С Запада нет границы — там Атлантический океан, а на Востоке — вся Азия с ее необъятными пространствами и народами. Поэтому у Западной Римской империи никогда не было таких сильных врагов, и она никогда не подвергалась таким страшным нашествиям и разрушениям, как Восточная. Например, в III в. Антиохия в Сирии (с населением в несколько сотен тысяч человек) была дважды взята персами и сожжена, а часть населения — уничтожена или уведена в плен. Тем не менее, в IV–V вв. Антиохия была опять одним из крупнейших городов в восточном Средиземноморье ([161] р.241). Последующие нашествия персов и славян в VI в., арабов в VII в. по своим разрушениям превосходят события III в. Так, в 540 г. персы опять захватили Антиохию и на этот раз полностью ее разрушили — да так, что, когда ее после этого стали восстанавливать, то, как пишет Ф.Лот, не могли даже определить, где раньше находились улицы города ([151] р.296). Ничего подобного не происходило на Западе — ни в третьем, ни в четвертом, ни в пятом веке. Что касается нашествий варваров в IV–V вв., то они в равной мере были направлены и против Восточной Римской империи. Вестготы, остготы и гунны сначала нападали на нее (причем с двух сторон — как с Севера, так и с Востока), а уже потом пошли далее на Запад, а почему они расселились именно там, а не на Востоке — это уже совсем не связано с географическим положением.
Вряд ли может служить удовлетворительным объяснением и коррупция: в Восточной Римской империи она была не меньшей, чем в Западной. Например, в V–VI вв., да и позднее, там нашла широкое распространение практика официальной продажи государственных должностей, включая наместников провинций. Тем не менее, Восточная Римская империя (Византия) просуществовала еще 1000 лет — до XV в. А в VI в. нашла в себе силы, чтобы уничтожить вандалов в Африке и остготов в Италии и опять, хотя и ненадолго (до VII в.), установить контроль над этими бывшими римскими провинциями, а также над южной Испанией. А затем, несмотря на самую сильную в первом тысячелетии эпидемию чумы (середина — конец VI в.) смогла отразить два великих нашествия, превосходивших по размеру все ранее известное в истории: персов и славян в VI в. и арабов в VII в. Общая численность персидского и аваро-славянского войска, осаждавшего Константинополь летом 626 г. составляла порядка 250 тыс. чел., у них было также значительное число судов; армия арабов при осаде Константинополя в 717–718 гг. насчитывала более 200 тысяч чел. и около 1800 судов ([5] с.482, 497–498). Как видим, армии, с которыми пришлось сражаться Восточной Римской империи, на порядок превосходили те, что вторглись на территорию Западной, и коррупция не помешала ей собрать достаточные силы как для отражения этих армий, так и для разгрома вандалов в Африке и остготов в Италии.
Не очень годится в качестве основной причины краха империи на Западе и неудачная ассимиляционная политика ([14] с.371). Проблема ассимиляции варваров возникала и на Востоке — но каждый раз она успешно решалась их изгнанием из армии. Кроме описанных выше случаев, цивилизационный кризис случился там еще один раз — в 471 г., когда варвары опять заняли ключевые посты в армии Восточной Римской империи, и опять возникла угроза узурпации ими императорской власти. Тогда император Лев привлек лояльные войска, набранные из местного населения [31], и они расправились с варварскими частями, так же как это произошло в 400 г. А на Западе был всего один такой крупный конфликт с варварами в 408 г. (см. главу I), но он имел катастрофические последствия: римская армия попросту исчезла, и в течение последующих 70 лет так и не появилась. Поэтому на Востоке политика ассимиляции варваров отнюдь не была более удачной, просто восточная армия прекрасно могла обойтись и без них, в отличие от западной [32].
Не подходит в качестве обоснования падения Западной Римской империи и тезис о существовании там особого «рабовладельческого» строя и неизбежности его падения, выдвинутый в свое время Марксом, который долгое время разделяли советские историки, а в конце прошлого века даже поддержали некоторые американские [116]. Еще в середине прошлого века выдающийся русский историк М.Ростовцев, живший в эмиграции, писал о том, что общие замечания Маркса и Энгельса о «рабовладельческом» обществе уже давно опровергнуты ([189] р. 1328). Кстати говоря, сам Маркс в своих поздних произведениях упоминает несколько «первоначальных» (т. е. докапиталистических) экономических систем (античную, азиатскую, германскую, равно как и феодальную), которые «содержат в себе рабство как возможность»; из чего можно заключить, что он и сам не был вполне уверен, является ли рабовладение особой экономической системой или нет, да это и не являлось основным предметом его изучения ([37] с. 157, [36] с. 462–469, 491). Что касается Римской империи, то, за исключением самой Италии, а также Испании и ряда рудников, на которых работали преимущественно рабы и преступники, на остальной ее территории рабы никогда не играли существенной роли ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности. Это признается подавляющим большинством историков, специализирующихся в истории античности ([48] с. 212–226; [49] с. 5–35; 54–58; [110] р. 590; [64] рр. 315–388; [203] р.155).
Рабами в основном были иностранцы, взятые в плен римлянами в ходе великих завоеваний I–II вв. до н. э. и уведенные в Италию. Об этом свидетельствуют многочисленные источники того периода, в частности, надгробные надписи. Да и в понимании самих римлян в эти столетия раб прочно ассоциировался с иностранцем, чаще всего с варваром. Поскольку дети у рабов были большой редкостью, а смертность у них была очень высокой, то, как указывает, например, С.Николе, их число сильно сократилось уже к концу I в. до н. э., когда масштабные войны прекратились ([186] рр.208, 212–214). В дальнейшем, в I и II вв., как отмечал А.Джонс, специально исследовавший этот вопрос, количество рабов в пропорциональном отношении было ничтожным, они стоили очень дорого и применялись в основном как домашняя прислуга у богатых римлян ([20] с. 424–425) (см. дополнительные комментарии к этому вопросу в конце главы).
Указанные явления нашли свое отражение и в странной трансформации латинского слова “servus” (раб). После введения в IV в. в Римской империи крепостного права этим словом стали называть всех крепостных. И в дальнейшем во все западноевропейские языки оно и вошло именно в этом значении: serf, servo — крепостной. Надо полагать, если бы институт рабства продолжал играть сколько-либо серьезную роль в империи к моменту введения там крепостного права, то для крепостных придумали бы другой термин (как это произошло, например, в России в XVII в.), а не стали бы их всех называть
