Когда я первый раз приехал в Нью-Йорк, меня там плотно опекал Сергей Довлатов, я рассказал ему свежую историю о "Литгазете", и он очень ко мне проникся и сказал, что сам, полуеврей, и на Родине и в эмиграции очень всегда страдал от мнений клана. И этот клан душил его больше, чем советская цензура. И на прощанье подарил свои книжки, на одной из которых написал: "Люблю Андрея Мальгина на фоне всякого дерьма". А на другой: "Люблю я Мальгина Андрея, что очень странно, не еврея".
Я вернулся в Москву и очень скоро позвонила ночью наша общая приятельница Щарымова и сказала: "Только что умер Сережа Довлатов". Я сел и написал проникновенный некролог, наутро отнес в отдел культуры "Московских новостей", это был вторник, и уже на следующий день он появился в газете. А еще на следующий день в МН заявилась со своим текстом Юнна Мориц, заявив, что она была большим другом покойному, чем я (с чем никто не спорит), и добилась, что ее текст также опубликовали. Но самое интересное, что в этом своём тексте она зачем-то пинала меня. Это было ОПРОВЕРЖЕНИЕ НЕКРОЛОГА!
Егор Яковлев даже не задумался, что единственным опровержением некролога может быть фраза: "Покойник оказался жив". Но зато он устроил разнос сотрудникам: НЕПРАВИЛЬНЫЙ человек написал НЕПРАВИЛЬНЫЕ слова. У них свои жесткие правила, нам недоступные: кто о ком и что должен писать. И я все время попадал впросак: и в своей alma mater "Литгазете" и позже…
Какое-то время назад, когда Лужков купил "Литгазету" (перед этим дельцы вовремя успели приватизировать литгазетовские переделкинские дачи) и стоял вопрос о вложении туда средств, мне тихонечко предложили стать ее главным редактором. У меня прекрасно шли дела в рекламном бизнесе, и если б я посвятил газете всё свое внимание, я скорей всего потерял бы в деньгах. И я подумал: а нет ли у меня желания мести, реванша? Вот прийти туда и разогнать всех этих графовых и прочих? И тут как раз случился у газеты юбилей, и меня позвали, и я поехал со всей своей атрибутикой (пресловутый мерседес, охрана и т.д.). А слухи видно какие-то к ним просочились. И ты не представляешь, как меня облизывали, каких комплиментов я наслушался, все эти эйдельманы (а я оказывается свел его в могилу, буквально, он из-за меня умер, как одно время говорили), Бонч-Бруевич встречал на улице, бежал с крыльца по ступенькам с поцелуями! Я понаслаждался некоторое время и уехал оттуда с твердым намерением никогда больше не переступать этого порога. И не переступил. Там подлость разлита в воздухе, и победить ее нельзя.
Мне кажется, и у тебя сейчас есть тяга к тому, чтобы внутренне очиститься от всего ненастоящего, подвести беспристрастный итог и начать жить, сообразуясь только с собственными представлениями о правде и о прекрасном. В твоем дневнике я вижу эту тягу. И еще я вижу, что это пока не очень-то получается, и ты мучаешься от того, что не получается. Ты все еще раздираем тянущими тебя в разные стороны — чувствами, пристрастиями, моральными обязательствами… Все мы раздираемы этим. Но какое счастье, читая, находить в рассказчике родственную душу, соотносить его опыт и его переживания с твоими собственными…
Так что большое тебе спасибо за твою книгу. Видишь, она вызвала море воспоминаний, мыслей, чего только не вызвала. Я твой друг, соратник, всегда можешь на меня рассчитывать.
От Лены привет. Приезжай к нам, хоть на пресловутую дачу (она изменилась сильно к лучшему в последние месяцы, можем поиграть на биллиарде или посмотреть хороший фильм в домашнем кинотеатре), хоть в не менее пресловутый писательский пеновский дом (почему ты Ал-ра Ткаченко все время называешь Анатолием, и даже в списке имен?). Бери с собой Валентину Сергеевну, чтоб отвлечь от грустных мыслей. Мы и так были друзьями, но сейчас после твоей книги стали еще ближе. И Лена тоже разделяет это мнение.
Пока.
Андрей Мальгин
СЕРГЕЙ ЕСИН — АНДРЕЮ МАЛЬГИНУ
Дорогой Андрей!
Я получил твое огромное письмо и — потрясен. Честно скажу, я тут же дал его прочитать своему единственному старинному другу, которого знаю лет тридцать, нашему проректору и доктору наук Льву Скворцову. И он также был потрясен, не меньше чем я, этим письмом — как фактом жизни, фактом литературы. Отдавая, я сказал, что никогда в жизни не читал документа большей энергетики. Вообще, искренность — огромное человеческое достижение, особенно когда искренность базируется на хорошо продуманном и взвешенном. В твоем письме — огромное количество очень тонких наблюдений, и, конечно, моим первым импульсом как человека, связанного с литературой, было — во что бы то ни стало сохранить это письмо для общества. Ты, конечно, не разрешишь напечатать его целиком (а я бы нашел место, где его можно было бы напечатать), но мое право — разнести его по цитатам. В свое время я сдал в Библиотеку имени В.И.Ленина несколько писем, адресованных мне, например, самое последнее в жизни письмо К.Чуковского, с рецензией на меня, где он предсказал мне серьезную литературную карьеру. Сдал я и письмо Бакланова. Возможно, я сдам и твое письмо, исключительно потому, что текст его, боюсь, может быть потерян.
Мне хочется что-то сказать здесь по частностям, опустив все комплиментарное, что ты пишешь о моем Дневнике (я возвожу это в ранг интимного, и, как русский человек, всегда стесняюсь говорить и слушать хорошее о себе, гадости же — люблю говорить и даже пишу), я считаю твое соображение относительно двух кланов в литературе и читательском пространстве, где выносится настоящий суд, — очень простым и очень точным. По сути дела, это — открытие, потому что открытие это не только мысли, но еще и адекватная формулировка. Твоя мысль вот об этом страшном ярлыке, ярлыке антисемитизма, который клеят всем инакомыслящим, — очень верная. Но должен сказать, что уже и еврейская интеллигенция устала от этой линии. Может быть, это связано с тем, что она все более и более втягивается в русскую жизнь, и русская рефлексия и совестливость становятся её (интеллигенции) "заразой". Недавно Познер в своей передаче высказал обжегшую меня мысль, я запомнил ее почти дословно: "Когда я критикую Буша или Америку, я не становлюсь антиамериканцем, но стоит мне что-нибудь сказать об Израиле или о каких-нибудь его деятелях, я уже автоматически антисемит!" Это наша действительность, в которой мы живем, и в которой живет Познер. Вот так ты попался с Эдельманом. Но ты сильный человек, с огромной энергетикой, огромным, острым и быстрым талантом. И прочитав твое письмо, я еще раз почувствовал, как плохо и трагично то, что ты ушел из литературы. Сколько ты всего потерял и сколько потерял читатель!
В свое время мы вступали в партию, чтобы в партии было больше честных людей. Это, конечно, идеалистическая точка зрения. Партию погубили бюрократы, в идее партии нет ничего плохого, потому что это идея высшего достижения человечества — справедливости. Но почему справедливость была противопоставлена культуре? Я ведь и за Ленина сегодня взялся по той же самой причине; когда я писал о нем раньше, я противопоставлял его духовный аскетизм, его аскетическую жизнь жизни сегодняшних вождей; когда я написал роман сегодня, я хотел сказать о том, как быстрые демократы погубили неплохую идею. Но Бог с ними, собственно, хочу сказать не об этом. Я хочу подчеркнуть, что твой уход из литературы — это тоже потеря, и моя мысль об этом сегодня — мысль идеалистическая, потому что литература кланова. Мне до чертиков надоело говорить о евреях, я бы с удовольствием, как в детстве и юности, не знал бы о них, ведь эта проблема для меня возникла, когда я стал литератором.
Но вот сейчас Солженицын написал второй том своей книжки, и там ведь списки не только евреев-жертв, но и евреев-литераторов, там ведь процентное соотношение, и оно чудовищно по отношению к русским. Мы что, хуже пишем? Но ведь в "Юности" я стоял всегда во вторую очередь и проходил только тогда, когда проходили все свои. Изменилось ли положение сейчас? Я всегда подчеркивал, что всему обязан не критикам, а только читателям, именно они заставляли моих критиков шевелиться, а не чувство справедливости, не чувство долга перед литературой. Солженицын во многом меня убедил и во многом меня успокоил.
Но вторая часть твоего письма, касающаяся азербайджанцев, меня тоже во многом убедила и успокоила. Здесь очень сложно искать правых и виноватых. Я видел какой-то фильм, где показывали, что Сумгаит был следствием какого-то армянского движения в самой Армении против азербайджанцев. Надо бы открыть и прочертить всю цепочку. Но твоя мысль о том, что в империи глава империи должен вести себя как император — абсолютно верна и справедлива. Так уж совпало, что твоя интерпретация азербайджанского вопроса совпала вот с такой частью моей жизни и моей информированностью.
