Начнем с последнего, по причине его существительного статуса. "Реализм" — достояние поздней, уже католической латыни. Его возникновение обычно связывается со спорами двух течений в схоластике, обозначенных как "реализм" и "номинализм". Первое из них утверждало действительное существование идей как отдельных объектов бытия, второе настаивало на чисто словесном, "назывательном" их характере. Этот дуализм и связанная с ним "диалектика" западного мышления стали естественным следствием догмата о filioque, исхождении Святого Духа не только от Бога Отца, но и от Бога Сына, — догмата, неприемлемого для Православия, поскольку подобное допущение ведет, как известно, к неразличению двух из трех ипостасей Святой Троицы, к их слиянию и в этом новом качестве — к противопоставлению ипостаси Святого Духа. В тот же исторический период, что и спор "номиналистов" с "реалистами", возникли и военно-монашеские "католические" ордена, из числа которых на рубежах Руси действовали Тевтонский и Ливонский. Так что с идеологией "крыжаков", как именовали наши предки крестоносцев-католиков, русские знакомились постоянно, и Ледовое побоище можно считать даже своеобразной формой богословского диспута.
Но вся тонкость ситуации заключалась, по-моему, именно в том, что победивший к XIV веку "умеренный реализм" Фомы Аквинского и его последователей-томистов проповедовал раздельное и в определенном смысле равносильное существование двух реальностей: божественной и земной. Уже Раймунд Себундский в своей "Естественной теологии" писал, что "Бог дал нам две книги — Книгу природы и Библию".
Формальные отношения между этими реальностями могли выстраиваться ни много ни мало — пятью различными способами. Католические мыслители, надо отдать им должное, долгое время стремились не выходить за рамки позитивных связей: теодицеи, оправдания божественного земным и, наоборот, оправдания земного божественным, небесным. Однако само это разделение создало место и для иных связей, а именно — связей критических, негативных.
Чем, как не "критикой оружием" несовершенства земного мира, включая саму католическую церковь, стал протестантизм XVI века? И не использовал ли философское "оружие критики" во второй половине XVIII века протестант по своим религиозным убеждениям Иммануил Кант? А уже отсюда сама собой дотягивается цепочка до Гегеля с его "абсолютной идеей", с позиций которой можно судить обо всем сущем на земле и на Небе, и до Карла Маркса с его "Критикой политической экономики", ставшей впоследствии "Капиталом", и до русских марксистов, бравших власть в октябре 1917 года. Так что наших писателей наши "неистовые Виссарионы" не зря определяли по ведомству "критического реализма", а по сути — лично-протестантского отношения к "гнусной расейской действительности". И "немецкая классическая философия" действительно сыграла здесь гигантскую, не подлежащую переоценке роль.
В тарантасе, в телеге ли
Еду ночью из Брянска я —
Всё о нем, всё о Гегеле
Моя дума крестьянская…
Последним большим русским писателем, кто изо всех сил пытался избежать соблазна падения в "критический реализм", в истории отечественной литературы, несомненно, был Николай Васильевич Гоголь, чей жуткий вопль о спасении слышен и сегодня, спустя полтора века после его смерти. Сожженный второй том "Мертвых душ" и "Выбранные места из переписки с друзьями", — видимо, лишь слабые отголоски того интеллектуального искушения, которое он испытал в ходе своего общения с питерскими и московскими "гегельянцами". Далее критицизм русской литературы, даже "православный" критицизм Федора Михайловича Достоевского, стал всеобщим и не подлежащим сомнению.
"И ни церковь, ни кабак — ничего не свято. Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!.." Как ни относись к Владимиру Семеновичу Высоцкому, даже он — из той же "великой традиции великой отечественной литературы". И Солженицын — оттуда, и вся столь нелюбимая вами, коллега, пост- и просто модернистская шатия-братия. Но им-то вменять это обстоятельство в вину с нашей стороны уж никак не годится. "Не судите, да не судимы будете!"
"По малолетству в нем даже не успели просиять иные доблести, кроме той, что он непринужденно, как дышал, любил свою землю, густую бедой и богатством, где крыльцо сквозь щели зеленым пламенем одевала трава, где воск шел Богу, а мед — бортнику, где под рукой потрескивал мех чернобурой лисицы, а соболя, куницы и бобры лежали в клетях связками, как снопы, где остромордые осетры резали шипом воду, где вокруг пестрели синие, в рябинах, дали, где по лесам, играя тяжкими лопатками, бродили медведи, где гудела стопудовая колокольная медь, где певчие подхватывали за дьяконом "Господи, помилуй!" и литургия распускала свой павлиний, византийский, православный хвост и где в полях временами рыскали стаи раскосых всадников, волоча за собой тяжелые крылья удачи. Но и одной этой доблести оказалось довольно Никанору, чтобы продраться в запущенный лаз башни и сокрушить ордынское иго. Потому что, если без цинизма, эта доблесть и есть отвага жизни…" — так пишет сегодня "постмодернист", казалось бы, Павел Крусанов, но это самое что ни на есть настоящее русское Слово, в котором, почти как во Христе, несть ни еллина, ни иудея, ни реалиста, ни модерниста — лишь Вера, Надежда и Любовь в их полном смысле. Чего и вам желаю.
С уважением
Владимир ВИННИКОВ
Александр Иванов ВОЛЯ И РАСЧЁТ
I.ПРО "РАЗУМНОЕ УБИЙСТВО" Первым делом после ознакомления с "шальными мыслями" В.Г. Бондаренко насчёт идеи разумного убийства, отражённой сразу в нескольких современных литературных творениях, вспоминается Ф.М. Достоевский с его "Преступлением и наказанием". Сразу же бросается в глаза некая зеркальность, обнаруживающаяся при сопоставлении решений темы разумного убийства классиком и нынешними писателями. И тут и там — умышленное (даже идеологическое) убийство. Но если сегодня идёт речь об убийстве "не абы кого, а стратегических изменителей мира", то Раскольников замышлял убить всего лишь ничтожную личность, чтобы с помощью добытых при этом средств самому попасть в категорию избранных, то бишь самому стать "стратегическим изменителем мира". И как мы знаем из эпилога романа, ему в конце концов пришлось менять не мир, а самого себя: на каторге он завершил свои идейные искания искренним обращением к Евангелию.
И хотя автор своему герою-одиночке не оставил никаких шансов на совершение переворота в мире, нельзя сказать, что он (Достоевский) вообще не считался с возможностью радикальных изменений в истории человечества. Наоборот, выдающийся русский мыслитель эти изменения предвидел. И даже разъяснял вероятные механизмы их осуществления.
Возьмём (по подсказке покойного В.В. Кожинова) отрывок из письма Ф.М. Достоевского к приславшей ему на отзыв свою повесть Ю.Ф. Абаза:
"Мысль эта, что породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей исключительно в продолжение нескольких поколений, впоследствии должны необходимо выродиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и даже, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому, — мысль эта верна и глубока. Таковы, например, евреи, начиная с Авраама и до наших дней, когда они обратились в жидов. Христос (кроме его остального значения) был поправкою этой идеи, расширив её в всечеловечность. Но евреи не захотели поправки, остались во всей своей прежней узости и прямолинейности, а потому вместо всечеловечности обратились во врагов человечества, отрицая всех, кроме себя, и действительно теперь остаются носителями антихриста, и, уж конечно, восторжествуют на некоторое время. Это так очевидно, что спорить нельзя: они ломятся, они идут, они же заполонили всю Европу; всё эгоистическое, всё враждебное человечеству, все дурные страсти человечества — за них, как им не восторжествовать на гибель миру! У Вас та же идея".
Если верить некоторым современным писателям и публицистам (тому же Эдуарду Тополю, например), то рассматриваемая Достоевским "порода людей" сейчас "восторжествовала". Но, по пророчеству великого русского классика, это не может быть окончательным торжеством, а лишь торжеством "на некоторое время".
Возможно, кто-то захочет провести аналогию с большевистским правлением в России вплоть до приснопамятного 37-го года. Но тут интереснее другое. Возникает вопрос: обеспечивал ли советский период в истории нашей страны "лучшие — как понимал это Достоевский — условия" для "породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей"? Или эпоха воинствующего интернационализма и богоборчества создавала, напротив, худшие условия для обсуждаемой здесь категории людей — в том смысле, что отрывала их в массовом порядке от непреодолимых (в других исторических и этногеографических обстоятельствах) оков "первоначальной идеи своих основателей"?
