— К девушкам я всегда относился бережно, — говорил Панферов.
И это было так. В запальчивости, при крутом, кипятковом своем характере, он мог употребить грубое слово, но анекдотов и сальностей не терпел.
Таким он и в литературу пришел: глыбоватым, цельным, чистым, с богатым жизненным опытом и неистощимым жизнелюбием. И темы всегда брал огромные, проблемы ставил жгучие, потому что, кроме редкой для литератора политической прозорливости, был еще наделен неоглядной смелостью.
Литературное творчество было для него ареной борьбы за строительство коммунизма. В этом он видел свой долг перед партией, связь с которой не захотел утратить и после смерти, завещав литературное наследство, гонорары за переиздание своих книг партийному фонду.
«Подводя жизненные итоги», он написал «Родное прошлое» — повесть, посвященную его Павловке, городу Вольску, всегда любимому им Поволжью. В ней писатель говорит не только о собственной юности, но и молодости всего своего поколения.
Вторая часть этой книги еще не опубликована: писатель не успел завершить ее, как не успел выполнить и многие другие замыслы: смерть, внезапно наступившая в больнице от расстройства сердечной деятельности, оборвала все.
Книги, написанные Панферовым, будут долго жить и волновать людей, да и самого писателя забыть невозможно: уж очень крепко вошел он во многие биографии как чуткий, умный, смелый редактор, как человек широкой, твердой души, готовый по первому зову — да и без зова! — прийти на помощь товарищу.
Вот уже девять лет прошло с того дня, как мы похоронили Федора на Новодевичьем кладбище, но с каждым годом сильнее ощущается значение его творческой личности, все яснее светят издалека тем, кто лично знал и любил его, беспощадно правдивые панферовские глаза.
1963–1969
Лев Толстой сказал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Мысль эта настолько глубока, что вызывает много раздумий. Конечно, если взять обеспеченные семейства того времени, в которых были здоровенькие послушные дети, а родители жили в любви и согласии, не имея особых духовных запросов, не беспокоя себя сложными проблемами, то можно было вывести средний типичный образец семейного благополучия.
Несчастье же, действительно, многообразнее, острее, действеннее и по-разному воспринимается людьми, соответственно их характерам, здоровью — душевному и физическому, и безусловно положению в обществе и в семье. Для того чтобы добиться хотя бы относительного благополучия, человек затрачивает много времени и усилий и, добившись своего, частенько становится похожим на обкатанный речной голыш. А для того, чтобы стать несчастным, обычно ничего не требуется — все происходит неожиданно, как взрыв, независимо от воли пострадавшего и иногда в один короткий момент рушится дело всей его жизни, а сам он среди хаоса принесенного или перенесенного страдания уподобляется раскаленному, угловато обломанному осколку, который и на излете крушит и ранит. Ранит даже сочувствием к себе.
Значит ли это, что мы бессильны перед несчастьем? Ни в коем случае! Чем дружнее, сильнее, богаче весь человеческий коллектив, тем легче преодолевается любая беда. Но это в коллективе. А дома? А в семье? Да еще в семье старого времени? Почему там каждая несчастливая семья была «несчастлива по-своему»? Если Стива Облонский изменил своей Долли с гувернанткой, как изменял на каждом шагу до этого и продолжал изменять после того, как Долли узнала о его неверности, то разве не так же поступали сотни тысяч других мужей? А жены, подобно Долли, плакали, собирались уходить, но, связанные детьми, общностью имущества, положением в обществе, собственной беспомощностью, наконец смирялись с изменами и оставались со своими милыми изменниками, говоря, что приносят эту жертву «ради детей». Но, живя среди лжи и обмана, сплошь да рядом без любви, продолжали умножать «жертву», рожая других детей.
С самого начала литературной деятельности меня волнует проблема становления советской семьи. Какие перемены произошли в ней с тех пор, как женщина стала самостоятельной и дома и в обществе? Как изменились взаимоотношения супругов? Что нового внесено в воспитание детей? Отчего и сейчас некоторые семьи строятся по образцу семьи Облонских? Судите сами.
— Я буду работать, дорогая, а ты воспитывай ребенка, создавай дома уют. Ведь это тоже труд, оправдывающий назначение человека в советском обществе, — говорит молодой жене — назовем ее Люся — уже видевший жизнь и немного оперившийся Николай Петрович. — Ну, допустим, ты поступишь куда-нибудь, а дома будет хаос… Да и что ты сможешь заработать? Я скоро сам смогу выплачивать тебе такую зарплату.
Представьте себе Люсю — молодую женщину, полную сил и энергии, которая имеет десятилетнее образование, плюс два курса института и малютку-сына от любимого мужа. Чувства женщины-матери привязывают ее к новорожденному, вековечные традиции женского воспитания тянут к тому, чтобы как можно уютнее свить семейное гнездышко. И Люся охотно подчиняется милому деспотизму, отказывается от дальнейшей учебы и всецело погружается в домашние заботы и хлопоты.
На первых порах все как будто подтверждает правильность намеченной семейной программы. Николай Петрович, освобожденный от мелочей докучливого быта, всегда обеспеченный белоснежными рубашками, выутюженными костюмами и здоровым домашним питанием, преуспевает в создании своей карьеры. И сам он, и его друзья нахваливают Люсю, восхищаются ее преданностью семейному долгу. Муж выхолен. Ребенок подрастает. А там второй запищал в колыбельке. Появляется домработница Катя или Семеновна. А теща всем говорит, что Наташа Ростова — это вполне современно. Желтое пятно на пеленке и тому подобное…
Люся меняет в квартире занавески, выбирает новые модные обои, вместе с Семеновной нянчит детишек и готовит обеды, а Николай Петрович озабочен деловыми или научными проблемами. Он в курсе международной и внутренней политики. Он — кандидат наук в своем институте, член ученого совета в министерстве. А Люся? Что такое Люся? Дети растут. Жена старится. Она совершенно отстала от всего, опустилась, с ней уже не о чем поговорить, а когда пытается что-нибудь сказать, то «несет чушь несусветную». Не то чтобы мило улыбнуться нужному человеку, но хоть бы не ставила перед ним мужа в неловкое положение.
И не мудрено, что Николай Петрович, устав от домашней обыденщины, задержит благосклонный взгляд на одной из своих молоденьких сотрудниц, женственной и обаятельной. А что же Люся? О, она должна понять… Да и некогда ей заниматься переживаниями. Сыновья становятся взрослыми, и забот прибавляется. Ведь они даже постели убирать за собой не привыкли, а их юные жены заявляют, что они вышли замуж не для того, чтобы быть кухарками. Люся, ставшая уже давно Людмилой Андреевной, с трудом склоняя стан, помогает работнице наводить порядок в квартире, старательно вытирает пыль и вдруг тяжело задумывается, не чувствуя, как ползет по ее щекам запоздалая слеза.
Чем живет муж? Чем дышат дети, непонятные своими манерами, разговорами, пренебрежительным отношением к ней — родной матери? Что она им всем сделала? Почему в кругу своей семьи осуждена на холодное одиночество?
— А ведь я тоже могла бы теперь быть профессором! — бросает она однажды мужу, когда он после обеда, за которым не сказал ей ничего, кроме «подай» да «принеси», укрывается за газетой.
Николай Петрович опускает газету на колени, с минуту глядит на жену изучающим взглядом. Лицо его становится холодным, потом насмешливым. Снисходительно-насмешливым, как если бы внучонок Павлик сказанул ему такое. Но Павлику простительно: он мал, и все-таки у него перспектива роста, а тут…
— Тебя все равно скоро отправили бы на пенсию, — безжалостно изрекает Николай Петрович, не допуская мысли, что его жена могла бы оказаться таким ценным работником, нужность которого не была бы ограничена пенсионным возрастом.
Что можно добавить еще? Внуки растут. Баба Люся водит их гулять, ставит им клизмочки и компрессики, а дедушка читает лекции и мило шефствует над своими аспирантками. Он «душа коллектива» и, присутствуя на вечеринках под Новый год и в день Восьмого марта, не забывает о подарках кое-кому из сотрудниц. И кто знает, может быть, скоро одна из них появится рядом с Николаем Петровичем на законных основаниях и будет иметь больший успех у нужных людей, чем бедная баба Люся. А кто даст бабе Люсе хотя бы маленькую пенсию, чтобы не выпрашивала она помощи у близких, не унижалась бы на старости лет?
Скучно становится от таких мыслей. Все-таки коротка ты, скупая на радости, жизнь человеческая! Давая столько возможностей ошибаться, не даешь срока на исправление ошибок, потому что не сразу пожинаются скудные плоды плохо посеянного. Зачастую поздней осенью, когда уже зима на носу.
