— Ты у меня один… Если с тобой случится страшное — я не переживу, я не буду жить. Ты, понимаешь… ты — смысл всей моей жизни! Нельзя ли как-то уехать, уйти от этой войны. Ну зачем она нам?
Он отвечал ей, набычившись, точно в чем-то перед ней провинился:
— Дезертиром не стану! Ты должна меня не только любить, но и уважать!
Он не уехал, не сбежал, как это сделали некоторые из солдат, поддавшись эмоциям и уговорам матерей. К чести его товарищей-москвичей, никто из них этого не сделал. Они дали друг другу клятву — уехать отсюда только всем вместе с оружием в руках.
* * *
… Что привозит солдат с войны? Известное дело — “законсервированную” на всю оставшуюся жизнь горечь потерь, тревожные сны, злые отметины на теле, а то и расшатанные после контузии нервы. Везет он в себе и нечто такое, что сразу и не выразишь… У одного внешне вроде бы и никак не проявится, а у другого… И назовут это “синдромом”, по названию самой войны. “Афганский синдром”… Он уже есть. Теперь вот — долго ждать не пришлось — “чеченский”… Он в диспропорции опыта, полученного человеком на войне, и тем, что есть в мирном быту; он в умении “нормально” жить там, где опасность и смерть, и неумении сразу приспособиться, адаптироваться к мирной вроде бы, но тоже очень непростой жизни… Он проявляется в обостренном восприятии любой, даже малой несправедливости, не говоря уже о большой…
А еще в той раскованности, которую даже самый строгий моралист “разгильдяйством” или даже “разнузданностью” не назовет. Да и плевать солдату на моралистов.
Там, на войне, это что-то иное — среднее между раскованностью, инициативой и безоглядностью на мирную мораль. Там — профессиональное чувство — выполнить приказ. Возвратившись с войны, не подставить товарищей под смерть… Влад в кругу друзей духарился (как всякий в его возрасте):
“Есть ли жестокость на войне? Конечно. У воюющих друг с другом — обязательно. А по отношению к мирным жителям — не помню, не бывало…
Другое дело — дан приказ добраться срочно туда-то… Останавливаешь чеченскую легковушку, всех оттуда вытряхиваешь. Увел чужую машину? Война. Они-то сами из России сколько авто угнали?”
Вот так. Сидела уже, жила в нем этакая лихость, солдатская дозволенность или как там ее психологически точно назвать?! Но без нее на войне, наверное, и нет бывалого солдата…
Изредка по телевизору показывают кадры Парада Победы. Вид сверху на грозно и красиво шагающие квадраты бойцов-победителей, и голос диктора, что у нас в 45-м была самая сильная и опытная армия. И это однозначно потому, что каждый из тысяч шагающих в строю умел, когда надо — все. И метко стрелять, и ползать по-пластунски, и бежать под огнем так, как нынешним олимпийцам и не снилось… Умел во имя победы инициативу проявить! Только никто потом его удаль и раскованность “синдромом Отечественной войны” не считал, потому что воевала вся страна, весь народ…
…Москва изменилась. Особенно ее центр. Приобрела иностранный вид. Многие старинные дома и особняки вдоль бульваров похорошели, обрели вторую молодость. А вот неоновых реклам на русском языке почти не осталось…
В их квартире все по-прежнему. Будто и не уезжал из нее на два года. Гитара, книги, улыбающиеся полуобнаженные красотки, всерьез обещавшие солдату все прелести мира. Мать сколько раз грозилась снять их со стены и выкинуть в мусоропровод, но так и не исполнила своей угрозы…
Он сам это сделал. У него теперь начиналась новая взрослая жизнь. Жаль только, что девчонка его так и не дождалась — вышла замуж.
Он не стал бездельничать, не дал себе поблажки и месяца. Как задумал еще в Чечне — остался на службе во внутренних войсках. Характеристики и рекомендации имел лестные. Ну а потом две награды за храбрость и мужество — они сами за себя говорили!
Мать не возражала, не отговаривала. Одно только сказала: “Боюсь, чтобы тебя снова в пекло не сунули!” Он отшутился: “Была бы шея — хомут найдется! Ладно, постараюсь только ради тебя найти теплое местечко — там, где главное до блеска чистить ботинки и лихо начальству честь отдавать!” Мать рассказала об отце. Работает в какой-то фирме. Звонил, говорил, что как вернешься и, если захочешь, он тебя на хорошую работу устроит. “Я ему сказала, что без его услуг обойдемся. Может, я зря так?” “Нет. Все правильно”.
* * *
…Работой своей был он, судя по всему, доволен. Опять возле привычных машин, в служебном автопарке. Сразу же присвоили ему звание прапорщика. Каждое утро, начищенный, в ловко сидевшем на нем камуфляже, спешил он на работу, легко сбегал по ступеням лестничной площадки вниз. Лифт игнорировал.
Все соседи комплименты матери расточали. Надо же, какой парень стал. Статный, бравый.
…И была неделя как неделя. Суббота как суббота. Новые московские друзья. Чем заняться, как бы интересней провести время?
Один предложил: “Давай махнем к девахам! Ну, к тем самым, которые не откажут штатским, а уж героям чеченской кампании — ни в жисть!”
Влад засомневался: “Ну их… Грязь всякую подбирать!” Его осмеяли: “Ну ты на своей войне вообще зациклился. Да сейчас все такие, что не знаешь, на ком что найдешь, а на ком потеряешь! У тебя, скажи откровенно, женщина хоть одна в жизни была? Не было — по глазам видно. Так сегодня же будет!”
Другой поддержал: “Все так! Жизнь капиталистическая стала. Имеешь деньги — все имеешь”. “А без денег? Ведь есть же на свете любовь!” “Ну, блин, ты даешь! Без денег… любовь… гармонь… сирень в чужом саду… Ну, есть любовь! Не будем спорить. Только ты ее, Влад, попробуй еще найти! Возможно, и найдешь, но на это нужно время. А я про сегодня, про сейчас! Понял?” “Леша прав. Пока ты на войне боевую практику приобретал — мужик в тебе дремал. Может, даже и заснул вообще. А что — бывает! Будем наверстывать! Едем?”
Поехали. Эх, пропали на сегодня мамины пироги! Если захочет мне что-то передать — пусть позвонит по пейджеру. Придумали же такую чудо-коробочку.
* * *
Тройка веселых кавалеров пришла по интимному адресу. Но — “облом”. Девиц не оказалось. Надо же, такая невезуха, прямо по тревоге убыли все за город к “новым русским”.
— Так что вы нам посоветуете, мадам? — хорохорился косивший под бывалого мэна Алексей — двадцатитрехлетний парень со светлой есенинской челкой на лбу, приятель Владислава еще со школьных лет.
— Ой, не знаю, кавалеры, как вам и помочь? Вот что… Есть две девочки с Украины… Оксаночка и Наталка. Запишите адресок! Это — Северное Бутово, новый район. Телефона пока нет. Но по домофону узнаете, должны быть дома.
…Частник привез их к нужному дому. А вот и подъезд с домофоном. Набрали номер, услышали певучий голос с украинским акцентом…
— Алле! Оксаночка? Ах, то Наталка-полтавка? Здравствуй. Я по рекомендации тети Моти… Ну, Веры Андреевны.
— Что надо? — вдруг ворвался в динамик грубый мужской голос.
— Это кто еще? Я с Наталкой беседовал, а ты… Дай ей трубку!
— Слушай, ты, козел, валяй, откуда пришел. Пасись!
Троица переглянулась. Ну зачем такие обидные слова про козла и про пастбище? Обидел. Ой, обидел. Надо бы с ним разобраться. Пока спорили, как проучить нахала, вышел крутой с виду парень, а с ним девушка чернявая, симпатичная. И не узнали бы, пропустили, да он сам обозначился. Подходя к “мерседесу”, ухмыльнулся:
— Я же сказал, ваш поезд не в ту сторону, ребята! Не тратьте время!
На эффект давил. На своей “мерс”, на крутой вид и прикид — знайте, мол, не простой дворовый.
Вот ведь и вежливо вроде посоветовал, но они уже были взведены. Особенно Леха. Недаром же он физически отменно подготовлен и какой-то пояс по какому-то японскому боевому искусству имеет. Подошел и молча звезданул нахалу промеж рог. Но драка сразу не началась. Подумалось даже, что тот после удара что-то понял, но оказалось — хитрил. И в ходе словесной разборки снова много обидных слов, но уже в адрес девицы, этой самой Наталки-полтавки, наговорил — что и куплена она с потрохами им на двое суток за такие “башли”, что им, безмозглым баранам, не снились. Жизнь современную надо бы уже и понять… Словом, опять драка, но уже с помощью выхваченной хамом из машины бейсбольной биты. Попади по руке — перелом, по голове — похороны… Неизвестно, как бы все кончилось — может, и уложил бы всех троих рядком, но выручил опять же Леха — изловчился и въехал этому мэну в пах. Тот свалился, скрючившись бубликом.
— Ну все, ребята. Сваливаем!
Дверца “мерседеса” открыта — ну прямо приглашает. Не пешком же добираться! Сели. Влад, естественно, за руль. Эх, солдат! На каких машинах ты только не ездил — прокатись-ка на черном “мерседесе”!
* * *
Спустя час всех троих задержали. А как узнали, что Владислав Ляпин еще и прапорщик — передали его в военную комендатуру. С него ремень сняли и этот самый пейджер.
…Строчки на нем высвечивались: “Влад! Срочно звони. Мама”.
Теперь мать знает, где он и что с ним… Побыл-то после войны дома всего два месяца и вот уже третий месяц в следственном изоляторе. Возбуждено уголовное дело. За групповое (по словам потерпевшего) избиение, за угон чужой автомашины… В Военном трибунале, наверное, закончили подшивать все необходимые бумажки.
