Не менее жалко и нелепо выглядит попытка сохранить так называемый и большей частью ложно понятый «народный стиль» там, где природа и назначение вещей противятся подобной стилизации.
Вспомните, как безжалостно высмеян в рассказе Куприна «Корь» эдакии русофильствующий биржевик, пароходовладелец, финансовый воротила, который надо не надо кричит везде о своих якобы патриотических вкусах. «Я — русский, и потому имею право презирать все эти ренессансы, рококо и готики! — кричал он иногда, стуча себя в грудь…». Одевался он, как ему казалось, в соответствии со своими «убеждениями». Ходил, например, «в фантастическом русском костюме: в чесучовой поддевке поверх шелковой голубой косоворотки и в высоких лакированных сапогах. Этот костюм, который он всегда носил дома, делал его похожим на одного из провинциальных садовых антрепренеров, охотно щеголяющих перед купечеством широкой натурой и одеждой в русском стиле. Сходство дополняла толстая золотая цепь через весь живот, бряцавшая десятками брелоков-жетонов». И жил этот русофил в даче вычурного пряничного стиля: «…затейливо и крикливо выстроенная в виде стилизованного русского терема, с коньками и драконами на крыше, со ставнями, пестро разрисованными цветами и травами, с резными наличниками, с витыми колонками, в форме бутылок, на балконах…» Обстановка внутри соответствовала наружному виду дачи: «…вся столовая мебель и утварь отличались тем бесшабашным, ерническим стилем, который называется русским декадансом. Вместо стола стоял длинный, закрытый со всех сторон ларь; сидя за ним, нельзя было просунуть ног вперед, — приходилось все время держать их скорченными, причем колени больно стукались об углы и выступы резного орнамента, а к тарэлке нужно было далеко тянуться руками. Тяжелые, низкие стулья, с высокими спинками и растопыренными ручками, походили на театральные деревянные троны — жесткие и неудобные. Жбаны для кваса, кувшины для воды и сулеи для вина имели такие чудовищные размеры и такие нелепые формы, что наливать из них приходилось стоя.
И все это было вырезано, выжжено и разрисовано разноцветными павлинами, рыбами, цветами и неизбежными петухами…»
К сожалению, с фактами неверного понимания подлинно народного стиля мы встречаемся еще и сейчас.
Это тем обиднее, что в нашем социалистическом обществе, где все призвано отвечать самым высоким требованиям человека, где правда искусства всегда противостоит всякой подделке и дурной стилизации, все-таки кет-нет да и натолкнешься на аляповатую нелепицу, причем самое неприятное, что авторы ее нередко выдают это за проявление якобы народного вкуса. Разве не вызывают чувство неловкости сусальные роскошества и теремные выкрутасы, с какими отделаны вестибюль, холлы, интерьеры в высотной гостинице на Комсомольской площади Москвы?..
Еще великий русский критик В. Г. Белинский говорил, что «истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа», в том, чтобы выражать в искусстве чаяния народа, его историческую судьбу.
И было бы, например, смешно, если бы мы вдруг, чтобы придать национальный характер нашей технике, стали бы наводить лаки знаменитых палешан на полированную поверхность автомобилей. То, что хорошо на подносе, ларце, шкатулке, было бы противно глазу, оказавшись переведенным на автомобильный нитролак.
Мы живем в мире все возрастающих скоростей. Машины, которыми мы пользуемся для передвижения по воздуху, по воде и земле, принимают все более обтекаемую форму, чтобы максимально уменьшить сопротивление среды. И, естественно, мы привыкаем к этим современным формам, невольно переносим их в свой быт. Уже давно перестали быть новостью гладкие полированные плоскости мебели, обтекаемые, сглаженные углы, вещи, в которых угадывается динамика современных механизмов. И резное дерево старинного буфета в комнате, обставленной современной мебелью, показалось бы уже несколько чужеродным. Так техника вносит Свои поправки в общественный вкус, хотя иногда она некоторое время еще подчиняется эстетическим привычкам прошлого. Как долго, например, автомобиль старался быть похожим на карету, на старинный дормез! Лишь потом, когда автомобиль сделался повсеместно применяемым транспортным средством, он стал приобретать свою собственную форму, отвечающую принципам скорости, экономичности и нового комфорта.
Несмотря на то, что электричество давно уже сменило керосиновое освещение, прежде в свою очередь заменившее свечи, люстры в гостиных долгое время, да и сейчас еще, делались и делаются как люстры для свечей, только теперь «свечи» эти фарфоровые, в них вставлены небольшие электрические лампочки. Здесь еще действует инерция старинных представлений о торжественном уюте, который создавало трепетное сияние свечей.
Что же касается замечательного искусства Палехл, Федоскина и Мегеры, чьи лаки известны на весь мир. то мне думается (хотя я заранее знаю, что многие со мной не согласятся), что сегодняшняя работа этих изумительных народных художников по-настоящему хороша тогда, когда мастера эти, берясь за современные темы, волнующие их, остаются в кругу изобразительных средств, органически свойственных этому роду искусства. Когда видишь на лаках палешан конную атаку красных кавалеристов или прощание гармониста, уезжающего на учебу, или сцену народного праздника в колхозе, или просто изображение Кремля, радуешься, как органически сливаются краски, манера, прием художника с теми элементами сказочного, романтического, песенного, которые имеются и в этих вполне современных мотивах. Но когда появляется изображение техники — тракторов, комбайнов, когда чисто индустриальные мотивы втискиваются в композицию этих весьма своеобразных художественных изделий, тогда происходит насильственная стилизация, так как все эти предметы по своей природе не соответствуют ритму и характеру рисунка, привычным для художников, как и для их изделий, в данном специфическом жанре.
Здесь, мне кажется, совершается ошибка в самом выборе материала для изображения и делается ненужная попытка решить новую тему несвойственными ей приемами старого народного искусства, привыкшего опираться на другие зрительные компоненты, выросшие из русской сказки, из иконы. Ведь не всякий сюжет, годный, скажем, для реалистической драмы, подойдет для условных приемов оперы.
Часто законы верного вкуса нарушаются тем, что форма, удачно и уместно примененная в одной области строительства, механически переносится в другую, где эта форма чужда по самому существу своему. Вот, например, несомненную удачу наших архитекторов, сумевших оформить помещения метро так, что полностью скрадывается ощущение глубины подземелья, другиэ строители бездумно перенесли в наземные здания. Все эти опорные колонны, пилястры, пилоны, скрытые источники света, большие плоскости мраморных стен и т. д. стали появляться в наших клубах, в кинотеатрах, в рабочих дворцах культуры. Так даже и говорили — «стиль метро». Но то, что было хорошо под землей и что было продиктовано особенностями подземного строительства (отсутствие, скажем, источников естественного дневного освещения требовало специальной отделки стен и др.), механически перенесенное на поверхность, стало выглядеть нарочитым, назойливым, тягостным. Это уже был не стиль, найденный в поисках верного решения новой и трудной задачи, а стилизация, форма, примененная без всякого учета новых условий, причем форма, совершенно не отвечающая данному содержанию.
Если в искусстве смену стилей, борьбу их и становление порождают большие идейные, общественные сдвиги, то вкусы в быту часто меняются в зависимости от той или иной моды, воцаряющейся в данном обществе. Стиль обычно характеризует целую эпоху. Мода — это, если можно так сказать, «микростиль», типичный для короткого времени.
Мода — явление чрезвычайно капризное, изменчивое, преходящее. То, что казалось вчера необыкновенно красивым, завтра покажется несколько устаревшим, а послезавтра будет совсем уже резать глаз… Я подчеркиваю, что речь в данном случае идет не о смене художественных течений, хотя и они в известной степени подвержены — разумеется, не столь прямо, как быт, капризам моды.
Еряд ли тут уместно подробно развивать теорию смены мод. Вопрос этот вообще еще мало разработан. Он, несомненно, в какой-то мере тоже связан с вопросом общсСытовоп эстетики и отражает некоторые стороны смены общественных вкусов. Все это требует большого специального разговора на материалах длительного исследования, которыми я не располагаю.
Однако все же несколько слов о связи моды со вкусами сказать необходимо.
Когда-то фасон, покрой костюма были условными и строго оберегаемыми знаками сословного отличия. Мода, царившая в привилегированном классе, сразу позволяла определить его представителей в обществе. А громоздкая роскошь таких одеяний подчеркивала, что люди, имеющие право облачаться в эти костюмы, ведут образ жизни, на обремененный трудом, и что одним своим происхождением они созданы для занятий усладительных. Пышные турнюры, кружевные вороха жабо, топорщащиеся фижмы, накрахмаленные, тугие брыжжи, исполинские напудренные парики размером с добрый стог — могли ли трудовые люди, ремесленники, крестьяне носить на себе все это?! Да, кроме того, им это и запрещалось.
