Пятнадцать судов дружно направлялись на поиски новой добычи. Впереди, как вожаки, ритмично выкидывая вверх дымовые кольца, шли моторные суда, увлекая за собой парусные лодки.
Самолёт поравнялся с ними. На их палубах лежали ещё не убранные в трюмы толстые «хоровины»[5] тюленя.
Наступил полдень, хотя об этом нисколько не напоминало осеннее однообразие серого дня.
Пилот спешил.
Мелькнуло последнее судно флотилии, и вновь под самолётом раскинулся морской простор. Временами на поверхности воды показывались тюлени и тут же быстро уходили вглубь, оставляя за собой вспененные круги.
Всплеск, белый круг, чёрная спина, опять всплеск… Тюленей появлялось всё больше, ещё больше ныряющих чёрных точек – и вот перед взором лётчика возник чёрный живой остров.
«Колхозный островок», – определил Орлов и, боясь спугнуть чуткого зверя, отвернул в сторону.
Флотилия, завидев самолёт, встала на якоря и ожидала его.
Орлов издали заметил флагманское моторное судно и произвёл посадку около него.
Перейдя с самолёта на палубу флагмана, пилот и его пассажир, представитель треста, пробирались по скользким жирным тушам тюленя. Всё было пропитано этим жиром: и палуба, и надстройки, и одежда людей. И даже лица охотников лоснились жиром. Орлов легко узнал среди тюленщиков невысокого, сухопарого начальника экспедиции Сергеева.
Поздоровавшись, они пошли в кубрик.
Сергеев, сняв любимую форменную фуражку с золотистым «крабом», неловко приглаживал свои «экспедиционные» усы, и в знак того, что он готов слушать, смотрел на Орлова серьёзным взглядом карих глаз.
– Усы-то побольше стали, – улыбаясь, начал Орлов, зная, что этим досаждает Сергееву.
– Ладно, вернусь, тогда сбрею. Говори, где ещё тюлень залёг.
– Есть ещё залёжка, – поворачиваясь к морской промысловой карте, висевшей на стене, и показывая пальцем в её верхний угол, продолжал Орлов. – «Колхозный островок» чуть ли не сплошь покрыт тюленем. А вода с западной стороны островка, словно кипит – столько там тюленей ныряет.
– Вот как, – медленно проговорил Сергеев, – и, всё ещё смотря на карту, что-то прикидывал про себя. Ну, спасибо, Петро, – наконец, перекинул на лётчика довольный взгляд. Покручивая ус, он продолжал: – Порадовал ты нас! Ветерок бы так продержался с берега, тогда «плешинку» не затопит, дело будет.
– А сколько с первой «плешины» взяли? – спросил Орлов.
– Тринадцать с половиной тысяч голов, – с довольным видом, нарочито растягивая слова, ответил Сергеев.
– Ого! – удивился лётчик. – И как же это случилось?
– Ну как, очень просто: окружаем и уничтожаем, – невозмутимо говорил Сергеев.
На этом разговор и окончился бы, но пассажир самолёта был очень любопытен.
– Позвольте, товарищ Сергеев, как это вы так делаете: окружаете и уничтожаете? – заинтересовался он. – Расскажите, как было дело. – И, протирая толстые стёкла очков, приготовился слушать.
Сергеев не любил входить в подробности.
– Как дело было? – переспросил он и медленно закурил, видимо, готовясь что-то сказать ещё. Но тут в открытую дверь, пригибаясь, вошёл высокий человек в обычной одежде тюленщика.
– А, Черноусов! Проходи, проходи, – весело проговорил Сергеев и подумал: «Вот кстати».
– Это наш молодой бригадир, – представил его Сергеев.
Григорий Андреевич Черноусов не совсем походил на молодого, но бригадиром на промысле он был впервые. Рыбачит он с детства, и морская стихия нисколько не согнула его. Он стоял стройный, широкий в плечах, с ясным добродушным взглядом. Сняв шапку, он обнажил овеянный морскими ветрами морщинистый лоб, на который скатилась прядь седых волос.
Приветствуя собравшихся в кубрике, Григорий Андреевич особенно долго жал руку разрумянившемуся Орлову.
– Спасибо тебе, – благодарил он пилота. – Показал ты нам богатую залёжку тюленя. Колхозники будут помнить её.
– Было бы за что, Григорий Андреевич, – чувствуя неловкость, отговаривался Орлов. – Бей, пожалуйста, и ещё вам залёжку не хуже той нашёл.
– Вот он и есть герой этого боя, – указал Сергеев на Черноусова. – Кто, как не он, лучше расскажет об этом. Давай-ка, Григорий Андреевич!
– Эх, не мастер я говорить-то, – усаживаясь на край табуретки, неохотно начал бригадир.
– Ну, вот мы все, к примеру, будто здесь стояли, а до «плешины» почти добрый, десяток километров. В бинокль смотрели и увидели столько зверя… – Черноусов ненадолго замолк и, приложив руку к лицу, продолжал: – не перечесть… Решили, что дальше не пойдём. Спугнём тюленя, тогда весь в воде будет. «Ночью надо осторожно, подобраться и окружить плешину, – предложил нам Сергеев. – А ты, Черноусов, – говорил он мне, – осторожненько поезжай к «плешине». Как стемнеет, будешь нам маячить, а то ночью и не заметим, как мимо проскочим».
На реюшке и подчалке впятером мы отплыли. Чем ближе подходили к «плешине», тем становилось мельче и мельче. Вдруг – стоп! – реюшка села на меляк. Оставив на ней двоих тюленщиков, я на мелководном подчалке с остальными людьми поплыл дальше.
Вскоре вновь встали на мель. «Плешина» была рядом, и мы старались не выдать себя ни единым звуком. Стемнело. Я поднял на мачту фонарь, подняли фонарь и на реюшке. Целясь на наши огни, ночью должна была подойти остальная группа охотников и к рассвету окружить «плешину».
Но восточный ветер, тянувший с берега, начал усиливаться. К полуночи он стал сильным и быстро угонял воды. Было уже светло, когда мы втроём стояли у свалившейся на бок лодки. Море ушло, отрезав нашим путь к «плешине».
Что было делать? Охотничий азарт и любопытство не давали нам покоя. Потянулись мы к «плешине». Без шума ползли к залёжке тюленя. Увидев её, я, признаться, даже оробел. Думаю, вдруг спугнём, тюлени-то ведь зубастые и чуть ли не в центнер весом каждый. Сомнут!… Эх, думаю, понесла меня сюда нелёгкая. Хоть бы Мишка Водовской был тут рядом со мной. Привык я ходить на бой тюленя под его командой. Сам боюсь, и знаю, что тюлень труслив. И вот одна мысль в голову пришла… Мы тихо вернулись к лодке. Забрав вёсла, шесты, палки, поползли обратно к залёжке. Подвинемся на десять-пятнадцать метров и лежим, как мёртвые. Зверь не чует нас и не беспокоится. А мы опять дальше… Наконец, подошли чуть ли не вплотную. Забили вёсла, повесили фуфайки, обрывок паруса. Словом, чучел наделали. Видя это, тюлени зашевелились, начали отсюда пятиться. А мы переползли и проделали то же самое с другой стороны. Наконец, так всех тюленей и окружили.
«Ну, начнём», – мигнул я своим молодцам. Подползаем – крайние тюлени дремлют. Раз их колотушкой по носам. И опять лежим, как мёртвые. Посмотрим, уж эти готовы, всё спокойно. Мы снова крайних бьём. Вот уже образовался и барьер из убитых тюленей. Теперь остальным не перелезть через эти преграды. Живые тюлени стали жаться в центр круга, полезли друг на друга… А мы-то всё бьём и бьём…
– Потом подошли и все наши охотники… Дальше вы рассказывайте, – обратился бригадир к Сергееву.
– Продолжай сам, – махнул рукой Сергеев.
Передохнув, Черноусов продолжал:
– Вскоре лежала уже огромная груда недвижимых тюленей. Тринадцать с половиной тысяч штук мы насчитали. Теперь опять нужна была сноровка и дружная работа. Следовало кучи разобрать и этим спасти тюленьи шкуры и жир от «загара». Затем у нас пошли в ход ножи. Люди, как заведённые, полосовали зверя, отделяя шкуру со слоем жира от тушки. Надо было спешить: приближалась ночь. Все шкурки счалили, оставили их на островке на якорях. Ведь вдруг подует ветер с моря, вода поднимется, тогда всё как есть смоет и пропадёт наш труд. А пока, сколько осилим, тут же берём – чалим по сотне шкурок на «куканы» и по воде буксируем к своей стоянке, грузим на рыбницы. Вот и всё, – закончил Григорий Андреевич и, как бы в доказательство того, что рассказ окончен, провёл по губам своей огромной, дублёной морозом ладонью.
– Ну, нам пора, – заторопился Орлов. – Вы уж извините, время у нас в обрез, – и встал.
– Ничего себе, Григорий Андреевич. Только сказать легко: всё. Втроём напали на такое стадо морского зверя! Это же риск, геройство, – говорил поражённый пассажир.
Григорий Андреевич молчал.
– Ничего, впереди ещё много геройского труда будет, – говорил за него Сергеев. – Видите, у нас ещё груды неубранных «хоровин», – показал он на заваленные палубы. – Ночь будем работать, а завтра – на бой. Время упускать нельзя!
Белый гидросамолёт с рёвом проскочил меж утюговатых рыбниц. Волны с силой ударялись о его борта, разлетаясь в мелкие брызги. Наконец, набежала сильная волна и отбросила гидроаэроплан, как мяч. Набирая высоту, самолёт описал над флотом круг и, удаляясь, быстро исчез в хмуром осеннем небе. А тюленщики всё ещё смотрели ему вслед. Самолёт сейчас был им дорог, как свои сильные рабочие руки.
