В это время левые эсеры, которые тоже об этом узнали, бросились в Смольный, и началась торговля. Они заявили, что выйдут из правительства, если депутатов не выпустят из дворца. Я думаю, они боялись резни, того, что будет много убитых и раненых. Настроение было вообще такое, что те, кого начали бы арестовывать, оказали бы просто физическое сопротивление. Слишком напряжено все было. И вот причина того, что с двенадцати до четырех Благонравов и отдельные начальники отрядов пытались нас как-то выставить, а мы сидели и не давались.
Но к четырем часам утра нам сообщили, что через десять минут будет погашен свет. И вот, прав был Чернов или не прав, это судить будет история, к нему подошел Благонравов и сказал: «Солдаты и стража утомлены, мы не можем больше продолжать быть здесь. Закрывайте». Чернов ответил: «Депутаты тоже утомлены, но они должны выполнить свой долг». И тогда начался дикий крик и шум, опять эти взводимые курки, удары прикладами о пол, и Чернов сказал: «Закрываю сегодняшнее заседание. О месте и времени следующего заседания депутаты будут оповещены». И сквозь строй под градом ругательств мы начали выходить на улицу. К пяти часам утра в туманном, холодном Петрограде мы вышли на обледенелые улицы, не говоря ни слова, и молча разбрелись по нашим пристанищам. Где уже никто, конечно, спать не ложился, и часа через два мы узнали об убийстве Кокошкина и Шингарева, произошедшем в ту же ночь.
Почти немедленно после разгона Учредительного собрания начались аресты. И здесь я должен рассказать о некоторых личных приключениях. Совершенно было ясно, что оставаться в дортуаре на Болотной улице, где, как всем было известно, живут социалисты-революционеры, неразумно. Поэтому на другой же день я начал искать для себя помещение, где можно было бы в безопасности укрыться. И мне пришла в голову несколько дикая идея. Я пошел на Николаевский вокзал отыскивать тот самый вагон, в котором мы приехали. Зная, что происходит на железных дорогах, я почему-то подумал, что, пожалуй, вагон этот стоит где-то на запасных путях и еще назад, на юг, не двинулся. Так оно и оказалось. Благополучно на одном из путей я нашел этот прекрасный вагон первого класса, стоявший одиноко. Из двенадцати человек нашей стражи осталось только четверо, и секретарь комиссии Румынского фронта по выборам в Учредительное собрание сидел благополучно там со всеми бумагами, которые он не знал, кому сдавать. Большевикам сдавать не хотел. И вот я переселился в вагон и жил в течение нескольких дней на запасных путях Николаевского вокзала в совершенной безопасности.
Восьмого января двадцать один эсер был арестован, положение сильно ухудшилось. Расскажу смешную историю, типичную для того времени. Восьмого января было воскресенье. В ресторане на Болотной, где мы питались, мне сказала одна из студенток-официанток, что в воскресенье будет гусь.
К двенадцати часам дня у меня в душе случилось совершенное раздвоение. Я прекрасно понимаю, что это довольно глупо - идти на Болотную, есть там гуся. Но в тоже время - кусок гусятины, а еще обещали подливку к нему. Не выдержал. В час дня явился в ресторан, где были еще человека два. И когда меня эти официантки увидели, они в ужасе всплеснули руками: да что вы! с ума сошли!
- Гуся дайте! И вот, быстро заглатывая куски, я съел этот совершенно исключительной пышности обед и выбежал на улицу вовремя, в тот самый момент, когда грузовики окружали здание на Болотной. Я побежал, и никто меня не останавливал. И в этот самый час всех, кто был на Болотной, арестовали. Аресты ширились, и нужно было смываться.
Вступительная заметка, подготовка текста и публикация Ивана Толстого
* ДУМЫ *
Михаил Харитонов
Пожилые
Возраст власти и безвластия
Медицинское определение старости: период жизни, начинающийся и кончающийся смертью. В первом случае имеется в виду малая смерть, то бишь утрата организмом способности к продолжению рода. В мужском варианте - impotentia virilis, «старческая немощь». Что касается варианта женского, то писатель Эдуард Лимонов как-то заметил: женское тело стареет, за исключением одной его части, которой всегда шестнадцать лет. «Вот в чем ужас», - добавил к этому жизненному наблюдению писатель Эдуард Лимонов - кажется, искренне. Вот и не будем об ужасах. Дальше речь пойдет исключительно о мужиках.
В евротически развитых странах старость начинается где-то с семидесяти, у нас сейчас стариками ощущают себя и сорокалетние. Не все, конечно - это все больше от нищеты, водки и безнадеги, а есть и живучие.
Живучие справляют полтинник - у большинства наших мужчин это главное событие жизни, как правило, ресторанная пьянка с фальшивыми тостами: «А теперь еще столько же!» Ага-ага. Человек пьет водку и понимает: ему отпущено еще лет пять-шесть похорохориться, от силы десять, дальше вступят в силу обстоятельства непреодолимые, жизнь прожита, ничего нового не будет… и поживший дядька скултыхивается до состояния пожилого.
Или, как выражались в культурные времена, человека преклонного возраста.
В советское время социальные функции пожилых были прописаны четко.
Во- первых, пожилой -это пенсионер. Гадкое словечко «пенс» еще не родилось, а пенсия была делом почетным, хорошим и практически всеобщим - нечто вроде зеркального отражения столь же почти-всеобщего членства в комсомоле.
Конечно, голая пенсия - то бишь начисляемые «на книжку» деньги - была невелика. Но хорошо прожитая жизнь предполагала собирание листочков, то есть различных льгот и привилегий. Они были нужны не столько самому пожилому, сколько его многочисленным домочадцам, в том числе и молодому поколению. Льготы пожилого, таким образом, привязывали к нему молодых. Кроме того, они были измерителем заработанного за жизнь уважения, каковое человеку могло воздать только государство. За неимением институтов общественного признания честь измерялась в льготах - отсюда и бешеная, непонятная сейчас борьба за любую мелочевку вроде состава продуктового набора к празднику. Кому положен пакет гречки, кому нет - слезы, инфаркты, ужас-ужас-ужас.
Это права. Но на пожилых лежали еще и обязанности, крайне ценимые в семье и обществе. Из них две важнейшие - снабжение и присмотр.
Снабжение - стояние в очередях, высматривание выброшенного товара, урывание его (язык не поворачивается назвать это «покупкой») и транспортировка урванного до места потребления. Пожилые составляли основной контингент дневных, недлинных очередей. Давка начиналась с шести: толпами бегущие с работы люди ломились в магазины в надеже что-нибудь урвать. Несчастны были одиночки, живущие на сам-свой, без крепких пожилых родственников, бойцов коммунального тыла. Им не доставалось. Или доставалось совсем уж смитье.
Присмотр - сидение с внуками. Вытирание носов, проверка домашних заданий, супчик и кашка, почитать сказку на ночь. Пока родители работали и немножечко отдыхали.
Это, кстати, хорошо и правильно было. Человек как биологическое существо рассчитан на семью из трех поколений: детенышей должны выхаживать и лелеять не мама с папой (их задача - добывать еду и прочие ресурсы), а именно что дедушки-бабушки. Уничтожение семьи из трех поколений сделало детоводство жутким мучением или очень затратным занятием, ибо присмотр и сидение с детьми приходится перекладывать на наемных людей. Понятно, что бонна ребенка не обиходит так, как бабушка - которая и кашу сварит, и уроки проверит, да и по попе нашлепает, не опасаясь скандала с нанимателями.
Некоторые пожилые, впрочем, работали.
Во- первых, ценные работники, которых не хотели отпускать -и которые сами не хотели уходить, так как зарплата грела, а силы были. Непьющий слесарь шестого разряда был обеспечен работой буквально по гроб жизни. Кстати, забегая вперед - сейчас на проходных лучших российских заводов можно увидеть череду седых и лысых затылков: пожилые востребованы, потому что они еще помнят, как сверлить дырку и крутить гайку…
И, во- вторых, руководящие товарищи. У этих как раз начинался возраст власти.
Надо признать: власть пожилых - не только советский, но и общемировой стандарт. Мужчины «за полтинник» обычно и стоят у руля.
На что, опять-таки, имеются известные биологические причины.
У мужчин всякие чисто мужские функции завязаны на выработку тестостерона. Производство в организме этого полезного гормона резко снижается после сороковника - чем, кстати, и вызывается обычный кризис среднего возраста. Исключение - люди с повышенной агрессивностью и стремлением к власти. Дело в том, что хорошая драка - не обязательно на кулачках, можно и подковерно, - самый вид поверженного соперника вызывает нехилый гормональный всплеск. У кого таких всплесков бывает много, те приходят к полтиннику «еще ого-го». Таким образом происходит своего рода естественный отбор: если уж человек к соответствующему возрасту бодр и крепок, значит, его можно допускать до настоящих дел: в нем есть начальственная жила (или, как ее ласково называют заинтересованные лица, «руководящая жилка»), выдержавшая полувековую проверку на разрыв. Плюс опыт. Плюс наработанные связи. В сумме получается, что власть и должна принадлежать пожилым, но, конечно, не всем, а тем немногим, кто сохранил форму.
