Мы, советские писатели, в долгу перед нашими замечательными женщинами, так как не создали в полный рост — ни в прозе, ни в поэзии — образа нашей современницы.
Ведь многие за границей полагают, что труд огрубляет женщину, что ее украшает только безделье да модные туалеты. У нас представление да и сама действительность совершенно иные. Не наряды и косметика красят наших женщин, хорошеют они от полноты жизни, манящих ее перспектив, от больших и совершенно реальных надежд на будущее и сознания своей значимости в обществе.
Наша советская труженица — новое явление в новом человеческом коллективе, причем явление массовое. Своей независимостью она сильна и в личной жизни, с ее огорчениями, тревогами, радостями, и смело преодолевает любую трудность не только в мирное время, но и в годы военных потрясений. Сколько у нас таких? Миллионы. Они опора государства и в промышленности, и в сельском хозяйстве, детей растят и сами с каждым днем растут и хорошеют, невзирая на паутинку морщин и серебро седины, для всех нужные и интересные.
Взять, к примеру, колхозницу Надежду Загладу. Много мы были наслышаны о ней. По фотоснимкам запомнили: немолодая, сухощавая, немножко курносенькая, видно, юркая, боевито цепкая в работе, страстная к тому же на слово, берущее людей за душу (иначе нельзя — передовик колхозный). Идет о ней и такая молва, что во время войны приютила она нескольких осиротевших ребят, став им настоящей матерью, хотя самой жилось нелегко. Вот она перед нами на экране телевизора. Сразу чувствуется, в труде жизнь провела: такое спокойствие и собранность даются уверенностью в своих хороших делах. На груди ордена и Золотая Звезда Героя. И юные пионеры, и члены правительства с большой охотой вступают с ней в разговор. А где, в какой стране это видано, чтобы президент или министр с таким интересом беседовали с простой крестьянкой? Разве только в дни выборов, «демократизма» ради!
А Заглада? Говорит без бумажки, смотрит прямо. Видно, уже привыкла выступать. Но вдруг запнулась. Помолчала, посмотрела, не теряясь, а раздумывая, и молвила как-то особенно задушевно:
— Дорогие, что я еще-то хотела вам сказать?!
И сразу стала для тебя не просто уважаемая сельская труженица Надежда Заглада, а близкий человек, болеющий и о твоей судьбе, и о судьбе Советского государства. Вон куда шагнула — государственный деятель!
Или возьмем молодое у нас химическое производство. Только-только мы его развертываем. А сколько женщин, технологов и нефтяниц, уже возглавили работу крупнейших лабораторий и цехов. В цехах этих, почти сплошь автоматизированных, повсюду огнедышащие и взрывоопасные установки. А начальники…
— Если бы мои мальчишки мне не помогали, я бы здесь не работала! — с чудесной улыбкой сказала мне начальник полипропиленовой установки Московского нефтеперерабатывающего завода инженер Лидия Малова, прелестная маленькая женщина с янтарно-желтыми глазами. — У нас тут все внове: метод свой, отечественный, схема получения продукта тоже. План выполняем, строим новый цех, старый реконструируем. Работы по горло. А приду домой, мальчики встречают, ухаживают — пальто снимут, туфли подадут. И обед уже разогрет, и в комнатах прибрано. Двое их у меня, росли организованно: ясельки, детский сад. Сейчас сознательный народ. Купила нынче стиральную машину, с таким торжеством домой доставили! Теперь стирают вовсю. Хотя иногда даже неудобно бывает: дорожат своей работой и порядком в доме и всех моих гостей заставляют переобуваться в тапочки. Старшему восемнадцать лет. Работает на заводе слесарем и вечерний техникум посещает, а младший — подросток, в школу ходит. Учатся хорошо. Дружные, веселые ребята. Любая работа для них как игра. Вместе на лыжах ходим каждый выходной.
На этом же заводе начальником атмосферно-вакуумного цеха Мария Курочкина… Она тоже выглядит малюткой среди своих громоздких сложных установок, синеглазая, смелая до отчаянности, деловая, волевая, а дома нежная мама двух еще маленьких детей, добрая счастливая жена, музыкантша и прекрасная хозяйка. Начальник 3-го газового цеха — Тамара Горнова. Это крупная, сильная женщина с красивыми чертами лица. Тоже волевая, властная. И на работе подкрашивает губы, одета — хоть сейчас в театр, а когда в цехе все в порядке, умеет пошутить и посмеяться. Посмотришь на такого начальника возле щита управления в операторной, окруженную боевым штабом, или на установках, похожих на гигантскую лабораторию под открытым небом: власть, авторитет, полное доверие рабочего коллектива. А рабочие и инженеры все народ серьезный, с большим опытом и трудовой закалкой.
— Я одна женщина в этом цехе. У меня все мужчины, — весело улыбаясь, говорит Горнова. — Мой заместитель — практик, двадцать лет на заводе. Знающий, скромный. Он меня и учил, когда я пришла сюда после института. Тогда меня здесь в штыки встретили — девчонку прислали крашеную, а производство опасное: давление и температура высокие, сырье и продукция взрывчатые. Начальник цеха был огорчен страшно. Собирался меня вытурить. Что я слез пролила дома в подушку! А потом ничего, обошлось, понравилась все-таки моя работа.
Смеется, красивая, озорноватая. Но сразу, смахнув улыбку, начинает она наступательный разговор:
— Ты чувствуешь, зачем я тебя вызвала на пять часов?
Едва протиснувшийся в дверь временной конторки здоровый детина с лицом, обожженным солнцем и ветром, опускает глаза, как девочка:
— Больше не буду. Раз сделал…
— Не делай! Я тебе не советую. К чему на себя брать такие вещи. Учти.
У Горновой хорошая семья. Любимый муж. Дети. В этом году она родила еще дочку. Ко работу не оставила. После декретного отпуска снова в цех. С малышкой возится вся семья и на придачу бабушка — золотой фонд.
Сколько у нас возможностей для женщин пойти на любую работу. Но вот сейчас я пишу роман о нефти, о добыче ее и переработке, о людях, которые занимаются ею. И всюду — не там, где требуется грубая мужская сила (к примеру, на буровых скважинах), а там, где необходима мужская энергия, смелость, беззаветная преданность делу, — орудуют женщины, у которых эта энергия и смелость — само собой, и знания! — сочетаются с женской аккуратностью и дисциплиной.
— Что вас держит на таком отчаянном производстве? — спросила я начальника крупнейшего цеха Дорогомиловского химического завода Ирину Амитрову.
Она вскидывает живые карие глаза. Усмехается:
— Вот вы писатель, значит, инженер человеческих душ. Скажите мне, что такое любовь, и тогда я вам скажу, почему я не могу уйти из цеха.
А ведь могла бы! Отец — профессор. Муж — редактор военного издательства. И сама она, Ирина, не только химик, но и скрипачка. В оркестре играла. Могла бы… Тем более двое детей… Но…
— Дышать не могу без цеха, без людей, с которыми вместе тридцать лет назад начали осваивать это производство. Если я их не увижу, кажется, умру с тоски.
— А еще что вас интересует?
— Еще люблю ездить по стране. Альпинизмом увлекаюсь.
— И поднимались? Куда?
— Ну, на такую крышечку, как Эльбрус. На самой вершине была. Вот еще на Цаннер не успела. Это ледник в Северной Сванетии. Он постоянно меняет цвета: то сиренево-розовый, то голубоватый. Но мы с Митькой туда слазаем. Уже договорились.
— Кто это — Митька?
— Мой внук от младшей дочери.
— Сколько же ему?
— Два месяца.
Амитрова — блондинка с прямым носиком и темно-карими глазами. Сразу видно: редкая красавица была в молодости; но и сейчас стройная, быстрая на ногу, с огневым взглядом.
— Дала она горя мужчинам! — смеясь, говорит другой инженер этого производства, Вера Доронина, тоже хороший работник и интересная женщина, — русская красавица с короной бледно-русой косы и русалочьими глазами, то зеленовато-голубыми, то почти черными.
Не мудрено влюбиться в таких! Я представляю себе Ирину Амитрову над вечными льдами Кавказского хребта, сияющего на солнце своими алмазными гранями. Какое близкое небо, какой головокружительный простор! Белоснежные облака проходят послушными караванами по глубочайшим ущельям, покорно ластятся под ногами, обходя горные пики, отсвечивающие всеми цветами радуги на утренней и вечерней заре. Женщина-химик, глубоко дыша, смотрит вдаль. Как прекрасна земля! А чистейший целебный воздух высокогорных альпийских лугов, убранных роскошным разнотравьем, а ощущение победы над высотой в каждой кровинке, в каждом мускуле, ноющем от усталости!
Я сама большой ходок и любитель лазить по кручам и хорошо понимаю, что манит в горы Ирину Амитрову. Но как представить себе ту радость, с какой она после кристально чистого воздуха нагорий вдыхает неистребимые запахи своего крепко-таки заземленного родного цеха. В чем секрет? Там она наслаждается красотами первозданной природы, здесь вся в работе предприятия, созданного ею и ее товарищами. Может быть, она чувствует себя в цехе творцом, наравне с природой? Пожалуй, ведь химики творят то, чего еще не знала природа. Не это ли влечет к химии, навсегда захватывая самых сильных, самых смелых и цепких.
