в себе человек. Она и была такой, серьезной, основательной, деловой. Попав к ним в первый раз, не удивился её признанному старшинству при равенстве с остальными в возрасте.
Валентина невысокая, неполная, не до конца рыжая, неуверенная. Короче, кругом «не». Не назвал бы её красивой, но и некрасивой тоже назвать нельзя. Увидев её, про себя заметил: «А Валентина та была мала, изящна и мила». Виделось в ней что-то если не аристократическое, то породистое. Высокий чистый лоб, курчавая, точнее сказать, завитая головка, точеный носик, искристые глаза (вот что действительно к ней притягивало), овал чувственных губ, подчеркивавший белозубую улыбку. Может быть, зная обаяние свое, смеялась она много и охотно.
Еще одна математичка – девушка с дивным и редким, особенно в то время, именем Изабелла. Ученики, ребята сельские и простые, как только не коверкали имя её, причем без какого-либо намека на обиду. Нет, просто для них оно было столь же редким и непонятным, как, скажем, вдруг распустившаяся на огороде орхидея. Наиболее употребимым вариантом стало Изобела. А одна из родительниц поразила всех, изобретя вариант совершенно неправдоподобный – Изотерма. Хотя термин такой в природе существует, убежден, что родительница о нем не подозревала.
Изабелла роста чуть выше среднего, с волнистыми, густыми, черными волосами, собранными сзади в пучок, живым взглядом карих глаз и переменчивой улыбкой. Фигурой обладала статной, а грудью очень-очень соблазнительной. Думаю, в институте ей не раз говорили об этом, ибо дополнением к юбке служил обычно тонкий джемпер, выгодно подчеркивавший её женские преимущества.
Накануне восьмого марта Альбина подошла в перемену и пригласила отметить с ними грядущий праздник. Закуску девчата берут на себя, а выпивка общая. Я деловито спросил: сколько с носа? Оказалось, по трешке.
– Приемлемо. Только уж с вином разберитесь сами, дед запретил мне не только самому покупать алкоголь, но даже и появляться в магазине.
– И ты слушаешься?
– Я уважаю его.
– Больше некого?
– Посидим, увидим.
Договорились и разбежались по классам.
Вечер получился веселым, полупьяным и шумным. Валентина вызвалась проводить меня.
– Да тут идти десять шагов. Это во-первых. Во-вторых, мужчина должен провожать, а не мужчину.
– Ты назад и проводишь.
Такой вариант меня устраивал, значит, домой я все-таки вернусь один. И мы пошли. Пришли не скоро, провожаясь по очереди, пока не утомились и не присели на крылечке. Дальше – поцелуи, объятья. Проводы затянулись до полуночи…
А утром за завтраком дед доходчиво объяснял мне, что идти у женщин на поводу – самому остаться без поводьев. Мудрено, но понятно.
– И вообще, Колюшка, ты в женском том монастыре поосторожней будь.
– Да что вы, Алексей Михайлович, о чем вы…
Пока я отнекивался и придуривался, Валентина действовала от обратного. Нетрудно предположить, что содержание проводов она передала поджидавшим её и не засыпавшим по той причине подругам во всех подробностях. Реальных, а может, и нереальных. С тех пор конкурентной борьбы, как в первый вечер, не наблюдалось, а за Валентиной, по умолчанию, закрепилось право ухаживать за мной за столом, подкладывая винегрет, селедку и колбасный сыр. Но вот что припоминается: ухаживания за собой принимал охотно, а вот прижать где-нибудь в уголке без посторонних глаз предпочитал Беллу-Изабеллу, такую теплую и сдобную. Догадывалась ли об этом Валентина, не знаю. Она твердой рукой вела дело к торжеству с маршем Мендельсона.
Вскоре Альбина пригласила нас на свою свадьбу, где мы представлялись ею как жених с невестой. И возразить вроде нечего. В ходе застолья, под песнопения невнятного содержания, все молодые пары по кругу должны были целоваться. Мы не стали исключением. И вставали, как молодые, и целовались горячо, и не скажу, что это было неприятно. Однако в город ездили порознь, потому может, что у неё поездки – еженедельные, у меня – раз в месяц после получки. Из каждой поездки она возвращалась с тяжелыми сумками. Объяснялась так:
– Тебе что, тебя старики накормят…
– Скажи еще «напоят».
– Не знаю, может, и напоят, а мне самой о своем пропитании заботиться надо.
– Что же вы не нашли дом со столом, каждой по отдельности или всем вместе?
– Так это ж денег стоит.
– Не так уж и много, я вон сорок рублей плачу…
– Сорок рублей!!! – глаза Валентины готовы были вывалиться из орбит.
– Ну, так и кормят не хуже, чем в ресторане: завтрак, обед и ужин, каждый из двух блюд на выбор…
– Но ведь сорок рублей, – не унималась она.
Тут я в первый раз призадумался. Это уже не жадность, это – диагноз.
Как оказалось позднее, не только продуктами наполнялись неподъёмные сумки Валентины. Как– то поутру, забежав к соседкам за оставленным вечером учебником, я застал Валентину в легком халатике, суматошно бегающую по кухне с причитаниями, что в школу пора, а она не готова. Тут она полезла в свою большую сумку, достала из неё стеклянную литровую бутыль, саму по себе тяжеленную, встала у тазика, плеснула себе на ладонь, с ладони в лицо и побежала переодеваться.
– Что это было? – поинтересовался я, удивленный старинным обрядом.
– Неужели непонятно? Умывалась я.
– Один раз с одной ладошки?
– Ну, так я, чай, не вагоны ночью толкаю.
Так и сказала просторечно «чай». Я недоумевал, но тут появилась проснувшаяся Альбина:
– Это святая вода. Мама в церкви берет. Она каждый раз привозит с собой. А чтоб хватило на неделю, экономит.
– А зубы?
– Что зубы?
– Они в процедуру не входят?
– Зубы чищу вечером обычной водой.
– Что ж ты их так не уважаешь, свои, чай, – поддразнил я.
– Да ладно тебе, – чмокнула меня в щеку, – я готова, пошли.
В городе не встречались, всегда находилась уважительная причина, и чаще всего у меня. Но однажды она заявила:
– Завтра тебя ждут в гости у нас дома.
– Зачем? – искренне удивился я, потому что её у меня дома не ждали, хотя о наличии таковой мать знала.
– Как зачем, чтобы познакомиться.
– Это обязательно?
– Как явка на педсовет, – отрезала Валентина.
Она жила в старом дореволюционном доме на улице Первомайской, превратившемся в советское время из двух в четырехэтажный. Но у них квартира была еще в прежнем втором этаже, вероятно, не раз перекроенном. Комнат две с отдельной кухней, но все настолько малы, что я пошутил:
– Всё мало и мило, в строгом соотношении к твоим параметрам.
– Пошляк, – шепнула она и повела меня в залу метров десяти с общим круглым обеденным столом.
Тут меня чуть столбняк не хватил: рядом с родителями сидела преподаватель кафедры всеобщей истории, роскошная, молодая Ариадна Анатольевна Тихонова. Она оказалась снохой, то есть женой брата
