Когда первобытные германцы осуществляли свою экспансию в Европе, на захваченных ими землях жили земледельцы, они были конкурентами для захватчиков. Сначала германцы часть соседнего населения ассимилировали, а тех, кого не брали в рабство, уничтожали. И это надолго закрепилось как некоторый стереотип их поведения. У всех народов, колонизовавших в то или иное время чужие земли, складывались определенные поведенческие стереотипы в отношении местных жителей, но только германцы предпочитали уничтожение людей. Правнуки тех же германцев, освоивших Европу (немцы, англичане и другие), при освоении Северной Америки уничтожали индейцев-аборигенов безо всякой надобности, интересуясь только землей, а не людьми, ее населяющими.
А вот испанцы, наследники великой Византийской империи, осваивая Латинскую Америку, вели себя иначе. И сейчас в Мексике живут на равных индейцы, коренное население этих мест; метисы – те, кто произошел от полового контакта испанцев с местным населением, и, наконец, гидальго, чистые испанцы, сохранившие свою самобытность в новых условиях. В Южной Америке сохранились целых индейские страны, население которых просто переняло испанскую культуру.
Славяне, уйдя в некоторое время из-под власти германцев и совершая свой путь на восток, встретили племена, стоящие на более низком уровне развития и производительных сил, и вообще культуры. Те, с кем они столкнулись, были в основном охотниками и рыболовами и не являлись конкурентами славян в использовании природной среды. Здесь произошла мирная ассимиляция, началось совместное житьё-бытьё; так сложился стереотип отношения к местным жителям, как к младшим братьям. Но ведь братьям.
В итоге русские более или менее мирным образом расселились вплоть до Тихого океана.
Многие сегодняшние надежды не сбываются оттого, что люди не понимают: способностью сосуществовать с другими цивилизациями мирно, жить с другими народами и формировать общую цивилизацию сообща, как это происходило в России, обладает далеко не любой народ! Поскольку разноплеменность и разноязычность были характерны для русского государства во все времена его истории, мы к ним привыкли и не считали «инородцев» чужими. Русскому всегда было чуждо чувство этнического превосходства. Впрочем, и религиозного тоже: в течение более чем тысячи лет русский мир жил рядом и вместе с миром ислама; мы научились жить вместе.
Но в других местах было иначе.
Теперь нас призывают построить гражданское общество (Civil society). На Западе оно возникло в результате уничтожения «традиционного общества» в ходе трех революций: религиозной, промышленной и социально-политической. При этом было уничтожено, например, в Германии 3/4 немцев. Ведь не надо забывать, что ещё в конце средних веков убить чужака в европейской деревне не только не считалось преступлением, а было делом законным, и даже непременным.
В Германии при становлении рынка сгоняли людей с земли, лишая средств к пропитанию, и в Англии тоже «овцы ели людей», то есть опять-таки ради прибылей суконной промышленности сгоняли с земли жителей. И были приняты законы (применявшиеся со всей германской пунктуальностью), согласно которым за бродяжничество и попрошайничество вешали, не задумываясь над тем, а как иначе могут прокормиться люди, лишенные возможности жить так, как жили их предки. И повесили за короткий период 72 тысячи человек.
Согласно практике гражданского общества, естественное состояние дел – война всех против всех. Правда, война, введенная в рамки закона и называемая конкуренцией. В традиционном же обществе России, как и в семье, такого понятия не существует. Даже в отношении противника не говорилось о конкуренции, а лишь о соревновании: с капитализмом, с США и так далее. То есть у нас – поднять себя (догнать и перегнать), у них – уничтожить конкурента.
Представление о роли человека в естественном (традиционном) и гражданском обществе тоже различаются кардинально. Индустрии был нужен человек, свободно передвигающийся, как атом (на деле – свободно передвигаемый). Поэтому община и естественные общинные люди, деревня и крестьяне всегда были главным врагом «гражданского» общества и его строителей.
Но в России полного разрыва солидарных связей не удалось произвести до сих пор, несмотря на развитие капитализма, реформу Столыпина (направленную на уничтожение общины и замену крестьянина фермером-индивидуалом), урбанизацию и индустриализацию, а теперь еще и американизацию культуры. Удастся ли новая попытка? О том, что привычные российские моральные ценности в современных условиях нам уже «не годятся», было заявлено в начале 1990-х годов реформаторами первой волны: «Нравственно все, что приносит прибыль». Вывод отсюда простой, – заботиться о детях и родителях, о музеях и музыкальных школах, о науке, о здоровье пенсионеров и защите природы – безнравственно. Сначала получи прибыль, а потом уже хрюкай о музеях. Если же прибыли в наших условиях получить нельзя, умри.
Так что нас в этот «мир» на равных просто не пустят. Мы – чужаки для них.
В традиционном народе каждое поколение связано отношениями ответственности и с предками, и с потомками. А на Западе понятие «народ» изменилось, теперь это сообщество индивидов. Они соединяются в народ через гражданское общество, где цель каждого – получить прибыль. Те, кто вне такого общества – не народ. С точки зрения Запада, в России никогда не существовало народа, так как не было здесь гражданского общества. Не зная этого, нельзя понять смысла проводимого с 1991 года всеобщего разрушения России; а это западные «учителя» добросовестно приступили к созданию русского народа. Напомним: при создании современного германского народа 3/4 населения было уничтожено, – убито и уморено голодом.
Россия – семейная страна. Здесь не произошло Реформации (Россию к ней осторожно подводят лишь сейчас), а идеи Просвещения и научной революции, внедряясь в русскую культурную среду постепенно и без религиозного подкрепления, не произвели идеологического переворота. Из принципиально различных представлений о человеке вытекали и принципиально иные взгляды на общество и государство, на ведение хозяйства, на политику и право, на здравоохранение и вообще весь образ жизни.
На фоне разговоров о «демократии», «правах человека» и прочих виртуальных ценностей всё это стушевалось, забылось. Создатели «новой России» – не мы, нам суждено исчезнуть. Идут дискуссии, стоит или нет входить в мир транснациональных корпораций, – а мы уже давно там! Пока российские интеллектуалы неспешно рассуждали, в качестве кого мы туда войдём, и что предложим миру, нам уже указали место, где-то на задворках. И наше будущее зависит всего лишь от того, компрадорский или национальный капитал будут править бал в ближайшие десять лет.
А разговоры о демократии – всего лишь камуфляж. Демократия и либерализм, особенно в организационной сфере и сфере собственности, это веление времени и уровня технологических сложностей современной жизни, не более того. Придавать им гипертрофированное значение, без оглядки на свою историю, культуру, природу, – на интересы своего народа, наконец, – просто глупо.
Мир стоит на пороге глубочайшего кризиса. Ресурсов уже недостает, и за них уже идёт борьба. Чем она кончится, пока неясно, то есть наше будущее, как и будущее других, туманно. Если Россия уцелеет как единое государство, проводящее свою, патриотическую политику, то мы получим свой шанс. Но уже сегодня те, к кому наши реформаторы так стремятся нас присоединить, дают понять, что России пора сворачивать свою внешнеполитическую деятельность. «Игры больших мальчиков» вне её компетенции, и даже проблемы собственного существования решать не ей, хоть она и считает их важными для себя. По их мнению, мы не в праве иметь «зону собственных интересов», экономических или политических, не только вне своей территории, но и внутри.
Как хотелось Ельцину после 1993 года, чтобы «большие мальчики» признали его равным себе! Он даже дал им сигнал, что согласен, вместе со всей своей Россией, войти в НАТО. Он их обнимал и говорил: «Мои друзья». А они, в общем-то, не обращали на него внимания. Он обиделся, и это было заметно.
Понять, что Россия им не нужна совсем, ни как друг, ни как враг, он был не в состоянии. Ну, что им стоило хотя бы сказать, что Россия – ровня им, что без неё никак? Вместо этого нас то не принимали в какие-то клубы, то наши морские суда задерживали, то кого-то арестовывали, устраивая выволочки по поводу и без. То к Чечне прицепятся, то к Калининграду. Ведут себя, как жена с постылым. Или нет, как Абдулла в фильме «Белое солнце пустыни» с этим бедным музейным смотрителем. Когда тот стал возмущаться грабежом, ведь мог же Абдулла сказать: мы не будем трогать твои ковры и кувшины. Скажи, старичок, а где здесь подземный ход? Всесильный бандит не воспринимал всерьёз ни музей с его рухлядью, ни этого деда, как живого человека, вот в чём дело-то. Стрельнул сквозь икону, и все разошлись искать подземный ход.
