И Израиль, задыхаясь от собственного благородства, оставил свои земли смертельному врагу.
Мысленно ставя себя на место израильского руководства того времени, я понимаю, что в то время трудно было себе представить, что жертва окажется бессмысленной, что она не помешает прогрессивному человечеству гневно протестовать против незаконного захвата Израилем чужих территорий и массового изгнания ни в чем не повинных арабов с территорий, на которых их предки мирно жили задолго до того, как с лица Земли исчез последний динозавр. Трудно было понять, что антисемитизм никуда не делся. Трудно было признать, что он вечен, как Вечный Жид, а, может быть, еще вечнее. Трудно было представить себе, что прогрессивное человечество по-прежнему мучительно страдает от так и не решенного еврейского вопроса и по-прежнему мечтает об окончательном его решении. И все же… И все же…
Каждый, комментатор, пишущий о Ближнем Востоке, счел своим долгом охарактеризовать смерть Арафата как начало новой эры в «мирном процессе». Это, конечно, чушь. Дальнейшее развитие «мирного процесса» нетрудно предсказать. Новый «раис», недавно утвердившийся в кресле своего кровожадного предшественника, непринужденно и без малейшего поползновения сказать спасибо, примет все, что Шарон, в тщетной надежде отсрочить гибель своей страны, ему преподнесет. Затем он скажет, что этого мало и потребует чего-нибудь еще. И еще. И еще. Если Израиль попытается возражать, последует новая интифада, и сионистские зверства против беззащитных «палестинцев» привлекут внимание мировой общественности, а взорванные автобусы и в упор расстрелянные арабами еврейские дети и беременные женщины — не привлекут. Международное общественное мнение вновь твердо встанет на сторону арабов. Выбор, стоящий перед Израилем — уничтожить врага или погибнуть — станет еще более очевидным. Теоретически возможно, что безвыходная ситуация выдвинет на первый план мудрого лидера, у которого достанет мужества сказать, что после шестидесяти лет безуспешных попыток достичь мира с арабами, Израиль меняет свою политику в пользу бескомпромиссной самозащиты. Не исключено, что миролюбивая международная общественность навалится всем кодлом и задавит Израиль за отказ лечь и умереть. Я полагаю, что этого не произойдет. Мир будет исходить ненавистью к евреям, и вонь при этом будет стоять до неба, но к этой ненависти будет примешано неизбежное и заслуженное уважение к победителю. В любом случае политика бескомпромиссной самозащиты является сегодня единственной надеждой Израиля выжить. И даже если Израилю суждено погибнуть, то все же лучше погибнуть, сражаясь, как евреи Варшавского гетто, чем как шесть миллионов беззащитных евреев, безропотно давших себя уничтожить.
Да, я предпочитаю, чтобы Израиль выжил, как страна, даже если человечество будет относиться к нему, как население украинской деревни к шинкарю. Лучше это, чем выставка трофеев еще одного глобального погрома в музеях новой Катастрофы.
Я не берусь предсказать, что произойдет после того, как страна, некогда принадлежавшая евреям, будет стерта с карты мира. Возможно, США и Европа решат наказать арабов за новый Холокост, и Израиль продолжит свое существование в той же форме, в которой он жил с момента разрушения Второго храма до 1948 года: как зыбкая общность людей, объединенных бессмысленными преследованиями, Торой и несбыточной мечтой о возвращении в Иерусалим. Возможно также, что гибель Израиля ускорит исламизацию планеты, и через несколько поколений полеты в космос, пляжи, антибиотики, вина, физика элементарных частиц и другие ненужные мусульманам вещи будут существовать только в Китае. Ясно лишь то, что Бог, как обычно, проклянет проклинающих нас, но нам от этого легче не станет.
Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись.
Р. Киплинг
____________________ Original Message ____________________
From:Doniyor student
To: [email protected]
Sent: Thursday, March 03, 2005 10:27 AM
Subject: Doniyor
[см. статью «Глазами мусульманина»]
Многоуважаемый Дониор!
Обсерватория Улугбека, г. Самарканд, Узбекистан
Вы даже представить себе не можете, сколько эмоций всколыхнуло во мне Ваше строгое письмо, какую волну ностальгии оно подняло! Нет, я никогда в жизни не бывал в Вашей стране. Но в младенчестве и в юности я жил напротив ресторана «Узбекистан» в Москве, и нёбо мое до сих пор томится воспоминаниями о лакомствах, которых во всей столице нигде больше нельзя было найти. А как можно забыть шашлыки в трехэтажном, но ажурном, как садовая беседка, летнем ресторане «Чайхана» на ВДНХ, где сидишь наверху, глядя вниз на узбекских мастеров, хлопочущих у огромного, полукругом, мангала, от которого поднимается к небесам аромат, вызывающий у еще не кормленых клиентов тоску, вполне сравнимую с любовной. Лучших шашлыков в Москве не подавали даже в «Арагви», а ведь тоже вполне приличный был ресторан.
А сладкий — нет, сладостный! — вкус кагора «Узбекистон», которым из ложечки поила меня бабушка, чтобы поправить мой аппетит, когда я болел. И что вы думаете? Помогло! Сколько лет прошло, а на аппетит до сих пор не жалуюсь. А ведь доводилось мне пить с тех пор самые затейливые портвейны да хересы, да и киндзмареули, хоть и мало кому известно на диком Западе, может, тем не менее, поспорить прелестью со многими знаменитыми десертными винами. Но самое сладкое воспоминание оставил у меня ваш кагор. Может быть, это потому, что с малых лет сильна была во мне тяга к тайному пороку, и я иногда крался к шкафу в столовой, где хранилась заветная бутылка, чтобы отпить из нее крошечный, но все равно головокружительный глоток.
А чарджуйские дыни, которые дедушка привозил из командировок? Огромные, больше любого арбуза, слаще меда, сочнее винограда и при этом хрустящие, почти как яблоки. Где еще найти такие дыни?
После Ташкентского землетрясения подселили ко мне в общаге Вашего земляка по имени Акмаль Усманов. Чудный был парень. Ах, какой он готовил плов! Однажды к нему приехали в гости родители, и он буквально превзошел себя. На плов позвали одних узбеков, и только для меня, как соседа по комнате, сделали исключение. Но когда строгая мама Акмаля увидела на столе вилки, она тут же приказала их убрать. Акмаль попытался было оставить одну вилку — для меня, но строгая мама сказала ему, что нечего, мол, баловать инородцев: если хотят, чтоб их кормили за одним столом с людьми, то пусть учатся кушать по-человечески. То есть говорила она все это, конечно, по-узбекски, это мне потом перевели, а тогда я сидел за столом, вдыхая одуряющий аромат плова, и приятно улыбался. И пришлось мне вместе со всеми есть плов руками. У всех остальных это получалось на удивление ловко, а у меня горячий бараний жир стекал в рукав пиджака, капал из локтя мне на колени и там застывал, как лужица остывшего припоя. Вы не представляете, до чего было обидно смотреть, как такая вкуснятина пропадает! К счастью, мне не приходилось отвлекаться на разговоры, поскольку застольная беседа велась по-узбекски. А в самом конце Акмалева мама собрала остатки плова с блюда и своею собственной рукой плотно утрамбовала их мне в рот. Пока я пытался продышаться, Акмаль объяснил мне, что так демонстрируют уважение к самому почетному гостю.
Но все же, не в обиду Вам будь сказано, иранский плов, приготовленный из ханского риса, причем с укропом, вместо морковки, — вкуснее узбекского. Мне довелось всласть поесть его, когда я жил в Баку. Там я впервые увидел, как мусульмане пьют. Должен признаться, хорошо пьют, по многу и с достоинством. Даже если и случится какому-нибудь бедолаге перебрать в гостях, он тихонечко, по стеночке, доберется до дома, никого при этом не задев, никого ни словом, ни действием не обидев, а о том, чтобы на улице свалиться и уснуть, как случается с некоторыми несознательными москвичами, то просто и речи быть не может. Но трезвенников я там, честно скажу, не встречал, даже среди совсем зеленой молодежи.
Сигаретами там баловались, как и повсюду в бывшем СССР, все без исключения, но женщины, конечно, курили только дома, потому что про женщину, которая курила на людях, говорили «пилять», а кому охота, чтобы ее так называли, да еще не по делу, а за курение? А вот анашу курили практически одни мусульмане. Исключения встречались, но их обсуждали: «Смотри, да, — русский анаша курил!»
Зато с сексом там было строго. Я приехал в Баку из Москвы, где уже тогда царил обычный для христиан разврат: уговорил — и в койку. Стоило мне рот открыть, бакинцы тут же узнавали во мне москвича, потому что по-русски я говорил неправильно, с московским акцентом. Так меня, как человека приезжего, доброжелатели прямо предупреждали: с чужими девушками не заговаривай. Я смеялся:
