Проснувшись, шла к иконе и лукавила – просила за сытную жизнь прощения. А грехов-то, почитай, и не было. Ну – пошепчет на воду святые молитвы, намекнёт на удачную судьбу, ободрит ласковым словом, глядь, человек со своими проблемами и сам справился. Много ли надо, люди по природе своей мнительны, верят в порчи и сглазы, скажешь, что всё снялось, как и не было, страхи уйдут – оно и пойдёт всё к лучшему. Сколько детей нарожали от бабкиной воды! Оно ведь и у животных не всё так просто складывается – принюхиваются и приглядываются к друг другу, нора должна быть безопасной и удобной, обилие пищи, а потом уж и потомство, а это – люди. Вот, думают, если свадьба сыграна и медовый месяц удался – дети должны как грузди в корзинку повалить. А женщина – она из самой глубины души, куда сама с фонарями не дойдёт, пока организму не пошлёт тайный знак – будто белым платком махнёт – ничего и никогда не завяжется. Да что там говорить – в самой себе не всякая женщина разберётся. Вот и начинают выдумывать порчи неведомые, якобы на свадьбе завистниками наведённые.
Люди в большинстве своём живут как слепые – до конца жизни так и не догадываются о том, чего хотят на самом деле и кого любят. От чего их лечить? Бабки, по-настоящему видящие, давным-давно на свете повывелись, будто мор какой напал. Бабке Юле оно и на руку – на кой ей конкуренты. Но вот мучило что-то бабку, будто червячок какой подтачивал и не давал полноценно наслаждаться жизнью сытой, – просила она у Бога видения судьбы. Втемяшилось бабке в голову и понемногу захватывало всё её существо – такая уж человеческая натура, никогда и ничем не насыщается. Да кабы о большем почёте мечтала бабка или о деньгах каких небывалых – вовсе нет. Совесть её требовала одной справедливости. А от неё, как известно, все беды.
Судьба девочки, не благословенной небесами, тяжёлым кульком передавалась ей прямо в руки, нет – не в кружевных оборках и ленточках, а плотно закрученная грубым дешёвым холстом, из которого шили лишь мешки для картошки.
Ах, как бы отмахнуться сейчас от этого, пусть всё исчезнет, как и не было, отдаст бабка заговорённую водицу и благословит пару на долгое счастье. Да какое счастье выпадет девочке с этой выродившейся душой, это наихудший вариант из скупого набора, что уготовила для неё судьба. Для стареющего поэта она была лишь темой, неиссякаемой темой соблазнения и развращения. Как молодое невыдержанное вино, смаковал бы он её, слабенькую, выпивал по глоточку. Приручил бы и подчинил служить ему верой и правдой в любое время дня и ночи. Ей бы, хлипенькой, ещё в детстве сломленной, ещё незрелой порабощённой, копить по крохам свою силушку, как пчела день-деньской свою поноску носит.
– Беги от него куда подальше, девочка. Первый встречный даст тебе больше счастья. Оперись пером жёстким да пером крепким, а до той поры – не летай высоко, не ходи далёко. За первой же околицей сожрут тебя чудовища. Я проведу тебя огородами, схороню под вишнёвыми ветвями, окроплю голубым иссопом…
Бесстрашно и гневно, как птица, защищая своего птенца, взглянула она на старого поэта… Будто с ледяной горы вниз рванула она по его древнему сердцу. Мелькнул маленький мальчик в дорогой рубашечке, за ним рухнули за поворотом властный мужчина и капризная тонкая женщина в кружевах, потом опять мальчик с ледяными глазами, плачущая бабушка в чёрном платке, могила, ещё одна. Потом уже всё крутилось в мутном и диком вихре – стол, бутылки, хохот, бледные женские лица, как зимние стёкла… и тогда повалилась она на снежную землю, больно ударившись затылком. Одна за другой проходили перед лежащей в снегу бабкой Юлей женщины с осенними глазами, женщины с голодными глазами, женщины с одинокими глазами. Чья-то душа молила о любви, лишь о ней одной, – каждая уходящая женщина бросала в неё, как в скорчившегося ребёнка, свой одинокий лист – целая гора чужих увядших листьев, целая гора…
И плачущая душа поэта…
Давно стих шум отъехавшей машины, забуксовавшей на повороте. Бабка всё сидела, уставившись в одну точку. Потом она машинально встала, взяла со стола подарок недавней парочки – кулёк дорогих конфет и пачку заморского чая. Пошла на кухню, круто заварила чай, вынула из кулька конфету в золотой обёртке. Включила телевизор и долго смотрела на экран – люди плясали и пели, и корчили рожи. Выключила, пошла к иконам помолиться. Бог лукаво улыбался, а маета не уходила, разрасталась всё больше и больше, как сорняки в огороде. Ах да, огород. Бабка вышла во двор, пошла по тропке – поспевали огурцы, она любила смотреть на маленькие жёлтые цветы. Огурцов было много. Прошла по огороду взад-вперёд. Посмотрела на соседский дом. Над ним висел неясный знак беды, трудно было разобрать издали. Надо бы сходить предупредить. Подбежала собака, лизнула руки. Она погладила её по голове, заглянула в чёрные глаза – собаке оставалось жить ровно три месяца.
Бабка Юля села в благодатную землю и горько заплакала.
Теги: Современная проза
Сказка об украденном детстве
Детский мир: Рассказы. Составители Д. Быков, А. Портнов. - М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. – 432 [3] с. – 5000 экз.
Кто бы ты ни был, жизнь начинается с детства. Оно может проходить в более или менее комфортных условиях, но обычно в зрелом возрасте вспоминается как нечто светлое. Я не знаю ни одного человека, который бы всерьёз ассоциировал свои ранние годы с каторгой, узилищем, адом. Вы спросите: а как же дети военного поколения? Поговорите с ними, пока ещё не поздно. Почувствуйте колоссальную жизненную энергию, которой пропитаны их воспоминания. Было тяжело? Разумеется. Но в итоге, как пел Высоцкий, "дети бывших старшин да майоров до ледовых широт поднялись". И страну отстроили. Впрочем, мы отклонились от основной темы. Подавляющее большинство ныне живущих выросло в мирное время в могучем государстве. О подрастающем поколении это государство заботилось. Система образования, например, даже по самым независимым оценкам была одной из лучших в мире. Наличествовали здоровая организация досуга, условия для развития личности. Вроде бы и неоткуда взяться разговорам о том, какое несчастное было детство. Однако составитель книги рассказов «Детский мир» Дмитрий Быков, очевидно, придерживается иного мнения.
Уже в предисловии натыкаешься на такие перлы, как «ужас и тревога детских лет» и «школа – царство сплошного кошмара почти без просветов». Откуда это? Скорее всего от желания показать, что советское детство по определению не было, не могло быть сколько-нибудь счастливым: какое уж может быть счастливое детство в чреве стального серпасто-молоткастого Левиафана? Ужас, боль и ломка ростков индивидуальности жестокой пятой коллектива. Рассказы, с дьявольским чутьём собранные в «Детском мире», наглядно иллюстрируют это. Вот, например, Людмила Петрушевская, «Незрелые ягоды крыжовника»: «Дети понимают жизнь и легко принимают её простые правила. Они готовы именно к пещерному существованию. Они портятся страшно быстро, возвращаясь к тому, древнему способу жизни, с сидением кучей перед очагом, с коллективной едой всем поровну, вожакам больше, последним и слабым меньше или ничего. С общими самками». Рассказы в сборнике разные, есть посильнее, есть послабее. По отдельности они, конечно, направленного эффекта не производили бы. Но в том-то и фокус, что тексты объединены неким замыслом, сверхзадачей. Постепенно, по мере продвижения внутрь книги, у читателя возникает ощущение какой-то безысходности, безнадёги. Невольно вспоминаешь эпизоды из собственного детства, задумываешься[?] Стоп. Художественного эффекта сборник, безусловно, достигает. Но давайте подумаем, что – кроме удачной компоновки – обеспечивает этот эффект.
Рассказы апеллируют к глубинной области личности. А именно – к своего рода «маленькому человеку» внутри читателя. Разумеется, у каждого в детстве возникали обстоятельства, в которых столкновение с коллективом вызывает отрицательные эмоции. Умных дразнят ботаниками, физически сильных зачастую объявляют тупыми. Конечно, нельзя сказать, что это хорошо, но и ничего критичного, как правило, в таких ситуациях нет. Они по мере взросления сами собой рассасываются, и нередко те, кто враждовал, скажем, в пятом классе, в шестом – уже закадычные друзья. Но художественное слово обладает очень важным свойством. Заретушировав одни моменты и высветив другие, автор может представить интересующую ситуацию тем или иным образом. В «Детском мире» зачастую эмоции героев сводятся к формуле, выписанной Михаилом Веллером в рассказе «До того, как». Формула такова: «И в играх, требующих подвижности, приходил последним номером. А в футбол вообще не годился. И ни одна с-сука мной не восхищалась! Это – жизнь?» Нет, не жизнь, конечно. И автор рассказа это понимает, и составитель, и читатель. Не жизнь, а искусно созданный суррогат. Но струна зацеплена, в голове проносятся мысли: «Какое же всё-таки варварское общество…» Но потом на ум приходит пример того, как на, казалось бы, страшном и нелицеприятном материале может быть построено мощное, жизнелюбивое, даже мотивирующее на добрые поступки произведение. Вспоминается «Республика ШКИД». Да, голодное, вшивое, опасное время. Да, беспризорники. Да, неприглядные реалии. Но насколько положительный, конструктивный посыл! Эта книга воспитывала, спасала и поддерживала. Что же может сделать «Детский мир»? Пожалуй, только встать на полку вечно недовольного, с презрением смотрящего на мир сноба.
