Сюзанна Кэхалан - Разум в огне. Месяц моего безумия

15. Синдром Капгра

Меня положили в больницу около полудни 23 марта, через десять дней после первого припадка (того, что случился со мной во время просмотра передачи с Гвинет Пэлтроу). В медицинском центре Лангона при университете Нью-Йорка действует одно из крупнейших эпилептических отделений в мире, но в тот день свободное место было лишь в отделении интенсивного наблюдения, в четырехместной палате, где держали пациентов с «решетками» – страдающих тяжелой формой эпилепсии со вживленными в мозг электродами. Иногда из-за нехватки свободных мест здесь размещали других пациентов – таких, как я.

В палате был отдельный сестринский пост, и кто-то из больничного персонала находился здесь круглосуточно, отслеживая состояние пациентов. Над каждой койкой висели две видеокамеры, позволяющие ежеминутно наблюдать за всеми больными на этаже и иметь не только электрические показатели, но и физические свидетельства припадка. (При выписке большую часть записей выбрасывали, оставляли лишь запись припадков и аномальных происшествий.) Когда я попыталась реконструировать события нескольких «выпавших» из моей жизни недель, наличие этих видеозаписей сыграло очень важную роль.

После припадка в больничном лобби команда медиков отвезла меня на каталке на этаж эпилептиков; мама с отчимом шли следом. Две медсестры разместили меня в палате интенсивного наблюдения. Когда меня привезли, трое других пациентов притихли, отвлекшись на новую соседку. Постовая медсестра записала мою историю болезни, после небольшого раздумья отметила, что я «не демонстрирую враждебности» (она посчитала это последствием припадка). Отвечать на вопросы я не могла, поэтому за меня говорила мама, прижав к груди набитую документами папку.

Медсестры уложили меня на кровать с боковыми перилами – больничная мера предосторожности. Саму кровать опустили максимально низко. Они приходили раз в час, чтобы измерить мои показатели – давление и пульс – и провести стандартный неврологический осмотр. Вес у меня был на нижней границе нормы, давление чуть повышено, пульс чуть учащен, но не критически, с учетом обстоятельств. Таким образом, все собранные показатели – от деятельности кишечника до уровня сознательных реакций – не выявили никаких отклонений.

Вошел лаборант ЭЭГ, везя за собой тележку. Он достал несколько связок разноцветных электродов, таких же, какие были в кабинете у доктора Бейли, – красных, розовых, голубых, желтых. Провода вели к небольшой серой коробочке, по форме и размеру напоминавшей роутер для беспроводного подключения к Интернету; коробка присоединялась к компьютеру, регистрировавшему мозговые волны. Электроды измеряли электрическую активность по всей коже головы, фиксируя заряженные нейроны и преобразуя их активность в волны.

Лаборант начал наносить клеящее вещество, и тут моему периоду «невраждебности» настал конец. Я принялась извиваться, и ему понадобилось не меньше получаса, чтобы прикрепить двадцать один электрод. «Пожалуйста, не надо!» – кричала я и размахивала кулаками. Мама гладила мои руки, безуспешно пытаясь меня успокоить. Мое поведение менялось еще стремительнее, чем в прошедшие дни, мое состояние ухудшалось с каждой минутой.

Наконец истерика прошла, но я по-прежнему плакала. Воздух в палате пропитался запахом свежего клея. Лаборант закончил прикреплять провода, а перед уходом вручил мне маленький розовый рюкзачок, похожий на те, что носят дети в детский сад. В нем был мой собственный переносной «роутер», благодаря которому я могла передвигаться, оставаясь подсоединенной к аппарату для ЭЭГ.

С самого начала стало ясно, что я буду непростым пациентом. В течение первых нескольких часов, проведенных в отделении, я кричала на заходящих в палату и бросалась на медсестер. Когда пришел Аллен, я заорала, показывая на него пальцем, и велела медсестрам «выгнать этого человека из палаты». Отца я во всеуслышание обозвала похитителем и потребовала, чтобы его отправили за решетку. В состоянии острого психоза, в котором я, по-видимому, находилась, многие исследования провести было просто невозможно.

Чуть позже вечером пришла дежурная невролог и провела второй стандартный осмотр. Она тут же отметила мою «лабильность», то есть склонность к частой смене настроения, и «тангенциальность мышления» – то есть перескакивание в разговоре с темы на тему без четкой логической связи. Тем не менее мне удалось рассказать ей о своей меланоме, но после мое повествование стало столь нелогичным, что беседу пришлось прекратить.

– В каком году вам диагностировали меланому? – спросила она.

– Он меня дурачит.

– Кто вас дурачит?

– Мой отец.

– Что вы имеете в виду?

– Он превращается. Превращается в разных людей и дурачит меня!

Тут невролог записала в консультационном листе: «возможно, галлюцинирует» и прописала мне малую дозу геодона – антипсихотического препарата, который используется для симптоматического лечения шизофрении. Она также оформила запрос на более тщательный осмотр одним из врачей психиатрического отделения.

Итак, мне не только казалось, что члены моей семьи «превращаются» в других людей, что является одним из проявлений параноидальных галлюцинаций; я также настаивала, что мой отец – самозванец. Такого рода галлюцинации имеют в психиатрии особое название – синдром Капгра, или «бред отрицательного двойника». Этот синдром был впервые описан французским психиатром Жозефом Капгра в 1923 году. Одна из его пациенток утверждала, что ее муж превратился в «злого двойника».

В течение многих лет синдром Капгра считался в психиатрии одним из проявлений шизофрении и других психических заболеваний, однако недавно врачи заметили, что он может быть вызван и неврологическими причинами – в том числе повреждениями мозга.

Я сплю на своей кровати; на мне зелено-коричневая футболка в полоску и белая хлопчатобумажная шапочка. Простыни цвета слоновой кости натянуты до подбородка, обитые мягким материалом перила подняты на максимальную высоту, отчего сверху это напоминает детскую кроватку «взрослого» размера. Я сплю в позе зародыша, обняв подушку. Через несколько секунд просыпаюсь, тереблю шапочку. У меня расстроенный вид; я пытаюсь сорвать больничный браслет на правой руке, затем складываю руки на груди. Ищу сотовый телефон.

Мне нужно в туалет. Беру свой розовый рюкзак, вынимаю провод и иду в общую уборную. Спуская черные леггинсы и трусы до колен, не могу отделаться от ощущения, что за мной наблюдают. Смотрю вправо и вижу большой карий глаз, который смотрит на меня сквозь щелочку в двери.

– Убирайся отсюда!

Закрываю руками причинное место, натягиваю штаны и бегу в кровать. С головой накрываюсь одеялом. Звоню маме.

– Они все желают мне зла. Смеются надо мной. Мне в руку колют что-то, – шепчу я, стараясь говорить как можно тише, чтобы трое других пациентов в палате и медсестра на посту не услышали.

– Сюзанна, пожалуйста, постарайся не волноваться. Никто не хочет причинить тебе вред, я клянусь, – говорит мама.

– Они за мной шпионят. Подсматривают, когда я хожу в туалет.

Она молчит, а потом спрашивает:

– Это правда?

– Как ты можешь сомневаться? Думаешь, я все придумала?

– Я с ними поговорю, – отвечает она. В ее голосе растет негодование.

– Думаешь, они так тебе и признаются – «мы издеваемся над вашей дочерью»? Так прямо тебе и скажут?

– Сюзанна, ты уверена, что все на самом деле так?

– Да.

Я услышала звук шаркающих шагов и повесила трубку. К моей кровати подошла медсестра.

– Пожалуйста, не пользуйтесь мобильником, когда подключены к аппарату для ЭЭГ. Он мешает сигналу. И уже поздно. Все спят. – А потом она вдруг шепчет – тихо, насмешливо, не шевеля губами: – Я видела вас в новостях.

– Что вы сказали?

– Почему вы отказываетесь пускать к себе отца? Он хороший человек, – продолжает она, и ее голос окутывает меня, как дым, а она исчезает за занавеской.

Все они хотят лишь одного – добраться до меня. Здесь небезопасно. Я смотрю на видеокамеры: они наблюдают за мной. Если не сбегу сейчас, мне не выбраться отсюда живьем. Хватаю электроды в кулак и тяну. Вместе с электродами вырываю клок волос, но не чувствую боли. Лишь рассеянно смотрю на темные корни моих крашеных светлых волос и принимаюсь снова срывать электроды.

В ту ночь я выбежала из палаты в больничный коридор. Там меня схватили медсестры и вернули обратно в палату интенсивного наблюдения; я отчаянно вырывалась, отбивалась и кричала. Это была моя первая, но не последняя попытка к бегству.

На второй день пребывания в больнице меня навестила невролог Дебора Руссо, врач-ординатор эпилептического отделения, чтобы провести очередной осмотр. Она зашла утром, ее сопровождали несколько врачей, медсестер и студентов-медиков – моя так называемая «коллегия». Зная о моей вчерашней попытке сбежать, доктор Руссо осмотрела палату и убедилась в соблюдении всех правил предосторожности, а затем перешла к стандартному неврологическому осмотру: «коснитесь кончика носа, высуньте язык» и т. д. Но я прервала ее в середине процедуры.