очертили окружность
всё так просто и ясно
нет меня и не нужно
раздевания – вечер
издевательства – утро
объяви по мне вечность –
раскалённые угли
вечно мне обжигаться
добавлять в чай отраву
нет, не надо смеяться:
объяви по мне траур.
ЧЕТЫРЕ СТРОФЫ О СМЕРТИ
Усни, моя девочка. Просто усни.
По спирали
не движется небо,
и мы навсегда не одни.
Не я говорю тебе это, не я умираю,
снаружи не ждут,
темнота истончилась, как нить.
Разрезаны вены, и слово любое неверно.
Придумай себя наизнанку,
и будешь как все.
Расплавится воздух,
чужая стена станет дверью,
и пьяный рыбак нам подарит
дырявую сеть.
Усни, моя девочка. Эта дорога из воска,
одежда из пыли, вино из древесной коры.
Осыпались белые луны с небес,
как извёстка.
Бог, выйдя стрельнуть сигарету,
ушёл из игры.
Когда Он вернётся,
высок и почти не разгневан,
нас молча разбудят,
и всё превратится в огонь.
Усни. Всё пропало.
Все звёзды включают в розетки,
идут по спирали
и больше не слышат шагов.
ПОЧТИ ПРИГЛАШЕНИЕ ПОЧТИ ЧТО НА КАЗНЬ
всё испытано, избито, старо
все ушли на фронт, в астрал и в запой
посмотри – ты видишь – гроздья ворон
облепили полусгнивший забор
промышляя разорением гнёзд
не вдаёшься в разнобой голосов
а листвы кайма зелёным огнём
ограничивает неба кусок
по заказу распилили стволы
и притягивает кольцами срез
мы проёмами считаем углы
и убийцами – святых матерей
а толпы семьсотголовая тварь
искупаться хочет в чистом ключе
но смотри – на перекрёстке трава
жжёт прозрением зелёных лучей
и кристаллом застывают слова
что казались непристойно легки
но смотри – вверху созвездие Льва
предвкушая свару, точит клыки
в эту ночь идти ко мне, чтобы лечь
можно только по воде по воде
этой ночи нынче тысяча лет
эта ночь не превращается в день
если хочешь, приглашу – заходи
но сначала попрошу: разучись
спотыкаться о бутылок ряды
ведь они, мой друг, незримы в ночи
это грязь, ты говоришь, а не мрак
это твой незабываемый страх
тошно видеть, как соседская мразь
притворяется Венерой в мехах
как мешают песню с грязью дворов
как изводятся коты по весне
и бесчисленные гроздья ворон
тихо падают в кладбищенский снег.
КАЛИНИНГРАД
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Литература
Тайна пятого акта
ЛИТПРОЗЕКТОР
Андрей ВОРОНЦОВ
Существует точка зрения, что великие произведения – самые непо’нятые и «непрочитанные». Часто в этой связи вспоминают «Фауста» Гёте, а именно 5-й акт второй части трагедии. Сам Гёте, по словам Эккермана, говорил: «Фауст в пятом акте… это всё более и более высокая и чистая деятельность до последнего часа». Многие читатели искренне недоумевают: какая же это «высокая и чистая деятельность», если её итогом стало жестокое убийство двух ни в чём не повинных стариков – Филемона и Бавкиды?
Поэт и драматург Юрий Юрченко утверждает в книге «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма», что сомнения насчёт «чистоты» помыслов Фауста присущи лишь нашим читателям благодаря специфическому переводу трагедии Бориса Пастернака. А в более раннем переводе Николая Холодковского проблемы «выпадения пятого акта из контекста всей трагедии» не существовало: «…при всей – на первый взгляд – идентичности текстов любое, чуть более тщательное сопоставление неизбежно выявляет две разных авторских (Н. Холодковского и Б. Пастернака) задачи, два разных градуса, два полюса». По мнению Ю. Юрченко, под Фаустом в 5-м акте Пастернаком в 1948 году подразумевался… Иосиф Виссарионович Сталин. В доказательство он приводит следующие лингвистические наблюдения из перевода Пастернака:
Бавкида
… И какую силу взял!
Стали нужны до зарезу
Дом ему и наша высь.
Он без сердца, из железа,
Скажет – и хоть в гроб ложись.
По мнению Юрченко, текст этот можно прочитать и так: «…И какую силу взял Сталин! Нужны до зарезу…» и т.д. А ещё он относит к временам сплошной коллективизации пастернаковкую интерпретацию диалога Мефистофеля и Фауста:
Мефистофель
Их выселить давно пора
В назначенные хутора.
Фауст
Ты знаешь место у бугра
Где их усадьбой наделили?
Переселяй их со двора!
Здесь же Юрченко приводит соответствующий кусок перевода Холодковского, где вместо «хуторов» – «поселенье», вместо «усадьбы» – «именье», а «место у бугра» вообще отсутствует. Ну а в немецком оригинале, естественно, никаких «хуторов-бугров» и быть не может.
И у Гёте, и в переводе Холодковского Фауст, по мнению Юрченко, «не переступает черту». «Переступает» он якобы лишь в переводе Пастернака. Позволю себе усомниться насчёт перевода Холодковского. В переводе Пастернака Фауст говорит Мефистофелю: «Переселяй их со двора!», а у Холодковского он жёстко уточняет: «без промедленья». А если многозначительно выделить у Холодковского жирным шрифтом слова «плод моих побед», «убрать», «отведено», «терпенья нет», «насилья след», то почему бы, следуя методике Юрченко, не сказать, что Холодковский предвидел сталинские репрессии ещё в конце XIX века, перещеголяв тем самым Пастернака? И, между прочим, именно «поселенье» – слово из словаря коллективизации, а не «назначенные хутора»: на хутора выселяли при Столыпине.
Слова Бавкиды «строитель адский», как считает Юрченко, тоже обязаны своим возникновением «отцу народов». Здесь, правда, версия Юрченко сразу же начинает «раздваиваться». Ведь мы знаем и другого «строителя», Петра I, которому грозит Евгений в «Медном всаднике»: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!» А если мы сравним начало финального акта «Фауста» в переводе Пастернака с началом пушкинского «Медного всадника», то неизбежно зададимся вопросом: не следовало ли Юрченко более детально заняться разработкой «пушкинской», а не «сталинской» версии?
«Фауст» (пер. Пастернака):
Где бушующей пучиной
Был ты к берегу прибит,
Вместо отмели пустынной
Густолистый сад шумит…
«Медный всадник»:
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознёсся пышно, горделиво…
«Фауст»:
Парусников вереницы,
Предваряя темноту,
Тянутся, как к гнёздам птицы,
Переночевать в порту.
За прорытою канавой
Моря синего черта,
А налево и направо –
Населённые места.
«Медный всадник»:
…Корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Тёмно-зелёными садами
Её покрылись острова.
Мне кажется, такое сопоставление, учитывая определённую схожесть судьбы «маленьких людей» – Филемона и Бавкиды из «Фауста» и Евгения и Параши «Медного всадника», – куда как интересней, чем притягивать за уши Сталина на основе фаустовских фраз вроде «старикам я не хозяин»! Конечно, если идейно противопоставлять «больших» людей «маленьким», то в нахмуренном строю «больших» найдётся место не только Петру I, но и Сталину, Ленину, Гитлеру, Муссолини, Мао Цзэдуну (далее по вкусу). Почему же Юрченко сузил проблему до Сталина? Мода, что ли, такая? Или личные пристрастия автора? Я слышал, между прочим, что его перу принадлежит либретто оперетты о коллективизации. Но «Фауст»-то – не оперетта, хоть в переводе Холодковского, хоть в переводе Пастернака.