«В этом тяжком испытании ему помогла выстоять любовь к хозяину, но, кроме того, в нем крепко сидел простой хоббитский здравый смысл: в глубине души он твердо знал, что такое бремя ему не по силам, пусть даже видения и не совсем обманные. Хватит с него и собственного сада, незачем превращать в свой сад целое царство; есть у него свои руки — и ладно, а чужими руками нечего жар загребать».
Мало–помалу проявляется натура и у других обитателей Хоббитании: Толкиен с удовольствием раскрывает черты их характера. Так, старый Бирюк, представший поначалу неотесанным ворчуном–простофилей в окружении своры злобных псов, на поверку оказывается не таким уж простаком и брюзгой. Он сразу смекнул, что к чему, когда к нему заявился странный чужеземец. Рассказывая про Черного Всадника, посланца Саурона, при виде которого даже псы его от страха прижали хвосты, Бирюк лукаво подметил:
«Услышал я, помню, что вы отбились от прямой родни, от Брендизайков, и пристали к троюродному деду, — ну, говорю, добра не жди. Старый Бильбо кашу заварил, а расхлебывать вам. Он богатства–то, поди, не трудами праведными в дальних краях раздобыл. А теперь и нашлись такие тамошние, которым очень стало интересно: чьи это драгоценности зарыты у него в Норгорде?»
Фродо, хранивший у себя на груди Кольцо, из–за которого черные всадники и гнались за ним по пятам, понял, к чему клонит старик: «Фродо смолчал: сварливый Бирюк угодил в самую точку».
Тут молодой хоббит испугался и сильно пожалел, что не сдружился с Бирюком раньше. Бирюк вырос в глазах хоббитов, и не без помощи Тома Бомбадила, лесного владыки:
«…только все же было странно, что чаше других Том поминал того же Бирюка… Руки у Бирюка — чуткие к земле, он работает жарко, а глядит в оба глаза. Он обеими ногами стоит на земле и, хоть шагает валко, не оступился еще ни разу, — так поняли Тома хоббиты».
И все же странный он, этот Бирюк, истовый страж рубежей Хоббитании. Да и грибы, которыми он потчует дорогих гостей, тоже странные — вызывают необычные видения, а ему самому дают особенную силу, которую он тщится скрыть за своим нелюдимым, угрюмым обличьем.
Но самым горестным испытанием для маленького народа стало «осквернение Хоббитании» — один из основных эпизодов в произведении Толкиена. Освободившись от чар Кольца и ратных дел, хоббиты вдруг столкнулись с суровой действительностью, и это было тем более ужасно, что доселе их маленький край был надежно защищен. Ну а в том, что Хоббитанию захватили лиходеи, повинен был Лотто, сродник Фродо. Впрочем, определенная вина за то лежала и на самом Фродо. Однако не ему будет суждено освободить Хоббитанию от захватчиков, а Мерри и Пиппину, доблестным военачальникам, снискавшим славу на полях брани.
Мерри поверг одного из назгулов, поразив его в колено (рана сама по себе имеет важный эзотерический смысл), покуда Эовин, рискуя жизнью, отбивалась от этой мерзкой твари. А Пиппин, состоявший на службе у Денэтора, прославился, когда схлестнулся с Троллем, который едва его не прихлопнул. Силу, доблесть и мужество они укрепляют чудесным напитком «здравуром». А Фродо, в отличие от них, стремится избежать кровопролития: он уже раз отказался принять меч от Арагорна. Раны изменили его, пережитые невзгоды сделали едва ли не святым. Фродо щадит Сарумана, хотя тот только что пытался его убить. И не требует взамен благодарности. Тогда падший чародей Саруман ему и говорит:
«Да ты и вправду вырос, невысоклик. Да–да, ты очень даже вырос. Ты стал мудрым — и жестоким. Теперь из–за тебя в моей мести нет утешения, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твое милосердие!»
Но если посвященный Саруман понимает, что почтительность к нему со стороны хоббита, возросшего и физически, и духовно в страданиях, есть не что иное, как проявление душевной слабости, о Мерри этого не скажешь: он жаждет поскорее покончить с захватчиками:
«И ты, дорогой мой Фродо, извини, конечно, ни аханьем, ни оханьем не спасешь ни Лотто, ни Хоббитанию».
И прибавляет:
«Укрываться… не согласен. Все, я вижу, только и делают, что укрываются, хотят отсидеться, а это бандитам только на руку… Нет, надо действовать немедля… Да, поднимать мятеж! Поставить на ноги всю Хоббитанию!»
Борьба хоббитов за освобождение Хоббитании играет важную роль по многим причинам: с одной стороны, речь идет о завоевании в бою права на привычную жизнь. Не случайно старик Скромби говорит Фродо:
«Только извините, грубо скажу, не по делу вы уезжали. Это же надо — продать Торбу–на–Круче, и кому? Вот где и началось безобразие».
В словах старика звучит явный намек на то, что в постигшей Хоббитанию беде Фродо повинен, быть может, не меньше, чем его родственничек Лотто. А дальше старик продолжает так:
«Вы там разгуливали в чужих краях, загоняли на горы каких–то черномазых — если, конечно, верить Сэму, хотя, зачем вы их туда загоняли, я у него не допытывался. А тут — набежали какие–то сукины дети, срыли нашу Исторбинку, и картошки мои пошли псам под хвост!»
Следом за вселенской битвой, произошедшей после войны чародеев — Гэндальфа с Черными Всадниками и назгулами, началась война куда более прозаическая — грабительекая: банда лиходеев учиняет разбой в Хоббитании и порабощает ее обитателей. Надо действовать — решительно и беспощадно. И если кто и сопротивляется бандитам и хоть как–то сдерживает их за пределами их логова, в Смиалах, так это, разумеется, хоббиты–беляки — Туки. Однако им недостает настоящих, геройских предводителей.
Между тем бандиты стремятся установить порядок, подобно всем диктаторам. «Порядок надо навести, чтобы все вы себя помнили», — заявляет Фродо один из бандитов. А теперь давайте поглядим, что это был за порядок, когда бразды правления взял в свои руки самозванец Лотто, а за ним — Шаркич.
«Памятные, любимые дома будто смело; кое–где чернели пожарища… Между Озерным побережьем и Норгордской дорогой громоздились уродливые новостройки. Там, где прежде была тополиная аллея — не осталось ни деревца. А дальше… торчала громадная кирпичная труба, извергавшая клубы черного дыма».
Оскверненная Хоббитания до боли напоминает страну с поруганными тысячелетними жизненными устоями, пошатнувшимися под натиском промышленной революции, которую, со всеми ее пороками, как мы дальше увидим, неустанно осуждал Толкиен, отказавшийся даже пользоваться своим автомобилем.
Механизм адской машины прогресса, по словам фермера Коттона, был запущен так:
«Начал все это паскудство Чирей… ему, видно, хотелось прибрать все на свете к рукам и стать самым–самым главным. Глядь — а он уже нахапал выше головы и подряд скупает мельницы, пивоварни, трактиры, фермы и плантации трубочного зелья».
Таким вот образом Лотто, сиречь Чирей, и стал первым в истории Хоббитании капиталистом; установленный им «капиталистический» порядок и приведет вскоре к разорению благоденственной Хоббитаии. В действительности же этот самый Чирей извратил понятие «капитализм», превратив его, если угодно, в фашизм, а вернее — большевизм. Бандиты, повинные в обнищании, характерном для всех коммунистических стран, называют себя «учетчиками» и «раздатчиками», в точности как во времена Ленина, когда отряды продразверстки разъезжали по деревням и отбирали у крестьян хлеб — так сказать, реквизировали.
«Шныряли, обирали, взвешивали и куда–то для сохранности увозили. Учета было много, а раздачи, можно сказать, никакой».
Как мы уже говорили, произведение Толкиена не следует рассматривать как притчу или аллегорию. Но в главе «Оскверненная Хоббитания», написанной в 1940–е годы, — а это было самым страшным десятилетием XX века — предостаточно сходства с тоталитарными системами, которые в то время противостояли друг другу с целью завладеть богатствами всей планеты. В этой же главе ощущается и тревога Толкиена за состояние природной среды, особенно при появлении Шаркича, то бишь Сарумана, поклявшегося отомстить хоббитам (повинным в том, что онты напали на Изенгард), сделав их землю «навеки бесплодной»:
«Охранцы у него под рукой ходят, а он им: круши, жги, ломай! Теперь и убивать тоже велит. Вот уж, как говорится, хоть бы дурного толку — нет, и того незаметно, все без толку. Рубят деревья, чтоб срубить, жгут дома, абы сжечь, — и ничего, ну совсем ничего не строят… Ну, с тех пор как Шаркич явился, зерна и не надо. Они там только трах–бах и пых–пых: пускают вонючий дым; ночью–то в Норгорде, поди, и не уснешь. И гадят — нарочно, что ли, не понять; загадили Нижнее озеро, а там и до Брендидиума недалеко. В общем, ежели кому надо, чтобы Хоббитания стала пустыней, то все оно правильно».
Грохот, грязь, продразверстка, уничтожение деревьев и целых лесов, старых трактов и домов — это и есть комплексная программа технократической модернизации, блестяще разоблаченной Толкиеном, за что он и заслужил славу у студенческой молодежи, рьяно выступавшей против общества потребления в 1960–х годах, а потом вдруг почему–то присмиревшей.
