И всячески культивировали. И продолжают культивировать без зазрения совести. Но мы со своей стороны им еще и помогали. А когда в августе 1991-го (под видом какого-то мифического путча) произошла известная катастрофа, и Советский Союз превратился в груду развалин, из-за кулис явился «добряк» дядя Сэм. Поигрывая тростью и пряча хитрованскую улыбку, предложил помощь оказавшимся в беде «симпатичным» россиянам. Нужны денежки? Пожалуйста. Не хватает хлебушка? Да жрите, то есть кушайте. Когда-нибудь рассчитаемся! Но только давайте договоримся сразу: делать все так, как мы вам посоветуем и прикажем. Мы же вам, милые союзнички, зла не желаем. На суверенитет российский не посягаем. Ни-ни! Нам будет приятно глядеть, как великая нация будет жить с протянутой рукой и процветать. Мы вам — вы нам! Будем жить по-свойски, по божеским заветам. О'кей!
Скоро семнадцать лет нашим страданиям и стенаниям. Стадия заигрывания (жениховства) Запада с попранной Россией далеко позади. Ей уже никто не строит глазки, не жеманничает, не шаркает ножкой по всем правилам дипломатического этикета. Как только Союз пал, церемонии кончились. Цивилизованный мир обращается с Россией как с последней потаскухой: не балует сластями, не осыпает кредитами. Вчерашние полюбовники ведут себя будто оборзевшие сутенеры.
Еще говорят, что русские сильны задним умом. Водится за нами такая слабость. Зато были всегда и есть в нашем Отечестве пророки. К сожалению, участь их обычно печальна.
В августе 1990-го под крышей Дома культуры швейного объединения собралось полтыщи Кассандр. И был такой момент: швеи встали со своих мест и стали дружно скандировать:
— Проживем без Кишинева! Проживем без Кишинева!
Стены дрожали. Казалось, потолок рухнет на наши головы. Сидевшего рядом со мной Емельянова бил колотун. Наклонившись, он прокричал мне в ухо:
— Вот как они сейчас пророчат, так и будет. Ведь чего желают женщины, того и Бог хочет.
На следующий день пророчествовали и представители сильного пола — на своем междусобойчике, в кабинете главного конструктора «Точлитмаша». Не знаю, чем руководствовался инженер Эдуард Владимирович Нечаев, но чувствовалось, что ему ведомо нечто сакраментальное. Обращаясь не ко мне лично, а ко всем присутствующим, седовласый «головастик» сказал:
— Москва без боя сдала Молдову НАТО. Но враги кочевряжатся: без левобережья даровая краюха им, понимаешь, горло дерет. И теперь, понимаешь, за нашей спиной идет торг нечестивых. Потому надо быть начеку и быть готовыми к любой провокации, — и обращаясь уже непосредственно ко мне, добавил: — Помяните мое слово, товарищ спецкор, эти господа-миротворцы не только нам, а и вам, россиянам, немало горя принесут. Я это сказал не с глазу на глаз, а при свидетелях, — и сделал широкий жест.
Расходились с понурыми головами, будто после поминок. Молча раскланились. Наконец с Емельяновым мы остались одни. За те три колготных дня мы не успели как следует друг с другом пообщаться. Все бегом да бегом. И хотя я торопился в Кишинев, друг-чичероне предложил устроить маленькое застолье на траве.
Место было божественное. С крутого обрыва просматривалась вся округа. Вдали, словно на старинной литографии, вырисовывалось со своими мельчайшими подробностями большое село Суклея: хорошо различались не только жилые постройки, но и человеческие фигурки. А рядом, чуть ли не под ногами, катил свои желтоватые воды непокорный Днестр. После Дубоссарской ГЭС река здесь снова обретала силу и мощь, отданные турбинам. И уже ничто до горловины Белгород-Днестровского лимана не сдерживало ее державного течения.
По извилистой тропе спустились мы к воде. Поблизости был деревянный мосток, узкий, но довольно длинный, метров 7–8. Балансируя, подошел я к самому краю, вспугнув по пути серебристую стайку плотвичек. Искупнуться бы! Но не стал искушать судьбу. Место незнакомое. Хотя бы умыться. Набрав пригоршню студеной влаги, плеснул в лицо. Следующая порция полетела за шиворот. Усталость словно рукой сняло. Почувствовал себя добрым молодцем, вынырнувшего из котла с кипящим кобыльем молоком. И готов был идти если не в поход, то на митинг.
Пока я прохлаждался, Емельянов время не терял. На травемураве был расстелен цветастый ковер, на нем красовались дары земли молдавской. Тут были представлены расхожие, дежурные блюда, которые выставляют в каждом крестьянском доме, когда порог переступает человек со стороны. Как солнце сияла покоящаяся на белоснежном рушнике кукурузная мамалыга, сохраняющая еще печное тепло. Рядом лежал брус овечьей брынзы, весь в сетчатых клеточках, что свидетельствовало о домашнем происхождении. Аромат распространяла вокруг деревенская свиная тушенка. Это фирменное блюдо молдаван. Вроде бы ничего особенного и не представляют: обжаренные кусочки свинины, залитые нутряным салом, вперемежку с огородными пряностями. Обычно едят это кушанье как бутерброд. А то просто кладут порцию на кусочек хлеба, всего на один укус. И затем повторяют так до бесконечности.
На сей раз рука моя потянулась не к мясному. На скатерти-самобранке заметил я пурпурную горку. То были помидоры сорта «бычье сердце». Уникальный овощ, особенно если взращен под солнцем Молдовы. Ни на вкус, ни на цвет не имеет равных в мире. Особенно в сочетании со своим собратом — перцем «гогошар». Они и внешне схожи, неискушенный не сразу отличит. Но это до первого укуса. Истинные знатоки убеждены: по калорийности и по вкусу «бычье сердце» никакому мясу не уступит. Да ежели сей овощ употреблять в сочетании с овечьей брынзой — на мясо и не глянешь.
И уж, конечно, никакое молдавское застолье не обходится без присутствия бочонка с вином. В данном случае его заменяла плетеная бутыль. Тоже неплохо! Главное же, в ней оказалась ординарная, значит, деревенского розлива несравненная «изабелла».
Употребив слово «несравненная», я не погрешил против истины. Мало на земле счастливчиков, кто пил вино, приготовленное из винограда данного сорта в чистом виде. То, что вырабатывается в промышленных условиях, по утвержденной ГОСТом технологии, и поступает в розничную продажу, сильно разбавленный «ерш». Пить чистую «изабеллу», говорят, непозволительная роскошь. Этого себе не позволяют даже ее творцы. Нет, отнюдь не из-за скаредности. Просто в том нет необходимости. Ведь даже в малой пропорции (один к десяти) смесь эта совершенно неотличима от стопроцентного концентрата. Да и сама технология такова, что как бы ни хотел, стопроцентность исключается. Концентрат потом разбавляют по ходу дела несколько раз. Идет купажирование другими винами — как бы для улучшения вкуса и запаха. Но это, поверьте, лукавство! В конце технологического процесса, на выходе, как говорят виноделы, получается вторичная «изабелла». А можно делать и третичную, и четвертичную, и потом, ради коммерции, выжимки заливают даже не чужеродным суслом, а просто (в лучшем случае) колодезной водой, добавляют сахарку, дрожжей. Смесь определенное время выдерживают и… И получается опять-таки обворожительное винцо. Его пьешь — и пить хочется!
В бытность свою в Молдавии я был дружен с главным виноделом «Молдвинпрома» Рафаилом Хачатуряном. Так вот, однажды друг мой, расслабившись, выдал профессиональный секрет:
— Запомни: стопроцентной «Изабеллы» не ищи, не трать время. Это все равно, что — он сделал длинную паузу, — все равно, что дышать одним кислородом.
На что я ответил:
— Да, это вредно, но так хорошо!
Двадцатилетней давности притчу я повторил своему новому другу. Емельянов лучисто улыбнулся:
— На сей раз вам, кажется, повезло.
— Неужели чистая?
— Чище быть не может. Мама делала для своих. На особый случай. На свадьбу внучки или на появление долгожданного младенца. Я сказал маме, куда еду. Она отлила из заветной бочки. Потому все вопросы к ней.
Едва пригубив пурпурного цвета влагу, я понял, что такое пить в жизни этой еще не приходилось. Истинно божественный нектар в сочетании с библейской амброзией. Долго держал во рту глоток, жаль было расставаться. И когда все же проглотил вспомнил афоризм Мишеля Монтеня: «Если вижу на тарелке что-то особенно вкусное, хочется иметь шею лебедя, чтобы продлить удовольствие процесса поглощения». Хотя и короткошеий, все равно испытал ни с чем несравнимое блаженство.
Когда пьют доброе вино, и разговор идет под него соответствующий. Не тот пьяный треп, о котором на следующее утро уже забываешь. Обычно помнится что? Сколько и чего было выпито. Да и то смутно.
Между чарками я узнал: родители Владимира — крестьяне кабы не в сотом поколении. Мама — молдаванка из села Копанки (на правом берегу), работала в знаменитом совхозе (одно название чего стоит!) «Фруктовый Донбасс». Отец трудился в садоводческой бригаде. В жилах Владимира перемешалась молдавскорусская кровь. Но ежели заглянуть в далекое прошлое, один прадед был хохол, другой белорус. В их роду была и полька, и литовка. Даже швед затесался. Не обошлось и без цыганки.
