Может, генерал Андерсон обращался к филиппинцу со всей искренностью, но в тот момент политика Вашингтона менялась. Президент Маккинли, якобы подчиняясь слову Господню, решил, что США должны завладеть не только береговым плацдармом в Манильской бухте, но и целым Филиппинским архипелагом. Маккинли направил переговорщиков в Париж с предложением о выплате двадцати миллионов долларов в обмен на острова. Испания не могла отказаться, и десятого декабря испанские и американские дипломаты подписали так называемый Парижский мирный договор. Таким образом, США получили Кубу, Пуэрто-Рико и далекий Филиппинский архипелаг, который включал более семи тысяч островов, где проживало около семи миллионов людей.
Двадцать первого декабря Маккинли издал указ, которым объявил об американском суверенитете над Филиппинами. Повстанцы уже следовали своей дорогой. Они избрали учредительное собрание и приняли конституцию. В ее рамках двадцать третьего января 1899 года была создана Республика Филиппины, чьим первым президентом стал Агинальдо. Двенадцать дней спустя новая страна объявила войну американским силам на своих островах. Маккинли не придал этому значения. Он считал филиппинцев, по словам историка Ричарда Уэлша, «неорганизованным и беспомощным народом».
Маккинли прекрасно знал о повстанцах и об их требованиях. Возможно, он недооценивал количество территорий под контролем Агинальдо, но, по мнению Маккинли, это было совсем неважно. Он не верил, что повстанцы настолько глупы, чтобы выступать против войск и щедрости Соединенных Штатов. Маккинли словно одновременно считал Агинальдо жутким, корыстным предводителем злодеев и полагал, что он легко может стать кандидатом на правительственную должность в Кантоне, штат Огайо.
Парижский договор давал США власть над Филиппинами, но не вступал в силу, пока его не ратифицировал сенат. Обсуждение длилось долго, разгорелся жаркий спор. Противники заявляли, что договор являлся империалистическим захватом дальней страны, что посрамляет американские идеалы. Сенатор от штата Массачусетс Джордж Фрисби Хор предупредил, что это превратит США в «заурядную, пошлую империю, созданную на основе лишь грубой силы, и в вассальных государствах один класс будет вечно править, а остальные – подчиняться». Сторонники же приводили три аргумента: признание филиппинской независимости смехотворно, ведь филиппинской нации не существует; долг Америки – привести отстающих филиппинцев к цивилизации; власть над архипелагом принесет бесчисленные коммерческие и стратегические преимущества.
Когда спор достиг пика, пришли известия о том, что в газете «New York World» назвали удивительным совпадением: филиппинские повстанцы напали на американские позиции в Маниле. Позже выяснилось, что там и в самом деле произошла стычка, однако первым выстрелил именно американский рядовой. Впрочем, вряд ли бы это имело значение. Несколько сенаторов объявили, что теперь чувствуют себя обязанными проголосовать в пользу договора в знак поддержки осажденных на другом конце света американских солдат. «Мы – ангелы-хранители, а не деспоты», – заверил коллег сенатор от Миннесоты Кнут Нельсон. Сенат согласился и ратифицировал Парижский договор пятьюдесятью семью голосами против двадцати семи, что составило на один голос больше необходимых двух третей.
Президент Маккинли мог, конечно, считать, что это Господь возжелал, дабы Соединенные Штаты занялись культурным развитием и обращением филиппинцев в христианство. Сенаторы же и авторы статей в прессе предлагали более реальные объяснения для захвата архипелага.
Предпринимателей привлекали перспективы сбывать товары в Китае, который, после поражения в войне с Японией в 1895 году, ослабел и оказался не способен сопротивляться вмешательствам извне. Коммерсанты увидели превосходное стечение обстоятельств: обширные земли стали доступны, как раз когда они столь отчаянно искали новые рынки.
«Мы не можем отдать Филиппины Германии или Франции, нашим торговым конкурентам на Востоке, – заявил Маккинли, обращаясь к конгрессу с просьбой ратифицировать Парижский договор. – Это будет невыгодной и позорной для нас сделкой».
Получив власть над Филиппинами, Штаты унаследовали и вражду испанцев с армией мятежников. Солдаты США еще никогда не сражались вне Северной Америки. Они никогда, за исключением разве что индейских войн, не сражались против армии, которая защищает независимость своей страны. Они понятия не имели, что их ждет в кампании против филиппинцев, но вступили в войну крайне самоуверенно.
Война началась в феврале 1899 года со сражения за Манилу. Сомнений, как она закончится, не было уже тогда. Повстанцы превосходили американских солдат количеством, однако последние обладали преимуществами во всем прочем. Филиппинцам под командованием Агинальдо отчаянно не хватало оружия – американский флот успешно блокировал все поставки. Солдаты США выгружались волнами, десятками тысяч. Они жаждали сразиться с врагом, о чьих стремлениях, к счастью для себя, даже не подозревали. В письмах домой американцы рассказывали друзьям и родственникам, что прибыли с целью «отправить всех этих ниггеров в их ниггерский рай», и клялись бороться, пока «все ниггеры не сдохнут, как индейцы».
В свете сложившейся ситуации партизаны перешли к новой тактике, с которой американцы никогда еще не сталкивались. Филиппинцы устраивали западни и ловушки со взрывчатками, перерезали глотки врагам, занимались поджогами, травили и калечили пленников. Американцы, среди которых встречались ветераны войн с индейцами, отвечали тем же. Когда две роты под командованием генерала Ллойда Уитона попали в засаду на юго-востоке от Манилы, Уитон приказал уничтожить все поселения и убить всех жителей в радиусе двенадцати миль.
Во время первой половины Филиппинской войны американские командиры ввели цензуру для корреспондентов, чтобы новости о подобных инцидентах не просочились в газеты США. Лишь когда в 1901 году цензуру отменили, простые американцы узнали, как протекает война. На страницах прессы стали появляться заметки, подобно той, что написал в начале 1901 года корреспондент «Philadelphia Ledger»:
«Нынешняя война отнюдь не похожа на бескровную постановку. Наши парни безжалостны и неумолимы. Они уничтожают мужчин, женщин, детей, пленных, действующих мятежников и просто подозреваемых, ребят от десяти лет и старше. В умах закрепилась мысль, что филиппинец подобен псу или гадкой скотине и лучше ему просто-напросто сдохнуть в мусорной куче. Наши солдаты заливают соленую воду в рот людям, чтобы заставить их говорить, берут в плен тех, кто поднимает руки и мирно сдается, а час спустя, без даже крупицы доказательств, что они вообще связаны с мятежом, выставляют их в ряд на мосту и расстреливают одного за другим. Трупы падают в реку и плывут по течению в назидание тем, кто найдет эти нашпигованные пулями тела».
Переломным моментом стало двадцать третье марта 1901 года, когда тридцатишестилетний бригадный генерал Фредерик Фанстон провел самую смелую противопартизанскую операцию в военной истории Америки. Фанстон, три года назад получивший почетный орден на Кубе, командовал военным округом на острове Лусон. От перехваченного курьера он узнал, что Агинальдо разбил лагерь в деревне неподалеку. Фанстону пришел в голову план: использовать группу филиппинских разведчиков, чтобы те проникли в деревню и пленили Агинальдо. Разведчики принадлежали к племени макабебе, что считали себя врагами тагалов, которыми были многие повстанцы, включая Агинальдо.
Генерал Фанстон, еще четверо офицеров и семьдесят разведчиков макабебе приступили к операции. План заключался в следующем: разведчики притворятся мятежниками и сообщат Агинальдо, что приведут группу американских пленников. Когда они оказались на расстоянии десяти миль от убежища Агинальдо, он передал послание, чтобы американцы не приближались. Он не пригласил «мятежников» к себе, а когда почетный караул их принял, разведчики открыли огонь.
«Прекратите это безрассудство! – крикнул из своего штаба Агинальдо. – Хватит тратить боеприпасы!»
Разведчик ворвался в штаб и направил на Агинальдо пистолет:
«Теперь вы наши пленники. Мы не из ваших. Мы – американцы! Сдавайтесь или умрете!»
Агинальдо и его офицеры были слишком поражены. В считаные минуты их разоружили и связали. Вскоре появился и генерал Фанстон. Он представился лидеру повстанцев.
«Это не шутка?» – спросил Агинальдо.
Никто не шутил. Агинальдо арестовали и перевезли в Манилу, которая, как позже сказал Фанстон, обезумела от волнений и ажиотажа. Американцы восхищались новым героем. Они еще сильнее возрадовались, когда меньше чем через месяц Агинальдо выступил с заявлением о признании власти США и призвал товарищей прекратить сопротивление.
