Вопрос об Оренбургском фронте с 16 по 24 декабря 1917 года несколько раз обсуждался на заседаниях Совнаркома.
Во втором наступлении на Оренбург Кобозев, Павлов и легендарный герой казахского народа Алибий Джангильдин, входившие в Реввоенсовет Бузулукской армии, применили новую тактику боя с казачьей конницей: цепь наступающих поездов, поддерживающих друг друга, с самодельными бронепоездами впереди и позади эшелона. Глубочайший снег защищал эти поезда от нападения белоказаков с флангов во время остановок. Зима стояла в тот год необычно богатая снегами и лютыми морозами, свирепость которых почувствовали не только плохо одетые красногвардейцы и матросы, но и дутовские войска: заняв станцию Сырт после ожесточенных боев, кобозевцы обнаружили в окопах несколько сот замерзших юнкеров и кадетов.
В ночь на 18 (31) января 1918 года Красная гвардия вошла в Оренбург.
Темными глазами окон смотрели на идущих по заснеженным улицам красногвардейцев особняки оренбургских богатеев. Зато каким бурным ликованием, веселыми криками, слезами радости встречали избавителей рабочие, подпольщики и городская беднота! Это был конец всеобщей героической забастовки, конец издевательствам, пыткам, казням. Дутов бежал в Верхне-Уральск, а потом в Тургайские степи.
Но взятие Оренбурга оказалось лишь временной передышкой в борьбе: приверженцы атамана в казачьих станицах, подбодренные его гонцами, снова зашевелились… И вот опять в рабочих пригородах боевая тревога. Отовсюду сбегается народ на митинг в паровозосборочном цехе.
Все знали, что в Туркестане свирепствовал голод. Знали о решении советских властей послать туда хлеб из Оренбурга.
Но в Соль-Илецке, где хотели его закупить, появились белоказачьи банды. Части Красной Армии в то время ушли к Нижне-Уральску, где восстало уральское казачество — в основном староверы и богатеи, — а остальные красноармейцы охраняли от дутовцев линию Ташкентской дороги. Чтобы навести советский порядок в илецких станицах, штаб обороны Оренбурга организовал отряд из рабочих главных железнодорожных мастерских.
— Мы не советовали Цвиллингу ехать во главе отряда, — сказал на митинге член ревкома Александр Коростелев. — Твое дело, — говорили мы, — заниматься большой политикой. Но он решительно настоял отправить его, потому что подходящего командира не нашлось. Он позвонил нам из Соль-Илецка и сказал, что настроение у красногвардейцев хорошее, что казаки Мертвецовской станицы выразили сочувствие советской власти и признали ее. Говорил, что двинется с отрядом дальше, надеется мирно уладить дело и доставить хлеб для Туркестана. А вот из трехсот человек вернулся только один красногвардеец… Вчера, второго апреля, попав в засаду в станице Изобильной, все наши товарищи погибли в неравном бою.
Народ ахнул, словно пошатнулся многоликой громадой. Закричали, заплакали женщины: в отряде были свои, заводские, кровно близкие люди.
Ленину о гибели отряда Цвиллинга доложил по прямому проводу Валериан Куйбышев:
«Оренбург просит Совет Народных Комиссаров помочь уничтожить в корне авантюру Дутова, иначе снова образуется пробка, которая погубит с голоду 12 000 000 жителей Туркестанского края. Один отряд, посланный из Оренбурга к Илецку, окружен и поголовно уничтожен; полагают, что погиб правительственный комиссар Цвиллинг. Самара напряжет все силы, чтобы помочь Оренбургу, но для окончательной ликвидации дутовщины местных сил недостаточно, необходима помощь из центра. Я окончил, жду ответа».
Ответ из Кремля:
«Сейчас же приму все меры для немедленного извещения военного ведомства и оказания вам помощи.
Ленин».Казаки, отслужив молебен в Изобильной и отблагодарив бога за одержанную победу, рвались уничтожить большевиков поголовно.
На пасху, в ночь на 4 апреля, до полутора тысяч белоказаков совершили налет на город. Сняв заставы, они вырезали в Форштадте работников местного пригородного Совета и всех красноармейцев, находившихся в казарме — бывшем юнкерском училище. Не пощадили и женщин с детьми, приехавших к родным на праздник. Потом, захватив дом Панкратова, где помещался ревком, белобандиты выкинули из окон пятого этажа на улицу раненых матросов…
Когда раздались тревожные гудки заводов, казаки уже успели захватить полгорода. Только безудержная храбрость красногвардейцев помогла командирам разгромить банду и выгнать ее из города в степь.
Это кровавое, бессмысленное зверство еще больше ожесточило рабочих против дутовцев. Передышка кончилась. Снова и снова на митингах сообщались тяжелые, мрачные вести, обсуждались действия врагов, прилагавших все силы, чтобы утопить в крови молодую Советскую республику. Мятеж чехословацкого корпуса в Сибири в июне 1918 года и появление Колчака всколыхнули подонков реакции по всей стране. Когда белочехи и белогвардейцы заняли Сызрань, Самару и Симбирск, перед партийными и советскими организациями Оренбурга встал вопрос об эвакуации. Нелегко было решиться на это, но из степей уже наступал Дутов, с Бузулука — белочехи и уральские казаки.
«Надо сохранить силы для дальнейшей борьбы», — решили рабочие, командиры и партийные руководители.
Побежали горячие денечки. Больше ста эшелонов ушло на Актюбинск, увозя двадцатитысячную Красную Армию. Тяжко было на душе у оренбуржцев: и город, отбитый с таким трудом, жаль оставлять, и родных людей страшно бросать на произвол врага. Но надежду на возвращение не теряли.
Неприветливо, сурово встречала эвакуированных пустынная, безлесная степь. Безводье. Пыльные бури, постоянные налеты белоказаков, хотя Дутов, уверенный в полной победе, не преследовал отступавших основными силами: надеялся — погибнут и так с голоду вместе с туркестанцами.
Пройдя с боями до Актюбинска, красные отряды разделились: рабочая делегация из осажденного Орска просила помощи, и часть оренбургского войска под командованием Краснощекова и Левашова отправилась туда. Шли пешком. Слесарь Наследов и кузнец Федор Туранин, из главных железнодорожных мастерских, зачисленные в рабочий полк, оказались соседями в строю. Шагали молча, задыхаясь от жары и пыли. Андриан Левашов, большерукий, плечистый, с широкими, загнутыми кверху усами, старался подбодрить пехоту шутками, но красногвардейцы и так готовы были под его командой идти куда угодно. Выражение «в огонь и в воду» тут не подходило: всякий сунулся бы в воду, но не было ее, да еще казаки испортили колодцы на пути; что касается огня, то уже притерпелись даже к постоянным обстрелам. А земля так накаливалась от солнца, что подростки, которые увязались за взрослыми и шли босиком, как Пашка Наследов, ступали по ней будто по горячей сковороде.
Сначала казаки близко не подходили. Кружилась, как воронье над дальними степными увалами, вражеская конница. Появлялась на горизонте, тонущем в знойном мареве, и, сгинув, возникала уже в другом месте.
— Ладно! Еще посчитаемся! — грозился командир полковой артиллерии Ходаков, зорко посматривая, как пылили по проселку его шесть орудий.
Подтянутые бока взмыленных лошадей напоминали о предстоящей зиме, о травах, напрасно ожидавших косцов.
Под самым Орском, радуя сердца кавалеристов, показались стога заготовленного сена, но вдруг повалил над ними черный дым, буйно взвились желто-красные языки пламени. И сразу со всех сторон навалились казаки. Пашке досталось вместе с другими красногвардейцами тушить огонь, спасая фураж. Остальные вступили в бой.
Так с боями прорвались в Орск, и все повторилось, как в Оренбурге в январе этого года: нескрываемая злоба богатеев, радость своей измученной рабочей братвы. Уверенности в победе не было, но растерянности тоже не чувствовалось. Во время передышек в роще на берегу Урала, где оренбуржцы расположились лагерем, зазвучали даже песни. Пели и про Дутова:
Ты, служитель царский верный,
враг народный и злодей,
окружившись бандой белой,
ищешь гибели своей.
По ночам казаки, изнуряя осажденных бессонницей, атаковали беспрерывно, а Дутов все усиливал осаду, бросая под Орск свои надежнейшие казачьи части — пластунов. То конные, то пешие дутовцы наседали на рабочие полки, пытались обойти хитростью, предлагали брататься. С утра до вечера рвались снаряды, но город держался. В конце августа приехал сам Дутов и дал приказ: «Взять Орск во что бы то ни стало». Целые сутки длилась канонада, потом белые рванулись в атаку, однако встретили ожесточенное сопротивление и отступили.
В это время красногвардейцы услышали страшную весть: в Москве тяжело ранен Ленин.
Крепко досталось после того сунувшимся в очередную атаку дутовцам. Но во время короткой передышки, обсуждая сообщение из Москвы, рабочие не скрывали набегавшие слезы.
