ТВ-парк», 15.07.2004 г.
«Что-то у известнейшего, безмерно талантливого тележурналиста Николая Карловича Сванидзе большой, мокрогубый; мерзкий рот все больше и больше кривится НАЛЕВО. Косоротость очень сильно прогрессирует. Как этот факт объясняет медицина? Может, от вранья рот становится кривым на одну сторону?
Нервная у них «работенка», одним словом».
«Да, признак верный. Ухмыляться полумордой можно только неискренне».
«Русский форум», Интернет против телеэкрана, 22 мая 2004 г.
Сванидзе как зеркало антирусской демократии
Николай Карлович Сванидзе родился в 1955 году в семье видного «работника идеологического фронта», по слухам, едва избежавшего репрессий в конце сталинской эпохи. Предки будущего трибуна демократии были революционерами и убежденными меньшевиками, присоединившимися к большевикам по тактическим соображениям и по велению времени. Возможно, именно под давлением семейных традиций маленький Коля с самого раннего детства чувствовал себя до некоторой степени аристократом. Его инаковость остро ощущали и сверстники — за что Карлушу (это прозвище закрепилось за ним еще в раннем детстве) порой поколачивали. Наверное, поэтому он рос мальчиком боязливым, замкнутым и очень-очень угодливым. Уже в самом раннем возрасте стало заметным его болезненное честолюбие. Карлуша хорошо учился, всегда тянулся к общению со взрослыми, стремился всячески показать себя, добиться признания.
Он заслужил благоволение школьного начальства самым простым способом — сверхактивным участием в том, что называлось «общественной работой». Сначала юный гайдаровец, извините, тимуровец Сванидзе перерывал все окрестные свалки в поисках макулатуры и иного вторсырья, которое потом с гордым видом тащил пионервожатым и преподавателям. Став старше, он понял, что не обязательно самому возиться в грязи, если можно велеть другим это делать. Из лучшего октябренка он перешел в лучшие пионеры, а затем стал комсоргом школы, сделав себе имя как борец с «пережитками религиозного сознания». Именно его, трогательно заикающегося от волнения при произнесении «святых» слов Ленин, Партия и т. д., всегда отправляли на разные слеты и смотры. Преподаватели не опасались за поведение юноши знали, что интеллигентный, застенчивый, особенно с девушками, Карлуша не напьется, не устроит дебош.
Думается, что такое доверие учителей и пионервожатых создало почву для самых первых сплетен о том, что Коля Сванидзе — ябеда. Так Карлуша и покинул школу с репутацией наушника. Грязный шлейф инсинуаций каким-то образом дотянулся до светлых аудиторий МГУ на историческом факультете Карлушу тоже воспринимали как ябеду.
Студентом Сванидзе был старательным, но научными успехами не блистал, выделяясь лишь на привычной ниве общественной работы. Поэтому многие однокашники были удивлены тем, с какой легкостью Карлуша попал на работу в считавшийся тогда суперэлитным Институт США и Канады. Некоторое источники утверждают, что именно в недрах этого руководимого печально знаменитым академиком Арбатовым научного учреждения свила в ту пору одно из своих основных гнездышек американская резидентура. Нам неизвестно, состоял ли наш герой в каких-либо отношениях с представителями заокеанских спецслужб, однако близко знавшие его люди говорят, что именно в тот период жизни появилась у Сванидзе до сих пор полностью не изжитая привычка оглядываться и сильно вздрагивать даже при легком шуме за спиной.
О жизни Карлуши в восьмидесятые годы известно немногое. Ясно одно — академическая карьера ему не удалась, пришлось зарабатывать на жизнь репетиторством, а затем преподавать историю нового времени стран Западной Европы в заштатном, но очень либерально-демократическом МГИАИ.
На телевидение Сванидзе попал в 1991 году — по приглашению своих приятелей Сергея Малашенко и Евгения Киселева. Сначала Карлушу сделали начальником информационно-справочного отдела. Старожилы еще помнят, как почтителен с каждым встречным был начинающий телевизионный чиновник. Сванидзе старался понравиться всем без исключения, и от его назойливости бегали даже уборщицы. Тогда многим казалось очевидным, что этот чересчур любезный человечек никогда не займет более высокого положения.
В ту пору второй канал был своеобразным плацдармом, на котором сосредоточили свои силы радикал-демократы перед операцией по захвату всего телеэфира. Начавшаяся в 1992 году экспансия оттянула с РТВ наиболее качественные ресурсы демократов на другие каналы прежде всего на НТВ. Прочно вцепившийся в свое кресло Сванидзе лишился наиболее сильных конкурентов. Его продвижению помогло тесное взаимодействие с начальником службы информации ВГТРК Сергеем Добродеевым. Он вырос до комментатора информационной программы «Вести», затем стал политическим обозревателем телеканала «Россия», автором и ведущим программ «Лицом к России», «Контрасты».
Случай доказать свою полную преданность демократическому режиму представился Карлуше в октябре 1993 года. В ночь с 3 на 4 октября, когда десяток бойцов генерала Макашова и тысячи простых русских людей пытались свернуть голову плюющейся ядом гадине телевещания, Карлуша вместе с Анатолием Лысенко и Сергеем Торчинским обеспечивал вещание из резервной телестудии на Ямском поле.
Находясь в относительном отдалении от грохочущих очередей останкинского расстрела, Сванидзе, тем не менее, переживал события необычайно остро. Многие помнят тогдашние «Вести» побелевшая, с воспаленными глазами, еще более, чем обычно, перекошенная физиономия Карлуши, кривящийся в оскале рот, брызги слюны на губах. Раскачиваясь, как на молитве, он почти кричал о том, как «маргинальные силы» убивают «молодую демократию», он требовал крови тех, кто посягнул на опутавшего страну сетями лжи телемонстра. В его речах больше не было обычной угодливости — в них были страх и ненависть. Его коллеги припоминают, что Сванидзе с трудом дотягивал до конца каждого выпуска, а потом, как-то странно корчась, опрометью выбегал из студии, возвращаясь с каждым разом все более осунувшимся, с нездоровым блеском в глазах.
