Это была другая страна, с другой, чем в Америке, историей, населенная людьми с иным менталитетом, и жить этим людям приходилось не в республике свободных поселенцев, продвигающихся с востока на запад в пустые неоглядные прерии, теснившие разве что индейцев, а в империи, пронизанной сословными дворянскими интересами.
До XIX века Сибирь воспринималась государственной властью в основном как место ссылки и поселения преступников. Эта огромная страна, простиравшаяся от Урала до Тихого океана, считалась далекой периферией, жившей своей особой жизнью. Но постепенно она начала привлекать внимание как резервуар для поглощения избыточного населения центра России.
Еще до отмены крепостного права энергичный и просвещенный администратор, граф Павел Дмитриевич Киселев, возглавив министерство государственных имуществ, которому подлежало управление государственными крестьянами, жившими на казенных землях и прикрепленными к ним, издал указ о переселении этих крестьян из европейских губерний в Сибирь.
Переселенцам отводились 15 десятин земли (в пять раз меньше, чем американским фермерам по гомстед-акту), выдавалась безвозвратная ссуда деньгами, скотом и сельхозорудиями, предоставлялась восьмилетняя льгота от податей и повинностей, им прощались недоимки по старому месту жительства. За период с 1845 по 1855 год таким образом переселилось 90 тысяч семей.
Строительство Транссибирской магистрали и стремление империи к проникновению на Дальний Восток, вылившееся в злополучную русско-японскую войну, способствовало дальнейшему заселению Сибири. После выхода в конце восьмидесятых годов закона «О добровольном переселении сельских обывателей» со всякими льготами для крестьян, направлявшихся в Сибирь, до 1905 года за Урал проследовало полтора миллиона человек. Таким образом, процесс этот шел и до начала аграрной реформы, но переселенческая программа Столыпина резко стимулировала его. Только за 1906–1910 годы Сибирь пополнилась более чем двумя с половиной миллионами человек, и в результате население ее с 1897 года удвоилось, достигнув 11 миллионов человек. В главном документе этой программы — «Положении о поземельном устройстве крестьян и инородцев на казенных землях Сибирских губерний и областей» — крестьянину наряду с разными льготами и ссудами предоставлялось право на землю, хозяином которой становился именно он, а не община.
Казалось бы, здесь, на вольных просторах, где никогда не было ни крепостного права, ни помещичьего землевладения, развиваться фермерству американского образца. Историк Матвей Кузьмич Любавский приводит в одной из своих работ характерный разговор политического ссыльного с сибирским старожилом.
— Чем же вам нравится эта глухая таежная страна? — спрашивает ссыльный.
— А што там в матушке Расее хорошего, — отвечает старожил. — Кругом жандармы да палки, унижение да изгальство, подневольность да неволя. Человек там ничто: хуже скотины какой — все его лупят да приговаривают. Свободы там нет, мил человек!.. А тут, в матушке Сибири, вольность для человека есть. Посмотри кругом: и просторы, и земли, реки и леса. Власть притеснительная слабая супротив расейской. В зубы никто не тычет, в глаза не колет. Хоть — хлебопашествуй, хоть — рыбачь, хоть — охотничай, хоть — иди на вольную, куда глаза глядят.
Конечно, эти простор и воля — для «сильных и трезвых», на которых рассчитывал Столыпин, таких сильных, умелых и рисковых, которые на американском Западе пахали целину и кормили страну. Как же ему было не лелеять свою переселенческую программу, которая должна была ослабить демографическое напряжение в Европейской России и отправить потенциальных бунтовщиков туда, где им место — в Сибирь и Среднюю Азию?
Правда, в Средней Азии при переселении российских крестьян пришлось отнимать лучшие земли у казахов и киргизов, сгоняя их стада на солончаки. Но кого интересовали инородцы? Индейцев в Америке тоже теснили и сгоняли с их земель. Международный опыт имелся. И мотивация нашлась бы: мол, сильная нация всегда вытесняет слабую, так было, так будет. А такого понятия, как политкорректность, тогда еще не существовало.
В августе 1910 года Столыпин, озабоченный резким, почти вдвое по сравнению с предыдущим годом уменьшением числа переселенцев и увеличением с 13 до 36 процентов количества возвращающихся обратно крестьян, решил ознакомиться с положением дела на месте и совершить путешествие по Сибири. Сопровождали его главноуправляющий землеустройством и земледелием Александр Васильевич Кривошеин, начальник переселенческого управления Григорий Вячеславович Глинка и управляющий канцелярией в ведомстве Кривошеина Иван Иванович Тхоржевский. Это была команда единомышленников и ближайших сотрудников Столыпина.
Ехали спецпоездом до Челябинска. Потом остановка в Петропавловске североказахстанском, оттуда на лошадях — в степную глубинку до села Явленка на берегу Ишима. Знакомились с жизнью переселенцев, сибирских казаков, казахов.
Поездом — в Омск. На пароходе по Иртышу — в Павлодар, затем алтайский Славгород, знакомство с цветущей колонией немцев-менонитов. И снова на лошадях — четыреста верст по черноземной степи до Камня-на-Оби. И в Кулундинской степи побывали, там, где полвека спустя будет развертываться советская целинная эпопея.
Тхоржевский, который был не только исполнительным чиновником, но и поэтом-переводчиком, так описывал эту поездку: «С тех пор начался и продолжал крутиться до 10 сентября интересный, но утомительный для всех „сибирский кинематограф“. В поезде, на пароходе по Иртышу, в бешеной скачке на перекладных сотни верст по сибирским степям, от схода к сходу, от поселка к поселку мелькали картины Сибири. Мужики, киргизы, переселенцы, церкви и больницы, склады сельскохозяйственных орудий. Поочередно сменялись, докладывали Столыпину и мелкие переселенческие чиновники, и важное сибирское начальство».
По итогам этой поездки царю была направлена всеподданнейшая записка, в которой отмечался как небывалый подъем переселения, так и то обстоятельство, что правительственные организации не успевают отводить участки, строить дороги, колодцы и врачебно-продовольственные пункты. Более того, одни районы переполнены переселенцами, не находящими земли, а в других выделенные участки пустуют. Словом, происходила обычная организационная неразбериха, свойственная всякому массовому действу, в котором принимает участие власть. Последствием этой неразберихи было возвратное движение крестьян. «Печальная история, — сообщалось в записке, — это увеличение обратного движения в текущем году из Сибири. Число семейных обратных на 1 сентября превысило уже 50 тысяч — на 14 тысяч больше прошлого года». Всего же за 1906–1914 годы обратно вернулось более миллиона человек, 27 процентов общего числа переселенцев. И это при том, что большинство «возвращенцев» продали свои земельные наделы на родине, так что и возвращаться им было практически некуда, разве что пополнять люмпенизированную массу городов и сел — горючий материал для грядущих бунташных дел.
Как же складывалась судьба оставшихся? До 700 тысяч человек разбрелись по Сибири, пополнив число наемных рабочих у старожилов. Но два миллиона крестьян осели на землю, обзавелись хозяйством. С их потомками мне приходилось встречаться в омских селах, где в семидесятые годы прошлого века еще помнили дедов, в начале века пришедших откуда-то из белорусской лесной стороны или из Поволжья, помнили о тяготах первых лет освоения новых земель и том ощущении простора и новых возможностей хозяйствования, которое охватывало переселенцев в Сибири.
Американских фермеров из них не получалось, и тем не менее освоение сибирской целины, так же как и прерий американского Запада, способствовало использованию более совершенных земледельческих орудий. Склады переселенческого управления бойко торговали металлическими плугами, жатками и другой техникой.
Воспроизводился классический сюжет российской аграрной истории — крестьянин приходил на новье — выжигал ли лес или распахивал степную целину и первое время снимал хорошие хлеба. Потом урожайность падала, и надо было идти дальше.
В третье пятилетие двадцатого века темпы прироста зерновых в Сибири составили 66 процентов, а в Европейской России — 11 процентов. Сразу же возник кризис сбыта. Куда везти хлеб? На Восток — значит подрывать молодое амурское земледелие. На Запад? В Челябинске действовал тарифный перелом — переставала работать льгота при оплате перевозки грузов на дальние расстояния, и это означало, что помещик Европейской России, боясь конкуренции, преграждает путь сибирскому зерну. Тут было над чем подумать государственной власти.
Но вот скотоводство в Зауралье развивалось полным ходом. К 1917 году сибирские крестьяне имели вдвое больше коров, чем в Европейской России. И проблема сбыта молока решалась путем кооперации, развивалась сеть не только частных, но и артельных маслозаводов. Только за границу в 1913 году было отправлено 4,5 миллиона пудов топленого масла.
