Первые три имени характеризуют собою так называемую "советскую сатиру". Насколько это вещь опасная - показала судьба Михаила Булгакова, который, после двух довольно острых и остроумных повестей ("Роковые яйца" и "Дьяволиада") был вообще изгнан из литературы и больше уж ничего не мог напечатать.
Зощенко более посчастливилось: благодаря удачно найденной (но очень не новой) форме "мещанского сказа", в большом количестве нестерпимо надоедливого, благодаря с другой стороны скромности размаха сатиры, остающейся в пределах дозволенного и даже поощряемого - Зощенко процвел и стал по распространенности одним из первых советских писателей. Попытки его вырваться из формы "мещанского сказа" кончились неудачей, и, по-видимому, Зощенко писатель уже до конца определившийся; небольшой абзац в будущей истории русской литературы, вероятно, заслужил и он.
Наконец, Ильф и Петров, авторы прошумевших "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" - остроумных, но беззлобных гротесков - тоже в прошлом: Ильф умер, а Евгений Петров получил за него орден и благоразумно прекратил литературное творчество.
Леонид Леонов, автор многих романов и пьес - имя вполне литературное, но отнюдь не советского происхождения. Его давнишний "Петушихинский пролом" показал в нем хорошего подмастерья школы Алексея Ремизова; в позднейших романах он набил себе руку, усвоил советскую тематику и выдвинулся в первые ряды советской литературы. В главу об этой литературе он, конечно, попадет, но отдельной главы собою не составит. Это же можно сказать и о Юрии Олеше с его хорошо скомпонованной "Завистью"; но в то время, как Леонов печет роман за романом и пьесу за пьесой - Олеша далеко не так продуктивен. Надо прибавить кстати, что и он не принадлежит к поколению "советской молодежи", будучи, как и Леонов, далеко более чем среднего возраста.
Борис Пильняк стоит особняком, как по своим писаниям, так и по своей судьбе. Расхлябанный стиль, в котором он пробовал подражать Андрею Белому (недаром кто-то сострил, что Пильняк пишет черным по Белому), попытка стать советским экспрессионистом, многописание, неумение отделывать написанное - все это делало его эпигоном, не имеющим сил подняться до уровня мастера.
Горькая его судьба (расстрел или десять лет изолятора - до сих пор неизвестно) будет помянута в синодике русских писателей, но ведь это не повышает его художественного уровня. Мы скорбим об участи Полежаева, что не мешает ему занимать вполне второстепенное место на русском Парнасе. Разница еще в том, что Полежаев был погублен в самом начале своего жизненного и литературного пути, а Пильняк - был автором доброго десятка романов, вполне определивших его литературную физиономию и удельный вес (не очень большой).
Спешно прохожу мимо Фадеева, "Последний из Удеге" которого был бы не плохим романом, если бы автор не следовал рабски всем приемам письма, взятым им напрокат у Льва Толстого. Константин Федин - хороший, четкий писатель, первый роман которого "Города и годы" является в то же время и лучшим его романом. Наконец, - если пропустить Шолохова, - Эренбург: об этом писателе можно сказать, что у него сколько романов, столько и физиономий: своего лица у него совсем нет, он всегда кому-нибудь подражает.
В романе "Хулио Хуренито" он рабски следует по стопам Анатоля Франса; в "Жанне Ней" - пытается подражать традициям романов Диккенса; "Жизнь и смерть Николая Курбова" - неудачное и неумелое подражание ритмической прозе романов Андрея Белого. Не писатель, а подражатель; место таким в лучшем случае - на задворках истории литературы.
Остается Шолохов, автор хорошего романа "Тихий Дон" и плохой "Поднятой целины". Я очень уважаю автора-коммуниста за то, что он в конце романа отказался от мысли (предписывавшейся ему из Кремля) сделать своего героя, Григория Мелехова, благоденствующим председателем колхоза, а предпочел погубить его нераскаянным. Но не в этой частности дело, а в том, что "Тихий Дон" представляет собою наклонную плоскость с вершиной в первом томе; дальше от тома к тому письмо слабеет, образы повторяются и выветриваются, интерес падает. У Шолохова много поклонников, считающих его вершиной советской литературы; может быть оно и так, но не в обиду им будь сказано - сорок лет тому назад выходили сборники "Знания", в которых вполне мог быть напечатан и "Тихий Дон".
Печатался там Кондурушкин - кто его теперь помнит? На те же "казачьи темы" писал свои очерки Федор Крюков, и писал совсем не плохо, - боюсь, что теперь никто не вспомнит и его имени. И если Шолохов подлинно "вершина советской литературы", то надо сказать, что вершина эта далеко не Эльбрус и не Монблан, а гора значительно более скромной высоты.
Этим я сегодня и кончу, так как разговор о подлинных вершинах "советской литературы" за минувшую четверть века - разговор особый и длинный. Скажу только, что он вполне подтвердит общее положение о том, что все ценное в советской художественной литературе дано писателями старого поколения. Такие романы, как "Москва" и "Маски" Андрея Белого, как "Кащеева цепь" Михаила Пришвина - являются вершинами не только русской, но и европейской литературы. И "пролетарский граф" Алексей Толстой со своим "Петром Первым", и Сергеев-Ценский, и Новиков-Прибой со своей "Цусимой" - все это писатели старого поколения и в то же время вершины советской литературы, на много превышающие тот десяток сравнительно молодых имен, который был назван выше. Но об этом как-нибудь до другого раза.
