Корр. Плоды мы все видим, среди них - сотни тысяч погибших, миллионы беженцев…
В. Р. …и беспризорных. Я не устаю повторять, что миллионы беспризорных (столько не было ни после революции, ни после войны) - это мое личное горе. Сам я живу прилично. Неплохая пенсия, такой возраст, когда запросы уже невелики - казалось бы, живи спокойно, глотай пилюли и не волнуйся. А я не могу, ужасно переживаю за нашу страну.
Корр. Мне кажется, страну заразили не только одним вирусом - национализма. Мы еще в тяжелой форме болеем стяжательством…
В. Р. Да, мы попались на золотой крючок. Эта тема для меня решенная. Человек - это плавающая в многоводном океане рыбка. Рыбке нужно есть: то червячка она ухватит, то жучка. И забросили в океан жизни золотые крючки. И так это многим показалось хорошо! Хап - и тебя поймали. И как только ты сел на золотой крючок, то как человек погиб. То ли от того, что до 36 лет я жил в бедности, то ли еще отчего, я считаю, что заглотившие золотой крючок - это погибшие души. В мировой литературе я не знаю ни одного положительного персонажа-богача.
Корр. Граф Монте-Кристо?
В. Р. Да и то сомнительно. К тому же это чистая фантастика. Куда реальнее такие, как шекспировский Шейлок, вырезающий фунт мяса из живого человека, скупой рыцарь.
Растление наживой идет очень давно. Я же считаю, что люди должны жить пристойно, должны быть крыша над головой, пища для тебя и твоих детей, а лишнее вредно, наступает духовное ожирение. Да и нажиться можно только с помощью нетрудовых доходов. А нетрудовые доходы - это воровские доходы.
Корр. Люди ведь не всегда виноваты, они поставлены в такую ситуацию, когда трудом нельзя заработать на самое необходимое. Когда по 20 мясяцев не платят зарплату - все доходы нетрудовые.
В. Р. Что же делать? Я только что прочел в газете две крошечные заметки - некоего "деятеля" и Сергея Михалкова. Оба отвечают на один и тот же вопрос: как вы относитесь к шахтерским забастовкам? "Деятель" говорит: безобразие, они не имеют права. А Сергей Михалков утверждает: если бы я попал в такую ситуацию, как шахтеры, то поступил бы точно так же. И он прав. Осуждая шахтеров, мы должны оправдать то, что оправдать невозможно.
Корр. Виктор Сергеевич, мы говорим: "заразили вирусом национализма", "забросили золотой крючок". Кто же эти могущественные недоброжелатели?
В. Р. Американцы. Их очень даже устраивает такое положение дел, когда из России вывозятся сотни миллиардов, а даются десятки, да и то в виде кабальных кредитов. Двойная выгода! Мы попали в капкан. Правильно, видимо, в свое время Сталин обвинил Черчилля в разжигании Третьей мировой войны. И все, что сейчас творится безобразного, - это результат Третьей мировой войны, которая вовсю идет. Америка наступает. Мы поддаемся.
Когда Хрущев слетал в США, то, вернувшись, он объявил: "Догоним и перегоним Америку по молоку, мясу, яйцам, кукурузе!". "Не уверен - не обгоняй", - писал в ответ трудовой народ на грузовиках. Съездил потом туда же Ельцин, трижды облетел Статую свободы и писал потом, что впервые почувствовал себя свободным человеком. Конечно, и того, и другого принимали на высшем уровне. Я знаю, что это такое: нас с Валентином Катаевым тоже принимали там, демонстрируя поразительное хлебосольство. Когда мы сели в самолет, чтобы лететь обратно, Катаев произнес: "Нас пытали роскошью". А ни Хрущев, ни Ельцин не выдержали испытания роскошью и захотели брать с Америки пример. Гонки такие принципиально невозможны - мы идем разными дорогами. Если уж брать с кого-то пример, то почему не со скандинавских стран, где люди живут очень достойно?
Корр. Эти страны не имеют такой территории и таких природных ресурсов, как Россия. На них никто не покушается, им дают развиваться благополучно. Нам же этого не позволят: наше богатство - наша беда.
В. Р. Здесь есть еще и другое: американцы боязливы, они боялись Советского Союза. Они боятся даже нашей истории, по их версии, фашизм победили США, а никак не СССР. А боятся до уничтожения СССР им никак не стоило, на Америку никто нападать не собирался, а вот баланс сил, мировая гармония теперь нарушены. Конечно, и мы не всегда вели правильную политику. Бывая в странах Восточной Европы, я зачастую чувствовал справедливую настороженность со стороны их граждан, вызванную нашей негибкой порой политикой. Тем не менее сферы влияния необходимы, с этим никто не спорит. Но влиять можно по-разному - благотворно и нет. Америка уже бомбы получает в ответ на свои претензии стать всемирным полисменом. Я боюсь, что США небывало раздражают мир, и в конце концов все встанут на дыбы.
Корр. В ваших пьесах действуют, как правило, герои со светлым мироощущением, герои мечтающие, живужие понятиями "честь", "долг", "верность", герои, которым не приходится решать задач литературных героев последних лет - сколько, например, заплатить киллеру за убийство конкурента. Но, как мне представляется, вы не могли не видеть, что в недрах советской жизни вызревает тот тип хищника, который сейчас задает тон не только в литературе, но и в действительности.
В. Р. Конечно, и я их выводил на сцену. В пьесе "В поисках радости", по которой был снят фильм "Шумный день", я уловил элемент обуржуазивания, накопительства, вещизма. Теперь этот фильм не показывают по телевидению - видно, чтобы не наводить на грустные размышления. В одной из последних пьес - "Кабанчик" - мальчик, сын "первого лица" Крыма, видя, как отцу неприкрыто дают взятки, думал, что просто того очень любят. И когда отца арестовали, жизнь так ударила мальчика, непривычного к ударам, что он не смог перенести нравственного потрясения, - покончил с собой. Эту пьесу сначала запретили на самом высоком уровне, потом времена переменились, и она шла в Вахтанговском и Центральном детском театрах. Сейчас что-то вновь ставить не хотят…
Корр. Вы работали при всех послесталинских правителях, об отношении к двум из них вы уже рассказали в этой беседе. Но и при Сталине вы были уже зрелым человеком и, конечно, имеете собственное суждение о нем - не газетное, не книжное, не навеянное кем-то. Вокруг фигуры Сталина по-прежнему идет полемика. Кем он был в ваших глазах?
В. Р. У меня на протяжении жизни менялось к нему отношение. Раньше я относился к нему как к тирану. Лагеря и ночные стуки в дверь были самым ужасным в нашей жизни. Был постоянный страх, что тебя могут ни за что ни про что схватить, сослать, расстрелять. И поэтому когда Горбачев объявил плюрализм мнений, для меня это стало великим событием. Свобода высказывать то, что считаешь нужным, - единственное достижение эпохи после Брежнева.
Итак, Сталин был для меня антигероем. При этом я не интересовался политикой, все мои пьесы из частной жизни, на нравственные темы, для меня были далеки что Бухарин, что Калинин, что Ворошилов… Но потом я стал детально рассматривать наиболее резкие сталинские поступки, такие, как коллективизация. Возможно, что он, предвидя войну, решил снять разобщенных собственностью крестьян с земли и собрать их на заводах и стройках, чтобы в случае чего мобилизовать сразу всех. И если у него была такая мысль, получается, что он был гениальным человеком. В конце концов именно он был верховным главнокомандующим армии, победившей фашизм. Ему не скажешь: "Как тебе не стыдно, ты одержал победу". В исторической ретроспективе деяния Сталина были благотворны для страны, но жить в его эпоху было неуютно.
И при Сталине, и при последующих генсеках поступки высших чиновников порой бывали комически необъяснимы. Вызвал меня как-то заместитель министра культуры и говорит: "Есть мнение назначить вас главным редактором журнала "Театр". "Не уверен, что справлюсь, но за доверие спасибо", - отвечаю я. Через несколько дней тот же замминистра сообщает: "Простите, но вас не утверждают в ЦК. Говорят, что вы человек неуправляемый". Мне это очень понравилось - лучше комплимента и не придумать.
Пришлось узнать, что испытывает драматург, когда его пьесы запрещаются. Пьеса "Вечно живые" была запрещена 13 лет. Потом ей открылся театр "Современник".
Корр. А ведь это пьеса, по которой был снят фильм "Летят журавли", принесла вам не просто всесоюзную, а мировую славу.
В. Р. Да, как ни странно. Хотя ко всему этому я отношусь совершенно равнодушно. Я наслаждаюсь не удовлетворенным честолюбием, а хорошей работой. Я страдаю от того, что из-за старости не могу полноценно работать. Кроме того, сейчас такой раскардаш, что трудно писать пьесы. Я ведь очень люблю это дело, никогда не писал "на заданную тему", что влетит в голову - о том я и пишу…
Корр. Мне кажется, что вы пишете на вечные темы, они у вас "вечно живые" - долг, любовь, разлука, измена…
В. Р. Это и должно интересовать автора, а совсем не политика. Я никогда не лез ни в политику, ни в производство, ни в колхоз, ни в железную дорогу. Это не предмет для художественного произведения. Дело может происходить в колхозе, на железной дороге, хоть в аэроплане, но писать надо о Человеке.
