Кормили нас там пшенкой и американской тушенкой. Утром и вечером кто-нибудь из расчета ходил на кухню – днем уже не вылезешь. Три месяца пшенка и тушенка!! Это кошмар какой-то. Уже выворачивало. Желудком мучались… По ночам вылезали на поля, собирали невыбранную с осени картошку. По весне спасались зеленью.
Меня как-то послали за кашей. Одному на кухню скучно идти – все же почти пять километров, и я зашел в соседний расчет, спросить, кто от них пойдет. Уже стало светать, я стоял на коленях и разговаривал со старшиной. Чуть-чуть приподнял голову, и тут как бревном удар по затылку. Я как стоял на коленях, так и упал. Слышу, старшина говорит: «Ну, готов». Я приподнялся. Оказалось, что снайперская пуля пробила бруствер окопа и плашмя ударила меня по голове. Старшина ее поднял, еще тепленькую: «На, тебе на память».
Бой расчета Маркова Н.Д. с самоходкой
В июне началось наступление. Стало более-менее нормально с питанием – трофеями разнообразили. Правда, само население бедное было, да к тому же прижимистое. Поляки все время говорили: «Курва его мать! Герман вшиско забрал!» Иногда заезжаем в какое-нибудь село: «Пани, дай воды». – «Нема». – «Воды, что ли, нет?» – «Вшиско герман забрал, остальное солдаты растащили». Уже ребята стали смеяться над ними. «Пани, триппер маешь?» – «Цо? Трохи было, герман взял, остальное солдаты на самоходах растащили».
На станции города Окунь стояли три эшелона, и в том числе один с трофейной техникой. Мы смотрим – на платформе стоят наши ЗИС-3, только перекрашенные в желтый немецкий цвет. На колесе одной из них написано: «Х…писал пленный такой-то». Мы ее скатили с платформы, пристреляли и опять стали артиллеристами.
В одном из боев, когда мы поддерживали наступающую пехоту, нам приказали продвинуться вперед. Мы подцепили пушку к «студебеккеру», сами сели в кузов и поехали. Едем по открытой местности. Впереди деревня. Правее нас метров на сто идут два Т-34 и «студебеккер». Мы сидим в машине, пули посвистывают. До деревни оставалось метров 600, когда из нее вышел «фердинанд». Выстрел по Т-34 – факел! Второй выстрел – второй факел! Третий выстрел – от «студебеккера» только колеса вверх полетели. Все это на наших глазах. Понятно, что следующий выстрел по нам. Шофер развернул машину, мы соскочили, быстро отцепили пушку, два ящика снарядов выбросили, и «студебеккер» умчался. Расчет весь разбежался. Командир орудия сержант Нестеренко убежал метров за 100! Остались у орудия наводчик, я и Петя. Вот мы теперь цель для «фердинанда», и жить нам осталось дай бог несколько минут. Наводчиком был трусоватый Кузнецов, с 18-го года, из Свердловска. Он встал к панораме, а у него руки трясутся. Я спрашиваю: «Ты чего дрожишь-то?» А у него психоз – он чувствует, что сейчас нам дадут. Петька подошел к нему, говорит: «Иди отсюда!» Как дал ему в ухо, тот через станину перелетел. Мне говорит: «Коля, давай бронебойный!» Выстрел! Я смотрю, куда трасса пошла, и говорю: «Петя, прямо по направлению хорошо, но выше». Тогда он говорит: «Ну-ка дай подкалиберный». Я дал подкалиберный. Он раз, – и этот «Фердинанд» загорелся! Мы с Петей сели на станину, смотрим друг на друга и молчим. Ведь мы знали, что сейчас нам капут будет! Вдруг кто-то спрашивает: «Кто стрелял?» Я поворачиваю голову, смотрю – майор, заместитель командира полка. Оказывается, он сидел рядом в окопе. Как он там оказался, я не знаю… фамилии его не знал, нам до начальства неинтересно было ходить, у нас свой коллектив. Я молчу, Петя тоже. И вдруг сбоку голос: «Расчет сержанта Нестеренко». – «Товарищ Нестеренко, я вас представляю к ордену Отечественной войны». Когда бои завершились, Нестеренко получил орден Отечественной войны, а нам дали на расчет тысячу рублей за подбитый танк. Но мы не получили эти деньги, а только расписались, что сдали их в Фонд обороны.
Больше за всю мою службу в ИПТАПе у меня встреч с танками не было. Нас все время гоняли по фронту 47-й армии. За эти восемь месяцев девяносто шесть огневых я выкопал, но стрелять по танкам не пришлось. Приходилось ли нам сопровождать пехоту «огнем и колесами»? Нет. Иногда, правда, стреляли по немецким огневым точкам, но редко. Мы были противотанковым резервом армии, нас ставили только на танкоопасных направлениях.
– Что тяжелее переносилось, участие в боях с его нервным напряжением или беспрерывный труд?
– Конечно, труд. Во-первых, при смене огневой позиции машину приходилось оставлять далеко от передовой, чтобы немец не обстрелял и потерь не было. Это значит, пушку весом больше тонны расчет ночью должен на лямках дотащить до будущей огневой. А потом на горбу еще и ящики со снарядами, каждый весом по 75 килограммов! Три человека копают окопы для пушки и расчета, трое эти ящики таскают, водитель с помощником в машине. А было, утром просыпаешься, смотришь – перед тобой стена кирпичного завода! Эти огневые позиции доставались кровью и потом.
– Сколько человек было в расчете орудия?
– Восемь: командир расчета, наводчик, заряжающий, первый станинный, второй станинный, подносчик, водитель, помощник водителя. Это была дружная семья. Копали мы как-то в Польше траншею и откопали железный ящик. Открыли его, а там 50 тысяч злотых 36-го, 37-го, 39-го годов. «Что делать, ребята?» Разделили поровну на каждого, и ну в карты играть в очко. Потом решили на все эти деньги купить самогон. Быстренько договорились, и на 50 тысяч купили 50 бутылок самогона. Это помогало нам после устатку. Когда я в пехоте воевал, нам давали водку. В артиллерии тоже давали, но очень редко. Здесь уже мы сами добывали самогонку.
– Командир расчета работает вместе со всеми, или он занимается другими делами?
– Все зависит от человека. Конечно, командир и наводчик на кухню не ходят, но работают со всеми вместе. Не было такого, что ты, мол, выкопай мне окоп, а я постою, посмотрю. Если ты повел себя неправильно, тебя могут запросто застрелить. Нет командира – нет проблемы. Там были совершенно другие отношения. Перед боем человек искренний. Он выкладывается, он чистый душой. Там уже не обманешь. Это совершенно другая психология!
Вот, например, я должен был очищать снаряды ветошью от смазки, но если делать было нечего, то весь расчет мне помогал. Правда, к нам снаряды редко в смазке приходили. Обычно они были чистые – с конвейера прямо на фронт, я так думаю.
– В чем особенность работы заряжающего?
– Вовремя подать снаряд и зарядить. Надо знать типы снарядов и быстро выполнить необходимые действия. Помню, что боекомплект был 135 снарядов, а вот в какой пропорции какие снаряды были, не помню. Все зависит от того, как выдают… Нормативы есть, но кто знал эти нормативы? Наше дело было стоять у пушки!
– В чем заключалось обслуживание орудий?
– Чистка после каждого марша. После стрельбы – обязательная чистка. Выверкой прицельной линии «по кресту» занимался наводчик. В случае каких-то неисправностей на батарее было два оружейных мастера, которые их устраняли. Но неисправности редко случались – пушка была надежная.
– Какое расстояние между орудиями?
– В зависимости от местности примерно 50– 150 метров. Так – чтобы, как в кино, колесо к колесу стояли, такого не было. Так, может быть, только на салютах стреляют!
– Приметы или суеверия были?
– Я человек не суеверный, но в судьбу верю. Перед уходом на фронт мне отец сказал: «Сынок, запомни – не бери чужого, своего больше потеряешь». Я никогда ничего не брал. Вот лежит немец, у него часы на руке. Никогда не возьму! Эту заповедь я запомнил на всю жизнь.
Мой брат с 1923 года, он был стрелком-радистом на бомбардировщике. Он очень хорошо играл на баяне, и его заметил командир дивизии. И вот они должны были лететь бомбить Севастополь, уже все на местах, – вдруг «виллис». Адъютант командира дивизии: «Маркова с баяном в штаб дивизии». Вместо брата сел другой стрелок, а самолет не вернулся. Вот такие случаи были!
Еще помню, выбрались с передовой в тыл. Приходим, а у помощника водителя задница вся опухшая. Спрашиваем: «Что такое?» – «Фердинанд» болванкой по жопе влепил!» Оказалось, что он сидел на ведре, чистил картошку. Случайная болванка, на излете отрекошетировав от земли, долбанула его по заднице. Надо же, «господин случай» свел болванку с жопой!
– Какой был самый страшный эпизод на войне?
– Они все страшные, но самое страшное – это неизвестность. Вот тащишь ты ночью ящик со снарядами и не знаешь, где передний край, и не у немцев ли ты уже. Был еще страшный эпизод, когда мы налетели на минное поле. Ночью, повесив на спину простынь, чтобы водитель мог видеть, куда он едет, шли к передовой. За нами метрах в десяти ехал «студебеккер» с прицепленным к нему орудием. Вдруг «бабах!» – «студебеккер» наехал правым колесом на мину. Колесо вдрызг. В машине сидел и водитель и санинструктор. Последнему взрывом «отсушило» ногу. Он таким диким голосом орал, а ранения никакого нет! Потом опять небольшой взрыв, – и опять крик. Подошли, – что такое? Наш солдат, который с Западной Украины, пришел на пополнение… Ведь есть закон войны: прошла машина, иди в колее, – а он в сторону отошел и нарвался на мину. Все ребята шли за пушкой по колее, а он вышел справа от следа колеса, наступил на противопехотную мину, и ему перебило ногу. Вызвали саперов. Они столько мин вытащили, кошмар! Подошел еще один грузовик. Стали выезжать, и он подорвался. Второй раз прислали саперов, снова разминировали, опять мины вытащили. Потеряли две машины…
