и сразу закройся, Сезам!
Стоят ворота глухие к молящим глазам и слезам».
И вот эти глухие ворота, этот символ черствости, это "Москва слезам не верит" приводит поэта к поэме "Семь дней недели". Главный конфликт тут — между изобретением, спасающим жизнь и мертвечиной чиновных роботов.
"Нужны сердца железные".
А живые не надо изобретать, их и так больше, чем надо… И партийный босс, в чугунной шляпе от которого все зависит "идет с приличной лысинкой, с какой-то лисьей крысинкой".
Поэма, опубликованная в "Новом Мире", произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кирсанов сразу же попал в "чужие". Но поэт распрямился и снова согнуть его не удалось. Появляется поэма "Сказание о царе Максе-Емельяне", в которой наряду с главами слабыми, есть блестящая аллегория — карусель царей. Она так похожа на "коллективное руководство":
«Царь садится и царит,
С трона речи говорит,
Оду пишет одописец,
Лик рисует живописец…»
А толпа желающих «поцарить» поторапливает его:
"не тяни, цари скорей!"
Он сходит с карусели и все начинается снова:
«Только сходит — новый всходит.
Царь садится и царит,
С трона речи говорит…»
Так и вертится эта очумелая карусель… А рядом с этим лубком появляется у поэта и глубокая, тонкая лирика. В этом жанре лучшее у него — цикл "Следы на песке":
«В начале не было ни мира, ни тебя,
ни моря, ни песка.
Дышал туман, клубились облака…
Как появился мир? Кто океан раскрыл?
Откуда ты взялась?»
Это стихотворение, названное "В начале", завершается так:
«Мир создан для того,
чтоб сотворить и показать тебя».
Или стихи, ставшие романсом: (муз. Таривердиева):
«У тебя такие глаза, словно в каждом по два зрачка,
Как у самых новых машин.
По ночам из шоссе в шоссе
пролетают машины, трубя
Двумя парами фар…
У тебя двойные глаза, их хватило б на два лица…»
Итак, тридцать лет Кирсанов наступал на горло собственной песне, но песня победила.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Пропавшее поколение
Так ли уж гордо звучит «человек?
Юрий Одарченко.
Эта часть книги самая обширная. О тех, кто начал публиковаться в тридцатые годы, а то и в дни войны.
Часть этих так называемых «ровесников октября» и немного более младших, просто и не могли иметь никаких традиций по причине беспрецедентной в истории мировых литератур немыслимой безграмотности, нередко почти в открытую поощрявшейся властями, а те, кто всё же имел какое-то подобие общей культуры, старались как можно крепче забыть то, что им досталось от отцов, по причине верноподданности, романтической веры или просто страха.
Безграмотность этих «сталинских соколов» от литературы была весьма воинственна, агрессивна и возводилась официально в правило. Это поколение, в котором процент широко печатавшихся непоэтов, выросших из полковых газеток, был немал.
Оговорюсь, что всех погибших или отсидевших не стоит производить чуть ли не в великие. Не надо, как писал позднее И. Бродский, терновый венок автоматически превращать в лавровый.
Попытка, начатая еще пролеткультами, "свой, новый мир построить" притащила бесчисленное количество имен стихотворцев и постарше, и этого поколения.
Поэзия ушла из их "нового мира", как песок сквозь пальцы.
Но это поколение (за исключением действительно талантливого меньшинства, таких как К. Симонов, Дм. Кедрин, Д. Самойлов, Ю. Левитанский, Б.Окуджава и ещё несколько человек) действительно оказалось единственным идеологически надежным.
Кентавр, созданный партией из перепевов Маяковского горланства-главарства и подражаний пушкинским ямбам, оказался чучелом. Почти половина списочного состава СП СССР в описываемый период принадлежала именно к этому славнейшему поколению, о коем писать не всегда интересно, а вот читать — интересно почти всегда
О нём и написана вторая часть этой книги.
10. ОСЛЕПЛЕННЫЕ ЗОДЧИЕ (Дмитрий Кедрин)
Дмитрия Кедрина убили неизвестные люди. Такова официальная версия. Кто они? Уголовники. С этим нельзя не согласиться. Уголовники, поскольку убийство ножом из-за угла для них естественно. И в прямом смысле, и в переносном. А нож может иметь вид винтовки вертухая или "калашникова", террориста любой национальности, может иметь и вид медикаментов, при помощи которых здорового человека можно сделать шизофреником. Все это в СССР делалось руками уголовников или, как именовали их на ином жаргоне "социально-близких".
На них коммунисты опирались еще до всех революций. Примеры? Камо, а так же Коба (Джугашвили) — знаменитые грабители банков, прежде всего тифлисских…
Так что Кедрина в любом случае убили уголовники…
Может и простые, но вернее — "королевские пираты" — уголовники на службе у пахана Кобы. Да и какому пахану или атаману не надоели бы невежливые намёки, постоянно проскакивающие в печать через кретинов-цензоров?
А появлялись такие намеки в самые что ни на есть глухие годы! Стихотворение Кедрина "Алена-Старица" написано (и опубликовано!) в 1938 году. Старуха-нищая, которой довелось "важивать полки Степана Разина" сидит в застенке. "Судья в кафтане до полу" допрашивает ее, что делала, мол, она
"в погибель роду цареву, здоровью алексееву".
Это ведь в те годы написано, когда и военачальников, и врачей, и инженеров — всех обвиняли во вредительстве, когда газеты истерически раздували манию преследования, когда в каждую ночь по десятку пытали и по несколько
десятков допрашивали в одной только Москве…
В Зарядьи над осокою
Горит зарница дальняя,
Горит звезда высокая.
Терпи, многострадальная!
А тучи, словно лошади,
Бегут над Красной площадью.
Все звери снят, все птицы спят,
Одни дьяки людей казнят.
Цензура оказалась еще тупее, чем мы себе ее представляем. Под последней строкой этого стихотворения с первой его публикации стоит дата: 1938.
Имя Дмитрия Кедрина прославило стихотворение "Зодчие". Написанное в те же предвоенные годы, оно повествует о мастерах, построивших храм Василия Блаженного и ослепленных по приказу Ивана Грозного.
..И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие: "Можем!
Прикажи, государь!" И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его Церковь
Стояла одна такова…
В этом стихотворении о вечном конфликте искусства и власти, духовной свободы и прихоти тирана, грозный царь изображен злодеем, но всё же злодеем величественным. Это конечно пугает, но отчасти ведь и героизирует образ, как во второй части эйзеиштейновского фильма. И должно было пройти лет двадцать, пока выветрились следы этого невольного кедринского возвеличения.
Приведу тут для сравнения строки из начала ранней поэмы А. Вознесенского "Мастера", интонационно уже откровенно скоморошьей и тем полемизирующей с "Зодчими" именно в трактовке образа Ивана: если у Кедрина царь действительно грозный, то у поэта шестидесятых годов — его образ предельно снижен:
"У царя был двор,
на дворе — кол, на колу не мочало:
человека мотало!"
Правда и у Кедрина в поздней его поэме "Конь" царь тоже показан без всякой романтизации.
Да ещё и многие коллизии напоминают о тех же тридцатых годах. Хотя бы сцена в кабаке, когда подвыпивший зодчий в ответ на вопрос, много ли царь Феодор «отсыпал серебра и злата» ему за строительство кремлевской стены архитектор говорит:
"от каменного бати дождись
железной просфоры"
А далее:
"И дело федькино умело
Повел придворный стрекулист.
Сам Годунов читал то дело
И записал на первый лист:
Пускать на вольную дорогу
Такого вора — не пустяк,
Поскольку знает слишком много
Сей вор о наших крепостях.
Ситуация более чем типичная для тридцатых…
И вот великий зодчий отправлен на Соловки. Опять точный адрес: первый массовый лагерь уничтожения мыслящих был устроен именно там, в древнем знаменитом монастыре. Но поэма не ограничивается параллелями политическими, а то был бы памфлет, а не поэма!
Тогда как перед нами произведение и пластичное, и многокрасочное. Не только Грозный, или вся эта власть, губящая художника — тут еще крупнее: не просто эпизод из русской истории, а куда более крупная всевременная тема гения, загубленного его современниками — она непреходяща. Она звучала или звучит во всех странах мира. Две тысячи лет назад в Деяниях апостолов рассказано, что Стефан перед судилищем Синедриона говорит: "Жестоковыйные! Кого из пророков не гнали отцы ваши!»
