Впрочем, эти древнесоветские, "сбежавшие из колхозов робкие мужики" и нежизнеспособные, как горбатый "запорожец", советские интеллигенты ничего другого, наверное, и не заслуживают. "Красивые машинки" вроде Skoda Felicia - для "полных потенции молодых латинян и их экспансивных подруг". Слегка поношенный "бентли" подобает "офицеру и джентльмену - наряду с неизменным чёрным шерстяным галстуком, брюками из кавалерийской диагонали, сигаретами, набиваемыми в табачной лавке по особому заказу". А совдеповским пентюхам полагается облизываться на это великолепие о четырёх колёсах. Кесарю - кесарево, слесарю - слесарево, помните?
Мазохизм вообще чрезвычайно распространён среди постсоветских. Как же они любят чувствовать себя смешными и жалкими, забитыми и ущербными! Правда, в 2012 году это разнузданное садо-мазо воспринимается не столь остро, как в 1992-м. Новая эпоха принесла новые проблемы. Но пациенты, крепко ушибленные совком, по-прежнему в восторге от старомодного BDSM-шоу - с газетой "Правда" вместо хлыста и журналом "Коммунист" (редактор - тов. Гайдар Е.Т.)
Особенно это касается закалённых бойцов идеологического фронта, которые годами славили родную советскую власть, но вовремя осознали, что коммунизм прогнил, да что там - изначально был мёртворождённой ересью. К числу этих мудрых людей относится и уважаемый автор.
Несколько раз Кабаков пускается в исторические рассуждения (с предсказуемым результатом - ну всё в этой стране не как у людей!). Тут даже неудобно указывать на очевидные ошибки. Всё-таки "заслуженный деятель культуры", как говорили в милые его сердцу советские времена. Нравится г-ну Кабакову верить, будто после Северной войны Швеция раз и навсегда оставила глупые имперские амбиции, стала мирным, сытым и скучным раем - ну пусть верит на здоровье! (Для справки: после Северной войны Россия и Швеция сходились ещё три раза, и шведы показали себя сильными противниками, хотя удача была не на их стороне.) Нравится звонкая фраза: "[?]где сохранилась корона, там не прижились ни свастика, ни серп с молотом" - вежливо покиваем и не станем противоречить, следуя мудрому завету булгаковского Берлиоза. Ведь, кроме шуток, в Итальянском королевстве свастика действительно "не прижилась" - там была фашина с ликторской секирой. А в Дании и Норвегии, радостно сдавшихся вермахту, наверное, была советская власть.
Вот только один околоисторический пассаж у меня вызывает сомнения. Там, где г-н Кабаков предлагает переименовать Porshe - чтобы стереть из памяти фамилию гитлеровского слуги Порше: "Забвение - отличная расплата для тех, кто продавал свои способности и мастерство выродкам". Автор, а когда Вы шли на идеологический фронт штатным бойцом, - вы, значит, "выродкам" не служили? И Вас не надо покарать забвением?.. Понимаю, что вопрос дурацкий, но я же с самого начала предупреждал, что мужланы - тупые и прямолинейные. Нам женскую логику подчас нелегко постигнуть, а уж проникнуть в извивы души либерального литератора[?]
А вообще в альбоме есть на что посмотреть. Мастерские фотопортреты машин заставят заболеть автомобильной лихорадкой даже бородача из секты амишей, которые, как известно, брезгуют этими богомерзкими таратайками. Но к иллюстративной части г-н Кабаков имеет весьма опосредованное отношение. И это уже не моя епархия.
Александр Кабаков. Проехали. Машины прошлого века в воспоминаниях и картинках . - М.: АСТ, 2012. - 156 с. - 5000 экз .
Вперёд в Шахматово – к Александру Блоку
Вперёд в Шахматово – к Александру Блоку
В течение многих десятилетий на земле Подмосковья ценители русской поэзии и поклонники Александра Блока собираются в блоковском имении "Шахматово" почтить память великого поэта. Блоковский праздник поэзии давно стал живым праздником российской словесности.
В этом году Шахматово ждёт гостей в воскресенье 5 августа. Встречу проводит основатель Блоковского музея-заповедника, бессменный председатель блоковских праздников известный литературовед Станислав Лесневский.
Начало в 12 часов дня.
Праздник поэзии в Шахматове.
ПЯТИКНИЖИЕ
В.Г. Смолицкий. Я жил в те дни[?]: Биографические этюды о Борисе Пастернаке . - М.: Звезда и Крест, 2012. - 162 с. - 400 экз.
О Пастернаке написано весьма немало, но о Пастернаке тридцатых-сороковых-пятидесятых годов известно всё же значительно больше, чем о юности поэта, которая пришлась на тяжкое время перемен: волнения 1905 года, Первая мировая война, две
революции. Предлагаемые "этюды" дополняют представление о взрослении будущего знаменитого писателя: его школьных годах и учителях, причастности к общественным выступлениям, первом знакомстве с Петербургом и Европой. Особо рассказывается о 1917-1918 гг., - том времени, впечатления которого окажут огромное влияние и на пастернаковскую лирику, и на "Доктора Живаго". В небольшой по объёму книге собраны интересные свидетельства людей, знавших семью Пастернаков; довольно подробно рассказано об их тогдашних занятиях и связях. Книгу можно рекомендовать не только широкой публике, но и, конкретнее, учителям, которые желают познакомить учеников с юношескими годами Бориса Пастернака.
Лев Айзерман. Педагогическая непоэма. - М.: Время, 2012. - 320 с. -1500 экз.
Лев Айзерман начал преподавать литературу в школе ещё при жизни Сталина, а теперь он, заслуженный учитель, работает с детьми, которые родились уже после развала СССР. Столь продолжительный труд сам по себе вызывает уважение, а читая книгу, испытываешь потрясение от того, что это совершенно не закосневший человек, который по-прежнему искренне живёт русской литературой; проводник тонких духовных материй, пробуждающий добрые чувства, когда казёнщина, захлестнувшая российскую школу, требует переформатировать творение духа в пластмассовый набор знаний. Конечно, мы понимали, что литература в школе переживает кризис. Но мало кто представлял глубину причин и бездну явлений, из которых он складывается. Когда человек, положивший целую большую жизнь на важное большое дело, всерьёз сомневается в том, что у этого дела есть будущее, - не прислушаться к нему было бы кощунством. Мы должны прислушаться: ведь это не только про власть, которая непрофессиональна, не только про нынешних детей, которые "другие", - это и непоэма про нас самих.
Тумас Транстрёмер. Стихи и проза . - М.: ОГИ, 2012. - 328 с. - 1000 экз.
Это самое полное собрание сочинений нобелевского лауреата, шведского поэта Тумаса Транстрёмера. Рекомендовать его читателям, которые не любят верлибр, практически невозможно. Если же ритм и рифма - не то, что читатель непременно ищет в поэзии, то Транстрёмер окунёт его в водоворот образов, который иногда не имеет даже сколько-нибудь внятного смысла, но всегда имеет настроение, всегда ярок и кинематографичен. Поэт черпает образы отовсюду - из новостей, из живой и неживой природы, из мифологии и средневековой истории, из Гоголя, из Гёте, из Гайдна[?] Кажется, что река впечатлений течёт даже помимо Транстрёмера, но едва вы об этом подумаете, как он сам напишет: "Замечательно чувствовать, как моё стихотворение растёт, / в то время как я уменьшаюсь. / Оно растёт, занимая моё место. / Вытесняет меня. / Выталкивает из гнезда. / Стихотворение готово". Так непроизвольность, возведённая в творческий метод, становится характерной и узнаваемой чертой поэтики.
Дмитрий Никитин. Жизнь Иринина . - М.: Голос-Пресс, 2011. - 189 с. - 500 экз.
Передать жизнь такой, какой видят и воспринимают её люди, - основная задача Дмитрия Никитина. Жизнь не "картонную" и односложную, но подлинную и подчас противоречивую. "Я бы хотел понять, что произошло. Я теряю остатки себя", - говорит один из героев прозы Никитина. В этих словах - не просто поиск внешних ориентиров происходящего, но и желание понять истину, которая всё время незримо присутствует где-то рядом. И Иринин, и Мясничий (персонажи романов "Жизнь Иринина" и "Кукольный театр") живут в своём собственном мире, покидать который им совершенно не хочется - ведь там, "по ту сторону", ждёт соприкосновение с реальной жизнью, которого они могут не вынести[?] Множество тонких линий, из которых состоит жизнь любого человека, у Дмитрия Никитина обретают форму зримых и существенных, становятся словно действующими лицами. В них нетрудно запутаться, что и происходит с героями, которые, потеряв себя, не могут до конца оторваться от жизни - слишком уж крепко они с ней связаны.
