Кандидаты продолжали уделять внимание Хрущеву, поскольку он следил за их кампанией из своих апартаментов в советской миссии на Парк-авеню, иногда появляясь на балконе особняка, построенного на рубеже веков для банкира Перси Пайна. 26 сентября в телевизионной студии в Чикаго во время дебатов между Кеннеди и Никсоном – первые президентские дебаты в прямом эфире – Кеннеди, выступая перед шестидесятимиллионной зрительской аудиторией, откровенно высказался относительно пребывания Хрущева в Нью-Йорке и о том, что «наша борьба с мистером Хрущевым на выживание».
Хотя во время дебатов должны были обсуждаться вопросы внутренней политики, Кеннеди выразил обеспокоенность тем, что в Советском Союзе выпускается в два раза больше ученых и инженеров, чем в США, в то время как в США стали обычным явлением переполненные школы и плохо оплачиваемые учителя. Кеннеди заявил, что добьется бóльших успехов, чем Никсон, в том, чтобы Америка опережала Советский Союз в сфере образования, здравоохранения и жилищного строительства.
Во время вторых дебатов, проходивших 7 октября в Вашингтоне, округ Колумбия, кандидаты сосредоточили внимание на Хрущеве и Берлине. Кеннеди уверенно заявил, что новый президент «в первый год столкнется с серьезнейшим вопросом относительно нашей защиты Берлина, наших обязательств перед Берлином. Это будет проверкой наших нервов и воли». Он сказал, что президент Эйзенхауэр допустил ослабление американской армии и что он, если будет избран, попросит конгресс поддержать его предложение наращивать американскую военную мощь, поскольку весной «мы столкнемся с самым серьезным Берлинским кризисом после 1949 года».
Во время предвыборной кампании Эдлай Стивенсон посоветовал Кеннеди избегать обсуждения Берлина в целом, поскольку будет «трудно сказать что-то конструктивное о разделенном городе, не поставив под угрозу будущие переговоры». Таким образом, Кеннеди только в половине выступлений говорил о Берлине. Однако перед телевизионной аудиторией нельзя было избежать разговора на эту тему, особенно после того, как Хрущев заявил корреспондентам, что хочет, чтобы США приняли участие в саммите по вопросу о будущем Берлина вскоре после выборов.
13 октября во время третьих дебатов Фрэнк Макги с канала Эй-би-си задал вопрос обоим кандидатам, готовы ли они начать военные действия, чтобы защитить Берлин. Кеннеди выразился достаточно ясно: «Мистер Макги, у нас есть договорное право находиться в Берлине, вытекающее из переговоров в Потсдаме и Второй мировой войны, подкрепленное обязательствами президента Соединенных Штатов и рядом других стран НАТО… Мы должны выполнять это обязательство, если хотим обеспечить безопасность Западной Европы, и потому я думаю, что этот вопрос не вызывает сомнений ни у одного американца. Я надеюсь, нет сомнений и ни у одного жителя Западного Берлина. Я уверен, что он не вызывает сомнений ни у одного русского. Мы выполним обязательства по сохранению свободы и независимости Западного Берлина».
Несмотря на явную убедительность речей Кеннеди, Хрущев чувствовал, что возможен компромисс. Кеннеди говорил о договорных правах, но не о моральной ответственности. Он не высказывал обычного требования республиканцев освободить порабощенные народы. Он даже не предлагал распространять свободу на Восточный Берлин. Он говорил о Западном Берлине и только о Западном Берлине. Он говорил о техническом и правовом вопросах, о тех вопросах, по которым можно было договориться.
Но прежде, чем общаться с Кеннеди, Хрущеву надо было навести порядок в своем коммунистическом хозяйстве и нейтрализовать растущие проблемы на двух фронтах – Китае и Восточной Германии.
Москва
Пятница, 11 ноября 1960 года
Было понятно, что Запад не придал значения самой представительной встрече коммунистических лидеров, которая прежде всего характеризовалась отупляющими, затянутыми выступлениями представителей восьмидесяти одной партийной делегации со всего мира на протяжении двух недель. Одновременно Хрущев в кулуарах вел работу по нейтрализации китайского вопроса, связанного со стремлением Мао Цзэдуна захватить лидерство в мировом коммунистическом движении, и получению поддержки в партии для новых дипломатических усилий по избранию президентом Кеннеди.
Стратеги советской внешней политики отдавали приоритет двум направлениям – китайско-советскому альянсу и мирному сосуществованию с Западом, причем именно в таком порядке. Министр иностранных дел Андрей Громыко утверждал, что будет ошибкой потерять Пекин, не получив ничего заслуживающего доверия от США. Советское посольство в Пекине сообщило Хрущеву, что китайцы использовали последствия инцидента с U-2 и провал Парижского саммита, чтобы «впервые открыто» выступить против внешней политики, проводимой Хрущевым.
Мао выступал против политики мирного сосуществования с Западом и следовал курсом более глубокой конфронтации и по берлинскому вопросу, и по вопросу развивающихся стран. Китайская делегация приехала в Москву с намерением получить значительную помощь Кремля национально-освободительным движениям.
Теперь, когда отношения с Соединенными Штатами ухудшились, многие советские чиновники в частных беседах высказывали мнение, что Хрущев должен делать ставку на китайцев. Однако только немногие знали, что это было невозможно из-за личной неприязни между Хрущевым и Мао Цзэдуном.
По словам Хрущева, Мао не понравился ему с первого визита в Китай, когда в 1954 году он приехал в Пекин на празднование пятой годовщины Китайской Народной Республики. Хрущев был недоволен всем, от бесконечных чайных церемоний до, по его выражению, вкрадчивой, лицемерной любезности хозяина. Мао настолько явно демонстрировал во время переговоров нежелание сотрудничать, что по возвращении в Москву Хрущев пришел к выводу, что «конфликт с Китаем неизбежен».
Когда спустя год на встрече в Москве канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр выразил беспокойство по поводу нарождающегося советско-китайского союза, Хрущев ответил, что исключает возможность союза и сам испытывает беспокойство относительно Китая. «Их уже шестьдесят миллионов, и каждый год прибавляется еще двенадцать… – сказал он. – Нам надо заботиться о повышении уровня жизни нашего народа, нам надо вооружаться как американцы, а мы все время что-то делаем для китайцев, которые сосут нашу кровь, как пиявки».
Хрущева потрясла готовность Мао развязать войну с Соединенными Штатами, невзирая на разруху, которую она принесет. Мао убеждал Хрущева, что они одержат победу. «Какой бы ни была война, обычной или ядерной, мы одержим победу, – сказал Мао Хрущеву. – Мы можем потерять триста с лишним миллионов людей. И что с того? Такова война. Пройдут годы, и мы нарожаем больше детей, чем когда-либо прежде». Хрущев назвал Мао «безумцем на троне».
После того как в 1956 году Хрущев отрекся от Сталина и разоблачил его культ личности, отношения стали еще более напряженными. «Они приняли это на свой счет, – сказал Хрущев. – На съезде Сталина разоблачили и обвинили в расстреле сотен тысяч людей и в злоупотреблении властью. Мао Цзэдун следует по стопам Сталина».
К июню 1959 года отношения еще больше ухудшились, поскольку Хрущев не только не выполнил обещания передать китайцам образец атомной бомбы и технологию ее производства, но и принимал меры по улучшению отношений с американцами. Мао объяснил товарищам по партии, что Хрущев предал коммунизм ради заключения договоров с дьяволом.
В 1959 году вскоре после визита в Соединенные Штаты Хрущев приехал в Пекин на празднование десятой годовщины Китайской Народной Республики. Вместо того чтобы просто поздравить Мао с революцией, Хрущев использовал официальный банкет, чтобы с гордостью заявить о том, что он ослабил международную напряженность благодаря «духу Кемп-Дэвида».
В этот приезд Хрущева во время переговоров Мао беспрерывно курил и пускал дым в лицо Хрущеву, хотя знал, что советский лидер не терпит табачного дыма, и насмехался над ним, называя его речь несвязной. Старания Мао оскорбить Хрущева достигли предела, когда для продолжения переговоров Хрущева пригласили в открытый бассейн. Мао был прекрасным пловцом, и, пока он нырял и плавал, Хрущев барахтался в воде, держась за спасательный круг, который ему бросили помощники Мао. Вернувшись домой из бассейна, Мао сказал своему врачу, что от души поиздевался над Хрущевым.
Хрущев по поводу этого «приема» в бассейне: «Принимает меня Мао Цзэдун в бассейне. Мао Цзэдун делает вид, что не замечает, как мне трудно за ним поспевать, и нарочито пространно рассуждает о политическом моменте, вопросы какие-то задает, на которые я, воды нахлебавшись, и ответить-то толком не могу. Поплавал я, поплавал, думаю – да ну тебя к черту, вылезу. Вылез на краешек, свесил ноги. И что же, теперь я наверху, а он внизу плавает. Переводчик не знает, то ли с ним плавать, то ли со мной рядом сидеть. Он плавает, а я-то сверху вниз на него смотрю».
