Ранение с течением времени все больше начинало сказываться, усилились боли, совсем обессилел, начал замерзать. Вот тут-то пригодилась водка. Периодически выпивал по паре глотков, и это на какое-то время согревало. Так протянул до самого вечера, до темноты. Не будь этой водки – мог бы замерзнуть. Подарил ординарцу подобранный пистолет. У него оказалось несколько патронов к нему. Сидим в воронке, время от времени высматриваем, что делается вокруг. Хорошо осмотрели воронку и заметили возле лежащего на дне танкиста что-то блестящее. Говорю ординарцу: «Посмотри, что там за штука, только осторожно, а то еще рванет». Спустился он на самое дно и вылез, держа в руке небольшую коробочку с медной блестящей шишечкой посередине. Явно немецкая противопехотная мина со взрывателем. Сказать ему об этом нельзя, может испугаться и выпустить ее из рук, а там иди знай, как она упадет, может, и на взрыватель. Все-таки 200 граммов тола не такая безобидная штука. Говорю ему: «Не трогай шишку, подползи повыше к гребню воронки и брось эту чертовщину как можно подальше». Он так и сделал, да бросил неудачно. Мина попала на самый гребень, так что если в нее попадет пуля или осколок, то контузия нам обеспечена. Хотел он двинуть ее прикладом винтовки, чтобы она скатилась за гребень, но я запретил, сказав, что это мина. Тогда ординарец понял, что он держал в руках.
Так просидели в этой воронке до самого вечера. Когда стемнело, а ночи безлунные, темные, мороз все увеличивался, танкист подполз к подбитому танку и обещал, если будет возможность, подогнать его к нашей воронке, чтобы забрать раненого танкиста. Действительно, через какое-то время послышался рокот мотора, и танк осторожно подполз к нам. Танкиста положили перед башней, а меня посадили за башней на моторный отсек. Если бы немцы обстреляли нас по звуку мотора, то мне пришлось бы не особенно весело. Но обошлось. Сидя на танке, я немного обогрелся – сказалось тепло мотора. Так двигались мы в полнейшей темноте в сторону наших боевых позиций в селе Карпечь.
Недолго продолжалось это «счастье». Мотор заглох, и танк остановился. Танкисты решили, оставив раненого на танке и одного для охраны, идти за тягачом. Поняв бесцельность ожидания, я попросил их помочь мне спуститься с танка и пошел вместе с ними. Кругом темнота и абсолютная тишина. Только иногда вспыхивают осветительные ракеты на немецких позициях, так они всю ночь освещают местность перед собой. Для нас эти ракеты служили своеобразным ориентиром, чтобы не сбиться с пути к своим. По моим расчетам мы уже подходили к Карпечи, как на нас обрушился шквал минометного огня. Пришлось залечь. В перерывах между залпами, потеряв в темноте танкистов, я продвинулся вперед и свалился в какую-то траншею. Думаю, хорошо, что так получилось, все-таки укрытие от осколков. Полежал немного, хотел подняться, чтобы двигаться вперед, но не тут-то было! Что-то держит, не пускает. Не могу подняться. Начал ощупывать вокруг себя, наткнулся на проволоку, исколол руку и тогда понял, что в траншее лежали МЗП (малозаметные препятствия). Это тонкая проволока с крючками или шипами, которая обычно устанавливается перед окопами где-нибудь в кустах или высокой траве, прикрепляется к земле колышками, и противник, бросившийся в атаку, запутывается в этих МЗП и уничтожается. Понял я, что, попав на МЗП, колючки которых зацепились за шинель, я очутился в очень незавидном положении. Действовать могу только одной рукой. Сбросить шинель не могу, на ней снаряжение, одной рукой не совладаю, да и холодно. Где гарантия, что если сброшу шинель, шипы не вопьются в ватную куртку и брюки? Решил попробовать другой способ – потянуть за собой эти МЗП.
Рассудил так – ясно, что эти МЗП были укреплены наверху. Попаданием снаряда или мины их сорвало с места и бросило в траншею. Значит, в траншее они не закреплены, скорее всего, это небольшой кусок общей спирали (спирали Бруно), а значит, если хорошо приложить силы, можно потянуть за собой, а может быть, и оторваться. Стал я медленно, не делая лишних движений, подыматься на ноги, понемножку отдираясь от крючков. В конце концов поднялся, оставшись совсем без сил. Передохнул и, упираясь в стену траншеи рукой, двинулся вперед и все-таки оторвался от этой коварной проволоки. Двигаясь по траншее, заметил справа внизу мелькнувший огонек. Подошел и услышал русскую речь. Оказалась землянка передового медпункта. Фельдшер наш. Перевязку сделать не может – нет перевязочного материала. Дал мне стакан водки и кусок кавказского лаваша (мы называли его портянками), сказав, что скоро должны быть подводы для вывоза раненых. Действительно, приблизительно через час пришли подводы и арбы. Тяжелораненых положили на них, а остальные разместились кто как мог. Я, например, сидел на выступающем бревне огромной арбы, держась одной рукой за какую-то стойку. Каждую минуту можно было свалиться. Кое-как разместившись, двинулись в темноту ночи и прибыли в какой-то глубокий овраг, где был сортировочный пункт. Тяжелораненых разместили по машинам и отправили. Командный состав собрали отдельно и во главе с военфельдшером – женщиной (между прочим, дочерью какого-то генерала) грузинкой должны были также погрузить на машины. Ждали мы эту машину, наверное, часа два. Наконец-то пришла машина – ГАЗ-АА. Разместились в ней. Оказалось трое командиров рот, два политрука и один помначштаба полка. С этим ПНШ и ехала персонально прикрепленная к нему военфельдшер. В бою он не был. Был на КП полка. Выглянул из двери, и какой-то шальной осколок стукнул его по голове где-то в районе височной кости. В дороге нас два раза останавливали на питательных пунктах и давали по кружке водки. Без этой поддержки можно было замерзнуть. Ехали так до самого утра и приехали в медсанбат, расположенный в Джантаре. При выгрузке оказалось, что помначштаба в дороге умер. И ранение как будто незначительное, и фельдшер был персонально прикреплен, а вот же ничего не помогло. Выгрузили нас, напоили чаем с сухарями, и началась обработка ран и перевязка. Весь медсанбат был укомплектован исключительно армянами – сестры, санитары, врачи (в основном женщины). После перевязки поместили в какую-то комнату на полу и сказали – ждите эвакуации в ППГ (полевой походный госпиталь).
В это же время начали нас одолевать шакалы в образе человеческом. Всякие санитары и прочая тыловая сволочь. Под любыми предлогами с раненых снимали снаряжение, отбирали оружие, офицерские ремни, полевые сумки, не брезговали часами и т. д. Подошел ко мне один из таких и говорит: «Снимай снаряжение, его положено сдавать, давай сумку, планшет и кобуру». Посмотрел я на него, вынул из кармана шинели наган и сказал, прибавив несколько теплых слов: «Убирайся немедленно и передай своим приятелям, что если кто-нибудь придет сюда грабить раненых, тот немедленно получит пулю в лоб». Этот тип смылся, и больше никто не заходил «помогать ранбольным». Поняли, что дело пахнет ладаном и можно легко схлопотать 9 граммов свинца.
Через пару часов пришла полуторка, нас погрузили и отправили в ППГ. Ехали в бескрайней крымской степи, ветерок продувает, морозец нажимает, а мы потихоньку мерзнем, пробивает дрожь. Где этот госпиталь – не знаем. В конце концов машина остановилась, и сопровождающий, выйдя из машины, сообщил, что мы уже прибыли в ППГ и нужно выгружаться.
Нужно, так нужно, хотя никаких построек не видно – кругом голая степь, только в одном месте виднеется какая-то яма. Оказывается, госпиталь расположен под землей, в старой каменоломне. Неохота лезть под землю. Я задержался у входа, а оттуда вышел какой-то военфельдшер.
Присмотрелся, а это, оказывается, старый знакомый симферополец Моня Немировский, с которым вместе проходили занятия в 9-м полку да часто вместе бывали на сборах комсостава. Он по специальности зубной техник. Я его окликнул, он меня узнал и спрашивает: «Ты чего здесь?» Да вот, говорю, ранен, направили к вам. Не надо, говорит, оставаться у нас, здесь очень плохо, сыро, ухода никакого, я тебя отправлю дальше на станцию Семь Колодезей, там переправят в Керчь. «Есть хочешь?» – «Хочу». Спустился он в свое подземелье и вынес мне кусок хлеба с маслом и колбасой. Лакомство давно не виданное. Пока я с удовольствием уничтожал этот дар судьбы, подошла какая-то машина, и он меня устроил в кабину к шоферу. Так я отправился на станцию Семь Колодезей, что в 70 км от Керчи. Прибыли туда в конце дня. Сортировочный госпиталь располагался в школе в районе станции. Никаких постелей, перевязок и даже кормежки. Предоставили только место на полу в каком-то классе, даже без соломы. Здание не отапливалось, холод адский. Сказали, что отправка на Керчь будет только завтра утром. Ну что ж – передрожали до утра. Рано утром, только начало светать, появился товарный поезд, в основном из открытых площадок, груженных стреляными артгильзами, ящиками, орудиями, требующими ремонта. Вот на этих платформах и нужно было разместиться раненым. Ходячим еще ничего, а как лежачим? Можно представить, как им было тяжело. Я забрался на тормозную площадку крытого вагона, все-таки ветра меньше. Там было двое каких-то командиров, здоровых, возвращавшихся в Керчь. Постояв минут двадцать, поезд двинулся в дорогу, стараясь проскочить до Керчи до вылета немецкой авиации на работу. Уже недалеко от Керчи появилось два немецких самолета, спустились очень низко, так что видны были летчики, облетели наш поезд, погрозили нам кулаками, но не обстреляли. Очевидно, возвращались с разведки и уже без боеприпасов. По дороге видели, как движутся к фронту свежие части. Видно, совсем необстрелянные и плохо представляющие, что такое фронт. Тащут с собой имущество ленпалаток, всякие доски с лозунгами, в общем, инвентарь политработы в мирных условиях. Лучше бы использовали транспорт под боеприпасы, питание, да хотя бы просто под дрова. Все это свидетельствовало не только о беспечности командования, но и о незнании действительной обстановки во фронтовых условиях. Судя по внешнему виду, эти части шли не на фронт, а перебирались с одних квартир на другие в сугубо мирных условиях. Что же можно было ожидать хорошего? Вот свидетельство К. Симонова в его же записках «Разные дни войны»: «…после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной с этим бестолковщины, которую я увидел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжелое предчувствие. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника… От фронта до Керчи тянулось почти пустое пространство…» К. Симонов не договорил, что на этом пустом пространстве (в смысле даже простейших полевых укреплений) кроме действовавшей 51-й армии были расположены еще две армии, которые неизвестно чего выжидали – и в бой не вступали, и укреплений не строили. Неудивительно, что прибывающие свежие части тащили с собой всякий хлам, якобы обеспечивающий политработу, а нужного не имели. Жизнь показала, что такая беспечность и неорганизованность в конечном итоге привела к майской катастрофе.
