Мирина самолично следит за приготовлением блюд на кухне — ее никто не заставляет, она сама любит возиться с хитроумной стряпней, потчевать отца и гостей, которые в этом доме не переводятся. (Еще бы, одна из самых богатых невест города!) Она объявляет, в расчете на буйный восторг, что ждет нас сегодня к обеду: паштет из телячьей печени с трюфелями и миндалем, цыплята, фаршированные желтками, баранина, жаренная на костре по-варварски, а на сладкое — ягоды и орехи в вине. Впрочем, с винами у Мольпагора никогда заминок нет, погреба его едва ли не более известны в полисе, чем дочь.
Ополоснув руки в лутерии, мы возлегли за обед. Рабы выдвинули из-под наших лож низенькие трапедзы и принялись расставлять на них блюда. Меня снова поразило, насколько свободна была Мирина в доме своего отца: в иных семьях даже старший сын не посмел бы столь вольно пировать и беседовать с гостями. Конечно, женщины понтийских колоний вообще живут вольготнее, чем эллинки в метрополии; таково влияние варваров, где девицы участвуют в войне, а матери семейства могут порою заседать со старейшинами. Но положение Мирины — даже здесь особенное… Однако, поразмыслив, решил я, что беды нет. Ласка человеку на пользу. Не зная запретов, какая веселая, чуткая, славная выросла девушка!
Близилась годовщина ужасной гибели Эвпатры, мы плеснули из канфаров вина подземным богам. Мирина всплакнула, а затем рассказала мне страшную новость, которой я не знал, вечно околачиваясь то в море с караванами, то на верфи. Оказывается, два дня назад не стало ее лучшей подруги Зеты, дочери Главкия. Зету еще в начале года выдали за варварского князька Арпо, родича Орика. С нашей стороны это был ход для выгоды полиса. Главкий — старший из номофилаков и человек очень влиятельный; князек же обожал греческие обычаи и всегда ходил к ним поучаствовать в играх. Был он ловкий, сильный, часто брал награды на состязаниях. Зета принялась учить Арпо правилам нашей жизни, он перестал бывать на буйных кровопролитных пирах и даже выбросил из дома дикарских божков. Родственники не простили князю такой «измены» и однажды убили его, разгласив про несчастный случай на охоте. В отместку за любовь ко всему греческому племенные старейшины решили похоронить Арпо строго по древнему обряду.
В условленный день, после долгих оплакиваний, князя одели, точно на свадьбу: шапка с золотыми обручами, платье, расшитое фигурными бляхами, браслеты, гривны — тяжелое красное золото, — и положили в гроб, а затем опустили в здоровенную яму. Туда же бросили оружие, лощеную варварскую посуду… и, будто в насмешку, вазу со сценами из жизни Ахилла, которую князь выиграл у нас на стадионе! А потом приволокли Зету. Говорят, она тоже была одета, как невеста, но совсем не по-эллински, и вся осыпана самоцветами… Она так кричала, бедняжка, увидев в яме роскошное ложе рядом с гробом мужа, место своего вечного покоя! Вот уж кого, наверное, с особым удовольствием обрекла на смерть княжья родня… И полис ничего не смог тут поделать. Зета была, по сути, продана чужеземцам. Молодая и гибкая, она долго билась, срывала с лица платок; тогда ей перерезали горло. Слугам, конюхам, поварам, охранникам Арпо дали выпить яду. Музыканты, осушив чаши с отравой, продолжали играть, покуда не падали, корчась; самым крепким оказался флейтист. О, я представляю себе этот задыхающийся голосок флейты над грудою мертвых и умирающих! Туда же, в ямину, свалили убитых коней и собак. Затем новый князь бросил первую шапку земли, и войско принялось насыпать курган. Под свежим холмом в десять локтей лежит бедная Зета, жертва хитроумных расчетов наших властителей…
Боги всесильные! Я вдруг вообразил, как из торговых соображений, в обмен на какой-нибудь кусок рыбного побережья, наши «отцы города» выдают за варвара Мирину, и ясноокая моя нимфа покорно идет на ложе к волосатому, пропахшему конским потом, вечно хмельному князьку… а когда тому проламывают голову в пьяной драке, тоже бьется над ямой в руках убийц!
Нет уж, этому не бывать! Мирина явно отличает меня от прочих. Возможно, ее влечет мой образ — одинокого, далеко не юного, но решительного и независимого мужчины, начальника моряков, жестоко обделенного любовью — она мечтательна и жалостлива; но полудетская мягкость может заставить ее уступать обстоятельствам… Я должен действовать немедленно, рисковать будущим нельзя! Отец посердится, но отступать ему будет некуда.
Итак, во время нашего грустного застолья принял я окончательное решение — добиться Мирины, и не откладывая. Чтобы немного рассеять печаль, я рассказал две-три соленые милетские истории про глупых мужей, распутных жен и проворных любовников, причем не смягчал выражений, Мольпагор хохотал как безумный, Мирина же, хотя и нежно розовела, но слушала с любопытством и удовольствием. Я счел это хорошим знаком.
После обеда хозяин, отличавшийся слабым здоровьем, отправился подремать, поручив меня заботам дочери. На мгновение кольнула совесть, но я положил себе не отступать… Мы гуляли в перистиле. Проходя мимо домашнего алтаря, где были расставлены статуэтки божеств и чернолаковые чаши для возлияний, я как бы невзначай коснулся изображения Афродиты. Помоги!..
Мне удалось навести разговор на искусство наших златокузнецов — это было нетрудно, поскольку Мирину влечет все изящное. Она разом загорелась желанием показать мне последние подарки отца и, уже не колеблясь, отвела в свою комнату, святая святых девичьей жизни. Здесь, как и в покоях несчастной моей Эвпатры, открылся мне тихий, очаровательный мир эллинки. На высоких ларцах были расставлены светильники, сейчас не горевшие. Вот большое бронзовое зеркало, перед которым Мирина с помощью рабынь прихорашивается по утрам; шкатулочки-пиксиды для белил и румян, низкие леканы с душистыми маслами и притираниями, дорогие лекифы молочного или синего литого стекла, бесчисленные пинцетики, ножички, костяные гребни… Открыв перстнем-ключом ларчик резной слоновой кости, хозяйка стала раскладывать передо мною свои сокровища, и вправду немало стоившие Мольпагору; кольцо из Афин, с летящей цаплей, вырезанной по голубому халцедону; серьги — дивно отделанные золотые диски со львиной мордой и подвешенными на цепочках крошечными амфорами; бусы из египетских фаянсовых скарабеев, стеклянные, янтарные; браслеты с головами змей, глядящими в глаза друг другу; стефану — венец из тонких кленовых листочков…
Я слушал ее лепет, внушая себе: сейчас — или никогда! Холодный пот выступил у меня по всему телу, голова кружилась. Если теперь все испорчу, не видать мне Мирины до конца дней… хуже того — а ну, как закричит, созовет рабов?! Мольпагор имеет полное право убить меня в собственном доме за оскорбление чести дочери, и суд оправдает его.
Желая показать мне, как очередная, с нечеловеческой тонкостью выкованная серьга сочетается с ее маленьким ушком, Мирина приблизила лицо к самым моим глазам. Опьяненный ее близостью, запахом благовоний я неожиданно для себя поцеловал любимую в висок, а затем припал к ее губам. Она как-то удивленно, по-птичьи пискнула, но не отстранилась — наверное, ждала… Возбужденный начальным успехом, я поцеловал ее уже по-настоящему, и Мирина неумело, но страстно ответила. Тогда я схватил ее на руки и понес к ложу, застеленному синекрасным ковром. Мирина билась, отталкивала меня, даже царапала, но не пробовала кричать, а только повторяла мое имя: «Котис… Котис…» Когда я стал отстегивать фибулы, она лишь кротко вздохнула и отвернулась.
Богиня видит, я постарался быть как можно более деликатным, но без крови дело все-таки не обошлось, и Мирина сказала с деловитостью, неприятно поразившей в такой миг, пробуя пальцем алые пятна на хитоне:
— Надо было отбросить его подальше.
Я подумал невольно — не было ли это все подстроено? Не нужен ли я зачем-нибудь в зятья Мольпагору?.. Но милая так славно меня обняла, уткнулась носиком в ямку под шеей и прошептала:
— Долго же ты раскачивался все-таки…
— А ты что, привыкла к другому?
Она отпустила меня, перевернулась на живот и шаловливо заболтала ногами.
— Не знаю, кем ты меня считаешь — легкомысленной особой, наверное… Я совсем не то имела в виду, что ты подумал. Просто все очень торопятся к развязке, хотят всего в первый же день. А я так не хочу, и потому редко с кем у меня выходили нормальные встречи.
— Знаешь, у женщин бывает психология двоякого рода, — сказал я, доставая с пола сигареты. — У одних девичья, у других женская. Зависит от воспитания, от темперамента… Дамы с девичьей психологией считают, что отношения с мужчиной венчаются постелью; они сами себя превращают в вещь, в ценный приз, которого надо добиваться. Женщины второго рода уверены, что отношения надо начинать с близости, а тело — только инструмент… Ей-богу, это мудрее: вопросы секса не приобретают болезненного характера, не заслоняют все остальное!
