Как-то в газетах прорвалась цифра офицеров, покончивших жизнь самоубийством. За один год 600 блестящих, в расцвете сил лейтенантов, капитанов, полковников, не в силах видеть растерянные и заплаканные глаза любимых в вечном безденежье, неустроенном быту, отказываясь служить охранниками толстосумов, сторожами, не приняв трагедию развала великой державы, беспомощность некогда сильнейшей армии мира, покончили с собой… Имена виновников всех бед нашего народа известны. Когда на телеэкранах я вижу их алчные бессовестные рожи, невольно приходит мысль о дуэлях. Как жаль, что они запрещены…
А тогда командиру полка сказал, что мне всё равно – стрелять или слетать в зону на пилотаж. Шутов что-то прикинул про себя и решительно заключил:
– Ну, давай в зону. Покажи инспектору истребительский пилотаж!
Вот с той минуты я только и ждал, когда взлечу в зону с инспектором Фатиным.
Командированные к нам по делам нашей ратной службы, для проверки готовности сразиться в бою с так называемым вероятным противником, как правило, размещались с нами, в холостяцкой гостинице. Полковник Фатин был не исключение. Так что по утрам мы встречались с ним в туалетной комнате, и я наблюдал, как тщательно выбривал он синюю щетину на своём лице, укладывал волнами причёску, душился "Шипром". Фатин, похоже, не замечал моего интереса к его персоне и уж, конечно, не догадывался, что рядом с ним над рукомойником плескается и беззаботно напевает песенку про Мишку, "полного задора и огня", лейтенант, с которым ему предстоит полёт в зону и по которому он сделает вывод о качестве подготовки в истребительном авиаполку молодых лётчиков.
А я наблюдал за Фатиным и в лётной столовой. Он и здесь как-то отличался от шумной пилотской братвы. Ел не торопясь, мясо нарезал маленькими кусочками и деловито отправлял их в рот, перемалывая белоснежными зубами все пять тысяч калорий лётной нормы.
Но вот всё готово к полёту. Боевой конь любит шум битвы – и я настроен решительно. Твёрдым, можно сказать, требовательным голосом запрашиваю у руководителя полёта разрешение на запуск двигателя. Педантично, как учили, выполняю действия в кабине, опять выхожу на связь с СКП – интересуюсь, можно ли выруливать со стоянки самолёта. Возражений нет. Пока рулим к перемычке – узкому такому переулочку, соединяющему рулёжку со взлётной полосой, – подчёркнуто энергично верчу головой по всем сторонам – демонстрирую как бы умение всё видеть. Не зря же в лётных книжках с первых, ещё аэроклубовских полётов записывают одно из правил истребителя: "Осмотрительность – прежде всего!" В бою-то, кто первым увидел, тот и победил.
Полк летал напряжённо. О топливе для самолётов не могло быть даже разговоров. Помню, мой приятель Отто Манфред, корреспондент газеты "Volksarmee", в прошлом лётчик, "люфтваффе", смеялся, как мы щедро оцениваем и раздариваем наши богатства: один литр бензина стоил, как стакан газированной воды с сиропом. Так ведь никто не воровал, не наживался за счёт народного-то добра. Смешно даже представить, что какие-то абрамовичи вправе распоряжаться богатством России, решать, кому продавать нефть – армии, которая должна быть готова к нападению вполне даже вероятного противника, или тому противнику. Поэтому летали мы много, а уж когда сходились, скажем, с американскими пилотягами в небе Кореи или евреями над Синаем, "Кузькина мама" была на нашей стороне и мы не скрывали её крутой нрав…
Так вот, изобразив сверхосмотрительность на земле, я уверенно рулил уже по той перемычке к взлётной полосе, при этом в поле зрения держал рядок боевых машин, выстроенных слева – тоже в готовности к работе. И вдруг наша "спарка" резко дёрнулась, просела на месте и замерла, словно в недоумении: что ж, мол, вы, братцы, лететь передумали?..
Всё прояснилось тут же. Один пилот другому запустил в наушники шлемофона длинную очередь нареканий, и со стороны это выглядело, должно быть, забавно. Тот, который сзади сидит, во второй кабине самолёта, что-то кричит, а пилот в первой кабине молчит и всё больше напряжённо хмурится.
Нетрудно догадаться, что тот, в первой кабине, был ваш покорный слуга. Инспектору Фатину показалось, что я быстро рулю, как бы нынче сказали не в том "формате". Рулить-то надо со скоростью быстро идущего человека. Так ведь даже у одного и того же человека эта скорость разная. Вон как лихо однажды прошёлся между рядами депутатов верный ленинец Ельцин, оставляя какой-то там съезд, а заодно и партию. А что все увидели через несколько лет? Телохранители поддерживают со всех сторон опухшего человека. Он еле передвигал ноги. А наверняка думал, что семимильными шагами топал вместе со страной к светлому будущему.
"Всенародноизбранный" там, сидя на раскалённой сковородке, поди, кается, что обманывал народ. Обещал ведь лечь на рельсы, а не лёг… А вот что было делать мне после инспекторского разгона? Я знал, что теперь понесут на всех разборах, собраниях, чего доброго, и в приказ по воздушной армии впишут – в назидание по поводу безаварийности полётов: "У нас в частях есть ещё лётчики, которые допускают…" – и пошёл! Так был ли смысл лететь в зону с инспектором, разгневанным ещё на земле: он таких там блох на пилотаже поналовит – мало не покажется. А что оставалось делать? Катапультироваться прямо с земли?..
Можно сказать, по инерции, на малом газку я покатил "спарку" в сторону взлётной полосы – так тихо и торжественно, как разве что в старину на катафалках покойников возили. Катил, поди, минуту да грустил. На полосе развернул самолёт по её осевой линии, запросил на СКП разрешение взлетать, вывел турбину на максимальные обороты, а когда двигатель взревел, я снова, как в тот день, когда с огромной скоростью пронёсся мимо двух полков "летающих крепостей", забыл обо всём на свете – и разгневанного инспектора, и предстоящий разбор полётов с поркой по полной программе. Двигатель "спарки" ревел и нёс меня на высоту во власть неизъяснимых наслаждений полюбившейся стихии.
В зоне, разве только для приличия и из-за уважения к званию полковника Фатина, я доложил ему о готовности выполнять задание, а получив на то разрешение, попёр машину на глубокие виражи с таким остервенением, что сразу же почувствовал тревогу сидящего за моей спиной дядьки. Сначала он постукивал по ручке управления самолётом, потом по телефону я услышал сдавленный от перегрузки голос инспектора: "Не тяни, не тяни так сильно!" Он, понятно, тревожился, как бы не сорваться в штопор. Но когда чувствуешь машину каждой клеточкой своего существа – это не страшно. На подсказки и команды инспектора я вежливо только отвечал: "Понял" – и тут же бросал "спарку" с переворота в глубокое пикирование, разгонял скорость и тянул на боевые развороты и "петлю" с ещё большим окаянством! А что уж было терять пролетариату – "кроме своих цепей"…
Фатин взял управление самолётом – решил показать, как грамотно должны выполняться пилотажные фигуры. После каждой из них спрашивал: "Понятно, как надо?" Я, как прилежный ученик, слушал инспектора, но тот ученический пилотаж, на который он настраивал, откровенно говоря, давно прошёл, и я всё делал по-своему.
Что подвигло тогда давно не щенячьего возраста пилота на явное отклонение от расписанного, как по нотам, задания, не знаю, но в какой-то момент, похоже, смирившись с моей работой в зоне, он вдруг спокойно, как-то по-домашнему просто сказал: "Дай-ка ручку управления. Покажу тебе кое-что…" И это "кое-что" было уже из другой оперы – высшего пилотажа, который молодым лётчикам выполнять ещё не полагалось. А показал мне инспектор Фатин фигуру под названием "двойной боевой разворот".
Всякие там "петли", "полупетли", "ранверсманы" хорошо выполнять под вальсы Иоганна Штрауса. А "боевой разворот" – это незаменимая фигура для воздушного боя. Вздыбил самолёт через левое плечо – и через несколько секунд ты уже на высоте, ушёл от атаки противника – сам готов дать ему под хвост! Ну, а "двойной боевой разворот" – маневр похитрей. Начинаешь его, как обычный. На 90 градусов в наборе-то высоты только развернул машину и тут же энергично, в сторону того разворота, – хрясь "полубочку"! – и крути аппарат, который тяжелее воздуха, так же с набором высоты, но уже в другую сторону.
Фатин вторую часть маневра выполнил осторожно – с малым набором высоты. Двигатель-то на "спарке" не как на боевом самолёте – слабоват. Так что опять озабоченность – не свалиться бы в штопор. Словом, "двойной боевой" в исполнении инспектора особого впечатления на меня не произвёл и, едва он закончил его, я тут же не слишком застенчиво спросил: "Разрешите, повторю?.." Фатин, похоже, не ожидал такого поворота инспекторской проверки и сразу ничего не ответил. А мне ну просто не терпелось показать кое-какие элементы "истребительского пилотажа", отработанные в порядке самообразования, проще говоря, контрабандой.
